Что думали великие о чтении?

Источник материала:

РУБЛЕВСКАЯ Людмила, СБ

Хотя писатель, который читает, выглядит, как повар, который ест, среди пишущей братии, разумеется, много настоящих библиофилов. «Кто сам пишет книги, в конце концов становится их любителем», — заметил Ян Парандовский. Хорхе Луис Борхес, например, весь мир представил в виде Вавилонской библиотеки. Но некоторые писатели чужих книг просто... боялись. Анатоль Франс сетовал, что вместо того, чтобы писать, рука его сама тянется снять с полки очередной томик чужих творений... Сомерсет Моэм объяснял это тем, что «для человека, привыкшего к чтению, оно становится наркотиком, а сам он — его рабом. Попробуйте отнять у него книги, и он станет мрачным, дерганым и беспокойным, а потом, подобно алкоголику, оставленному без спиртного, набрасывается на полки». Жена польского поэта Рейтана силой отбирала у мужа книги, чтобы не отвлекался от творческой работы. Марина Цветаева тоже мрачна: «Каждая книга — кража у собственной жизни. Чем больше читаешь, тем меньше умеешь и хочешь жить сам». «Составлять много книг — конца не будет, и много читать — утомительно для тела», — рассуждал мудрый Екклесиаст, и ему вторил Сенека: «Чрезмерное обилие книг распыляет мысли». «Подумать только, учиться живым чувствам, живым мыслям у мертвой материи — у тряпья и типографской краски!» — иронизировал Джордж Бернард Шоу. «Когда читаешь книгу, разбирает охота побегать на четвереньках», — кокетничал философ Руссо.

Не правда ли, услышишь такое — и книгу в руки брать не захочется? Но стоит ли все эти иронизирования принимать всерьез? От пресыщения они... Наверное, не приходилось авторам, как маленькому пастушку Ивану Шамякину, читать на ходу, прижимая к себе книжку, – величайшую драгоценность, а коровы тем временем разбредались по сторонам... В рассказе Владимира Короткевича «Кнiганошы» белорусские крестьяне, рискуя жизнью, носят через границу домой контрабанду — книги, напечатанные на их языке. И неграмотный старик–книгоноша гибнет, твердо веря, что за право человека на чтение стоит умереть. Купаловская Павлинка бережно прячет единственную свою, подаренную любимым, книжку, украдкой перечитывая ее, революционную... У Достоевского есть рассказ о том, как светский бездельник заключил пари на огромную сумму, что просидит безвыходно в комнате уговоренное количество лет. Чтобы развлечься, добровольный узник начал читать. Вначале — развлекательные тексты. Потом — классику. И вышел в мир иным человеком — мыслящим, тонко чувствующим, способным отказаться от выигранных денег, поскольку получил нечто гораздо более ценное...

Впрочем, чтение — не купание в пресловутых котлах, преображающее Иванушку–дурачка в интеллектуального мужа Царь–девицы. Короче, каждый читает такого Бальзака, какого заслуживает. «Книжная ученость — украшение, а не фундамент», — предупреждал Монтень. А Паскаль заметил: «Во мне, а не в писаниях Монтеня, содержится то, что я в них вычитываю». Немецкий писатель–сатирик Георг Лихтенберг высказался еще более прозрачно: «Книга — это зеркало, и если в него смотрится обезьяна, то из него не может выглянуть лик апостола». Бернард Шоу ту же мысль облек в свое обычное остроумие: «Чтение сделало Дон Кихота рыцарем. А вера в прочитанное сделала его сумасшедшим». Впрочем, с читателями свои проблемы. Поэт Леонид Голубович так охарактеризовал нынешнюю ситуацию с чтением «высокой литературы»: «Як мала чытачоў, i тыя ўсе паэты». А ранее Оскар Уайльд сказал о своей эпохе: «В прежние времена книги писали писатели, а читали читатели. Теперь книги пишут читатели и не читает никто». Однако Антон Чехов дал определение книжному рынку на все времена: «Нет того урода, который не нашел бы себе пары, и нет той чепухи, которая не нашла бы себе подходящего читателя». Так что каждый имеет шанс сказать вслед за Максимом Богдановичем: «Я не самотны, я кнiгу маю...»