Валерий Раевский: "Талантливых актеров приводит время"

Источник материала:

В гостях у Алексея Вайткуна, в рамках авторской программы "Личное дело", человек, который на протяжении долгих лет держит руку на пульсе жизни ведущего театра страны - Национального театра им. Янки Купалы. Театралам и любителям театра, людям, близким к искусству, имя Валерия Раевского скажет о многом. Чем живет театр, какими должны быть настоящие режиссер и актер, как справиться с уходящим временем - об этом и многом другом Валерий Раевский рассуждал в студии TUT.BY.

Полный вариант беседы слушайте тут

Внимание! У вас отключен JavaScript, или установлена старая версия проигрывателя Adobe Flash Player. Загрузите последнюю версию флэш-проигрывателя.

В одном из интервью вы сказали, что "рисуете людьми". Какие условия нужны для того, чтобы полотно, которое вы создаете, получилось?

Эти условия суммируют те, кто приходит смотреть картину: именно они пытаются поставить на нее определенный штамп или печать. Одним картина нравится изначально, другие пришли с кулаком в кармане.

Третьи - актеры. Они должны подчиняться определенной демагогической фразе режиссера, могут спорить с ним, но не на спектакле, не в момент реализации задачи, а в процессе, пока мы шли к финальной точке. А потом уже все зависит от тактичности той или другой стороны.

Тактичность - это как договорятся?

Нет, Боже упаси! Я думаю, такт закладывается в генетическую природу профессии режиссера. Из режиссера без такта будет взрослый мальчишка или поздний старик. От такта зависит и донесения уровня, которым мастер обязательно должен владеть.

А что должно совпасть в режиссере?

Есть признание, есть рейтинг, есть всякого рода отметки по этому поводу. Есть общее мнение о том, что в Беларуси нет режиссуры, и в чем-то это правда. Но тогда хочется спросить таких людей: "А кто ты?". И если мне отвечают так же мудро и любопытно, тогда мне этот человек становится интересным, тогда застывает студия, останавливаются камеры, и все становится на свои места.

Когда-то Эфрос говорил на репетиции: "Когда я был молодым, мне казалось, что я говорю замечательные слова, я лечу, знаю подтекст, понимание понимания, - но в зале никого нет".

Прошли годы, сидит Анатолий Эфрос в том же кресле на Малой Бронной и говорит что-то очень умное, но его никто не слушает. И он это чувствует - его время ушло, он сам себе неинтересен.

А вы сами себе интересны?

Местами да. Я думаю, совсем бездарным себя представлять не надо. Человек должен быть скромен по сути: чрезмерная нескромность тут же вызовет реакцию.

А как понимаешь, что время уходит?

Это сложно. Сложно понять, когда оно уходит, почему. Пришло, значит, твое время.

Но с возрастом понимаешь, что время уже не то?

Да… Есть люди уникальные, как, например, мой учитель, Юрий Любимов: он находится сейчас в Москве, замечательный, красивый, как всегда. Ему 93 года, и, так или иначе, все думают о нем: а когда же он умрет? Все думали, что режиссер - это очень трудная профессия, а он с 45 лет руководит театром. Не может же он делать это бесконечно? Но делает.

Под такое же годовое орудие попал и я: проходит 35 лет, а я все на месте.

Здесь можно и Табакова вспомнить…

Табаков знает генетику театра, он знает, что делает, следит за веяниями времени, знает, что артисты должны быть сыты. Очень важно, чтобы зрители, сидящие в зале, понимали, что актеры оценены достаточно высоко.

А как режиссеры справляются с критикой? Ведь их критикуют постоянно, а справляться с нею в возрасте очень тяжело: в силы молодого режиссера поверить проще, чем в способности человека в годах. Или я не прав?

Бывает и так, и так. Но всё равно, сдача каких-то позиций неминуема: это здоровье, энергетика, это ирония по поводу самого себя - все меняется. Режиссер примерно знает, куда стреляет, понимает, что снаряд, который он сейчас выпускает, не долетит, но все равно пытается, и иногда удивленно и радостно вскрикивает: "Мое!".

Когда вам больше нравилось творить - десять, двадцать лет назад или сейчас?

Творить, если творится, никогда не поздно.

Но время-то другое…

Можно отбросить категорию времени. Художнику не надо приказывать, приглашать в кабинет и фиксировать его существование, оплачивать его труд - это всё в нем есть, всё заложено в самом художнике. Всё равно, за ним следят поневоле, слежка идет по разным обстоятельствам, потому что всем нужно одно - интересная личность. Если в вашем чудном кабинете соберется много людей и возникнет необходимость им высказаться, они найдут возможность высказаться, будут доставать валидол и на секунду забудут про время, про свое здоровье.

А есть ли у творца любимое время для творчества?

У Пушкина есть.

А у Раевского?

Я не могу сказать, что написал какие-то строки, потому что они принадлежат гению. А для гения самое главное - это простота.

То есть секрет в простоте?

Конечно, да. Важно не сделать из Пушкина Ленина - а такое тоже может быть, и тогда конец двум художникам: политическому и вольному художнику в области поэзии.

Вы уже упомянули Любимова, и в своих интервью вы часто говорите о любви к годам, проведенным в Москве. Таганку часто вспоминаете?

Часто: это было время творчества для всех, кто попадал в этот круговорот. Они были как слепцы в картине Бергмана, но не замечали этого, знали, куда нужно идти. Это был социальный театр, общество болело этим. Их не за что обвинять, потому что вся энергетика была направлена на то, что мы называем тоской по совершенству. Чем талантливее художник, тем он ближе и ближе подходит к этой черте, простой, как выпрямленная палка. И больше ничего не надо.

А вы эту атмосферу сразу ощутили?

Думаю, да - я ее ощутил после спектакля "Добрый человек". Я вышел в слезах, и скрывать их никак не мог. Я шел и плакал, и это меня заставило встать рано утром, придти к служебному входу Таганки и выстоять.

Тогда решалась моя судьба. И я попал в компанию, круговорот, необходимый для этих людей.

В Москве много режиссеров и гениальных актеров, а Таганка одна. В чем, на ваш взгляд, секрет этого театра?

Это что-то новое. "Чеховскому Треплеву нужны новые формы", и, наверное, эта фраза рождалась в голове у каждого, кто занимался с Любимовым рядом.

А в чем секрет Любимова?

Это вырвавшийся на свободу человек: каждый раз наблюдая, как он сдает очередной спектакль, я понимаю, что он выиграл и этот раунд. Ему нельзя было не выигрывать.

Можно, конечно, говорить, что мы все за решеткой. Да, все, но одни осознавали это и шли до конца, а другие сдавали позиции. Труднее всего было, конечно же, ему.



Скачать видео (205 Мб)

А он боец?

Да, он боец. А вот были хорошие режиссеры, которые давно ушли, талантливы, но не бойцы.

А важно ли быть бойцом в этой профессии?

Во времени важно: есть время, которое требует бойцовскости, и если ее нет, то лучше отойти в сторону, понаблюдать оттуда, но не лезть туда, куда тебе не надо. Любимов шел за всех.

Вы работали с Высоцким, Золотухиным, Губенко, Демидовой...

Это очень сложная компания, сложная своей многозначностью. Они все разные, и в то же время, очень похожи друг на друга. Наверное, более загадочным и добропорядочным был Владимир Семенович Высоцкий.

Дай Бог больше таких компаний, а они уж там куда-нибудь сами забредут.

А как впитать в себя опыт таких людей?

Такую задачу перед собой ставить не надо, смысла нет. Нужно делать свое дело, насколько это возможно. Все придет само собой.

Вы возглавляли Купаловский театр более 35 лет. Чем, на ваш взгляд, он отличается от других театров? Что в нем такого особенного, почему его все так любят?

Наш театр, действительно, любят, второго такого театра нет. Он боеспособен, трудоспособен, хотя это так проходящее и зыбко - сегодня это хорошо, а завтра уже никуда не годится.

Сейчас множество белорусских театров пустые. Обвинять своих коллег я не имею права, хотя какое-то право я имею и должен иметь, и ко мне можно прислушаться, если в этом есть необходимость.

Купаловский по какому-то сверх присутствующему масштабу измерения поневоле эпохален. Я набирал этот театр, и в последние годы чувствовал отсутствие необходимой мне энергетики. Я сам себя загонял. Поэтому я подготовил себе ученика, преемника, который пришел из Русского театра, - Николая Пинигина. Ему, безусловно, будет несладко, но труппу я ему подготовил замечательную.

Скажите, а с амбициями своими вы как договорились? Ведь наверняка сложно уступить место главы в своей театральной семье?

Семья тоже, к своей чести, понимает, что я ухожу не окончательно, не хлопаю дверью. Я готов присутствовать в театре, ставить, если необходимо, советовать, если необходимо, - и это все соблюдается. Семья хочет, чтобы дедушка сидел не за печкой, а на печке. Ко мне обращаются и актеры, и Николай Пинигин: он только несколько месяцев руководит театром, а ему нужно решать многие вопросы - торопит министерство, торопит труппа, торопят все, потому что все хотят как можно быстрее наладить "механизм". Это все очень сложно - театр не строится мгновенно.

А когда вы передавали театр Пинигину, что вы ему сказали?

Я сказал, что он - человек талантливый, и его талант имеет право занять место художественного руководителя этого театра.

Вы руководили театром 35 лет. Менялось время, менялся и театр. Как это происходило?

Все взаимоотношения и смена этих отношений во многом зависят от финансового вопроса, который все чаще и чаще будет вставать перед идущим вперед обществом. Нет квартир, мизерные зарплаты у актеров и режиссеров - для Национального театра недопустимы скользкие и опасные повороты, на которых может занести. Все это привело к некоторой спешке и желанию, чтобы о нас хоть кто-то беспокоился.

Немного изменилось слово, которым купаловцы владели. Купаловский - это театр-дом, семейный театр.

А вы тоскуете по тому театру, по тому времени?

Конечно. Это ностальгия: тех людей нет.

Кроме семейственности, есть ли еще какие-то традиции, которые зародились в Купаловском, поддерживаются и чтутся до сих пор? Даже не в творческом смысле, а в смысле традиций внутри семьи.

Прежде всего, это доброта. Как только начинаются пики взаимоотношений между актерами и режиссерами, режиссерами и дирекцией, должно быть четко налажено проникновение одного в другого и уважение друг к другу.

Отчего зависит это проникновение?

Труппа должна вести себя соответственно, но чаще всего она себя так и ведет. В спину им дышат те, кто помогает, чтобы завтра была нарисована эта картина, о которой мы говорили в самом начале. Чем больше будет этого в присутствии, физиологическом, моральном, нравственном, в желании, чтобы молодой актер, пришедший из вуза, принадлежал нам, чем больше мы будем прозрачными и любящими тех, кто приходит к нам на встречу, тем чаще будут открываться двери и входить в них будет тот, кто долго будет существовать и называться купаловцем.