"После аварии не мог поднять рукой ложку до уровня рта". Капитан Дубров, которого мы не знали

Источник материала:

Капитан женской команды по теннису Эдуард Дубров — один из главных претендентов на звание тренера года в Беларуси. В интервью SPORT.TUT.BY 69-летний специалист рассказал о том, чего не ожидаешь услышать. Как стал инвалидом в армии, как приворовывал на заводе материалы для станка по натяжке струн, о потеплении в отношениях с Ариной Соболенко и ее главной проблеме и о том, как как после отцовских тумаков оказался в теннисе.

«После первой тренировки у Эйдельмана на вторую привели всех пацанов с нашего дома»

— Эдуард Владимирович, вы ведь родом из Наровли, верно?

— Оттуда переехал в Минск в пятилетнем возрасте, то есть в 1953 году. За два года до этого отец подался в столицу, где устроился токарем на Минском автомобильном заводе. Обустроился и перетащил нас с мамой в Минск.

В Наровле негде было работать. Стояла разрушенная в годы войны кондитерская фабрика «Красный мозырянин». До сих пор люблю конфеты-«коровки» ее производства. Еще имелась судоверфь. Люди уезжали. Отец выбрал послевоенный Минск, который необходимо было восстанавливать. Тем не менее, летние каникулы я всегда проводил на малой родине.

У отца в Мозыре жил двоюродный брат Виктор. Он работал на молочном заводе, управлял машиной ГАЗ первых выпусков. Часто приезжал в Минск за запчастями, ну и мог отвезти в Наровлю. В кабине грузовика мне нельзя было находиться, как и дядьке никого возить с собой. Так он меня тихонько сажал в кузов, предлагал какой-нибудь матрас, накрывал брезентом и вот так где по асфальту, где по булыжникам — ты-дых, ты-дых — завозил за четыре-пять часов. Помогал бабушке свиней кормить, рвать лебеду, полоть картошку. В пятидесяти метрах от дома был лес, где собирал шишки для растопки самовара. Бывало, спал на сеновале, хранил там яблоки и груши, которые приносили старшие, возвращаясь с танцев. Дело в том, что по дороге в клуб был прекрасный фруктовый сад.

Дом наш еще вроде бы стоит. После аварии на Чернобыльской АЭС вся родня уехала из Наровли. Кто-то сейчас живет в Минске, кто-то — под Барановичами. Самый младший дядька, который всего на год старше меня, — в Червене. Самому старшему — Грише — 93 года, следом моя мама — ей 89 лет.

— В вашем роду много долгожителей.

— Да, дедушка умер в 94 года, бабушка — в 92. Среди братьев матери умер только один, среди сестер тоже одна — Шура 1937 года рождения.

С отцом мать познакомилась в Петрикове, что ли. Или он сам был из Петрикова? Рядом где-то. В 19 лет он уже женился. Я перерос его, женившись в 21 год. Помню наш разговор с ним во время коллективного строительства дома силами заводчан: «Папа, я женюсь!» — «Ты что?» Дальше были ругательства. Успокоились родители, только когда увидели мою избранницу. Это было в финале парных соревнований на чемпионате БССР по теннису, в котором я играл вместе с Наумом Аксановым. Мы победили. Родители пришли на матч, хотя до этого никогда не бывали на теннисе. Ни-ког-да! Пришли, потому что сказал, что моя девушка будет там. Они хотели на нее посмотреть. Понравилась.

— Можете выделить в своем характере черты, свойственные полешукам?

— Трудно, но давайте попробуем. Терпелив, не вспыльчив. Не терплю, когда врут. Завистливых не люблю. Добрый по натуре. Нежадный. Люблю семью, детей, общение, природу, рыбалку.

Что я туда, в Наровлю, ездил-то, когда купил машину? Мне всегда там были рады. Когда вся семья была в сборе, собирались не в хате, а выезжали на луг. Дорога пролегала через брод, где была судоверфь. На лугу разбивали лагерь — ставили палатки, разжигали костер. В ночь ходили на рыбалку. Это была запрещенная рыбалка — с крыгой! На своей лодке типа «Казанка» пересекали Припять, заезжали куда-нибудь в заводь и ходили по образовавшимся после весенних разливов озерам. Один из дядек шел у берега, второй — по глубине, а я по середине — за деда. Рыба, когда ночует, прибивается к берегу. Мы так раз-раз, я тяну крыгу на себя, а дядьки сходятся. Поднимаем! Какая щука успеет выпрыгнуть, так летит, как легкоатлетка, рядом с носом! Двух часов такой ловли хватало, чтобы насобирать вдоволь щук, окуней, а попадались и золотые караси. Ух!

С удочкой — пожалуйста, тоже ходил. На червячка или мотылька ловил в заводи, на верховодке или мелководье ершей, пескариков. Могли уху сварить, запечь на костре. Всем рыбы хватало, можно было душу отвести.

Обратно в Наровлю после аварии на ЧАЭС вернулся только мой брат. Говорит, что Припять обмелела. Жаль, что нет возможности туда поехать, порыбачить, как в былые времена, или сходить по грибы.

— До того, как попасть в теннис, отец запретил вам заниматься борьбой. Почему?

— О, борьба очень нравилась! Как-то батька принес с автозавода разборные гантели, которые сейчас, по-моему, у моего внука, а я хотел быть сильным. В ту пору бокс и борьба были модными видами спорта. Равнялся на боксера Валерия Попенченко, борцов Олега Караваева и Александра Медведя.

Когда перешел в пятый класс, учиться приходилось во вторую смену. Это означало, что уроки в школе пересекаются с тренировками по греко-римской борьбе, которые начинались в пять часов вечера. Ну и что? Я стал удирать из школы! Заметили это, вызвали отца к директору. Батька даже не знал, что занимаюсь борьбой. Побил меня. В то время было принято бить детей.

— Стал ли для вас трагедией запрет на занятия борьбой?

— Я ведь бездельничал, конечно. Начал искать, где найти себе применение.

Вообще же, то, что родители не знали, чем я занимаюсь в течение дня, считалось нормальным. Еще в дошкольные годы целый день был предоставлен сам себе, пока папа и мама не возвращались с работы домой. Мы жили в частном секторе: втроем в комнатушке 8−10 метров. В садике я не был. Уходя, родители оставляли на табуретке попить-поесть. Горшок был на улице, кухня — общая с хозяйкой. Она потом призналась, что выставляла сахар на видное место и пересчитывала кубики. Я не брал никогда. Был увлечен игрой с конструктором металлическим. Из него можно было собрать «мазовский» кран или трактор.

В школьные годы попал в радиокружок и на борьбу. Секции находились в здании, где сейчас располагается «мазовская» теннисная школа и где потом я работал старшим тренером по теннису. В ту пору там был всего один корт.

1 августа 1960 года проходил вместе с товарищем Санькой мимо корта, мы заглянули в дырку в заборе и удивились: люди что-то делают с мячиком и палочкой. Еще не знал, что инвентарь называется ракеткой. Подошли к Эйдельману. Саньке досталась ракетка со струнами, так как он первым оказался перед Аркадием Львовичем, а второй ракетки не было. Эйдельман показал простые упражнения и сказал выполнять их по очереди. Мы быстро освоили задания, загорелись. «А когда следующая тренировка?» — «3 августа». Мы привели всех пацанов с нашего дома.

— Эйдельман рассказал нам летом, что хотел для детей «мазовских» рабочих, которые приходили к нему с черными ногтями, сделать что-то хорошее. Брал неталантливых и тех, которых приводили милиционеры. Думаете, он вас спас?

— Не спас, а увлек. Штука в том, что вскоре я попал в тот же зал, где до этого занимался, как мне казалось, скучными вещами в легкой атлетике. Не понимал, как прыжки через «козла» или ходьба на руках и на брусьях помогут мне. Так что после того, как «накрылась» моя борьба, лишь Эйдельману удалось меня заинтересовать.

Он отличный психолог! Любит музыку, в частности, оперу. Его первая жена — театрал, многих артистов он знал лично и приводил играть с нами в теннис. Помню, как Аркадий Львович сводил нас в театр на оперу «Паяцы». Мне было 16. Тогда, кстати, мы скинулись со сборов на камеру «Кварц-2». Боря Вайсман, которому я достал пригласительные на финал Кубка Федерации, снимал наш поход, монтировал. Забавно смотреть, с каким настроением мы шли на оперу.

Много чего было. Эйдельман мог закрыть нас после тренировки в комнатушке и отпускал домой только после того, как кто-нибудь прочтет стихотворение или споет песню.

— Один из учеников Эйдельмана в американской академии тенниса сыграл у него в постановке «Ромео и Джульетта» и впоследствии стал продюсером в Голливуде. Какие роли он доверял вам?

— По случаю праздников мы тоже давали концерты для родителей. Приглашали на них выдающихся общественных деятелей, спортсменов и артистов. Помню, как на таком мероприятии рассказывал комическую историю. То есть вместе с Эйдельманом мы занимались не только теннисом, а развивались, как личности. Мы — это и Сергей Тетерин, и Сергей Леонюк, и Олег Долиденко, мой дружбан, и Максим Мирный.

«Сейчас умных людей много. Звонят мне с претензией: «Кто и как поставил такую пару? Что это за игроки?»

— Эйдельман говорил, что хочет приехать из Нью-Йорка, где живет, в Минск на Кубок Федерации.

— Не доехал. Жаль. Мои друзья говорят: «Эдик, в твоей карьере это венец!» Конечно, у нас были успехи в Кубке Дэвиса, но если говорить о финале, то я первый тренер в стране, кто может им похвастать. Не получилось выиграть, но, извините меня, не забывайте, с кем мы играли. Никто ж не думал, что такое может быть!

Попав в первом круге II Мировой группы Кубка Федерации на Канаду, ее мы обыграли в парной встрече. Затем одолеть Россию помогла Вика Азаренко, которая принесла команде два очка. Саша Саснович выиграла у Маргариты Гаспарян. Так добились в Москве досрочной победы, а в паре, которая ничего не решала, уступили.

Хорошо, вошли в Мировую группу. Смотришь, а у руководства появился аппетит: кисть проглотили, надо — по локоть. Вышли в полуфинал турнира. Ну, ребята, надо по плечо оторвать руку.

Когда мы готовились к матчу с Нидерландами, кто-то из игроков — не буду называть имя — в разговоре с Александром Шакутиным (экс-главой федерации тенниса. Прим.ред.) сказала: «А что мельтешить? Надо в финал попадать». Все задумались. Действительно, почему нет?

Когда мы знаем соперника по Кубку Федерации, я начинаю с того, что выписываю состав и с помощью приложений MyScore и FlashScore анализирую последние поединки игроков. У кого больше «красноты» — тот плох, а у кого много «зелени» — в порядке. Слоан Стивенс после открытого чемпионата США не выиграла ни одного матча. Ошибка американского капитана в том, что она ее поставила играть. Вот почему на предматчевой пресс-конференции говорил, что просто так отсюда никто не уедет. Считал, что обе наши девушки смогут обыграть Стивенс. Да, Коко Вандевеге во всех своих поединках в матчах приносила очки. Понимал, что в играх с ней нам ловить нечего. То, что Саша Саснович сыграла с ней 4:6, 4:6, а Арина Соболенко боролась в первом сете и уступила на тай-брейке — хорошо. Думал, что победитель в финале определится в паре. Так и вышло.

Может быть, мы немного ошиблись с составом пары. Но расклады во время тренировок показывали, что Саснович и Соболенко — наш самый сильный дуэт. То, что Вера Лапко и Лидия Морозова поиграли на тренировках, — этого недостаточно. Надеялся, что они сыграют вместе хотя бы несколько турниров до финала Кубка Федерации. Они планировали выступить во Франции на «сотке», однако не вышло. Они не поварились в борьбе.

Пара — это ведь одни эмоции. Нужно подавлять соперника эмоциями. Сыграла в мячик и кричишь: «Come on!» В глаза смотри, топчи-дави их. Друг друга заряжайте, как те братья Брайаны, которые сталкиваются животами, словно два пса. Нация у нас такая… Народ добрый, общительный. Последний кусок хлеба отдаст. В спорте нужно быть эгоистом.

Кстати, меня очень удивила реакция Вандевеге на победу в первом сете парной встречи. Такая злая была! Вскидывала руки, показывала бицепсы, как будто встречались две равные команды. Посмотрев на нее, сказал своим девочкам: «Играем, они боятся нас». И пошло-пошло.

Проиграли второй сет, ведя 5:2. Вели в счете и чуть-чуть расслабились, а те добавили. При счете 5:2 Соболенко проиграла свою подачу, а при счете 5:4 у нас было два сет-бола. Если бы удалось перевести игру в третий сет… Не знаю, чем бы все закончилось.

Сейчас умных людей много. Звонят мне с претензией: «Кто и как поставил такую пару? Что это за игроки? Да им не место на площадке! Нельзя допускать такие простые ошибки». Или начинают воспитывать уже меня: «Да что ты, не можешь?..» Понимаю, после драки легко махать кулаками. Однако когда душа в теле, и хочется сыграть как можно лучше, а выходит «заподлянка»… Да, у Саши были срывы в сетку, что на нее не похоже, а у Арины — ауты.

— По манере игры Арину сравнивают с Сереной Уильямс. Обе девушки показывают силовой теннис. Но вот что еще их объединяет. Серена часто проваливает первые сеты, так как долго входит в игру, а у Арины «ямы» приходятся на второй сет.

— Торопится, хочет завершить розыгрыш на приеме с первого удара. Необоснованный риск — ее главная проблема. Да завяжи ты игру, дай противнику сделать два-три удара! Или в паре — столько напороть ошибок слету! Что ты лезешь? Игрок сзади, Саша Саcнович, справится. Арина все это знает и ничего не может поделать. Когда она на эмоциях, в мозг подается столько киcлорода, что у нее наступает амнезия. Человек будто не управляет собой.

Еще. Серена готовится, прежде чем нанести разящий удар. Она создает ситуацию, когда после обмена соперник сыграет короче и мяч придется в хавкорт. Вот тогда она «убивает», забирает очко. А эта (Арина. — Прим.ред.) хочет все с задней линии забивать! Не хватает навыков делать тонкие вещи — укороченные мягкие косяки, которые сбивают ритм, свечки крученные. Нужно учиться второй подаче. У наших девочек страдает вращение мяча со второй подачи: не научили их этому в детстве. Мяч летит «плюшкой» и легко принимается, хотя должен отскакивать в сторону и смещать соперника.

Не моя школа, что поделать? Хотя лично я в 21 год переучивался ударам справа, которые Эйдельман не мог поставить, потому что у самого не получались. Мучались, пока не поправили положение.

— Действенны ли эйдельмановские методы в работе с нынешней молодежью?

— Мир поменялся. В моем детстве не было ни телевизоров, ни компьютеров. Радиоприемники не у всех были. Люди радовались любому общению: пойти в кинотеатр, съездить в лес, покупаться в реке. Сейчас сидят рядом, но уткнувшись в телефоны. Попробуй вытяни их оттуда! Но и вести откровенную борьбу с этим бесмысленно.

Веру Лапко еще недавно я тренировал, а вот работать с Ариной не стремился. Помню, как, будучи капитаном, попытался ей сделать замечание на фоне психов и криков. Она немножко нагрубила мне: «Вы такой умный! Вы все знаете?» Я около 60 лет в теннисе и слышу такое, а она — где-то десять. Ради Бога, спокойно! Я не претендую ни на что. Стерпел.

За эти два года она поумнела. Может, вспомнила тот эпизод и поняла, что была неправа. В этом году позвала с ней на турниры в Санкт-Петербург и Ташкент. Хотели поехать еще и в Тяньцзинь, но у меня не получилось по семейным обстоятельствам. Отношения между нами были выстроены совершенно по-другому. Благодарила, прислушивалась. Когда я ей руками подсказывал во время матчей, она понимала, что требуется сделать.

Когда я возил нашу женскую команду в составе Арины, Веры и Ирины Шиманович на Кубок Европы, где мы в финале уступили россиянкам, попросил Арину провести матч молча. Она выиграла, я спросил: «Ну и что ты почувствовала?» — «Знаете, поняла, что у меня есть время подумать». — «Правильно. Когды ты кричишь, то просто выпускаешь воздух, а, выдержав паузу, можешь проанализировать розыгрыш и продумать дальнейший план».

Сейчас Арину тренирует Халил Ибрагимов, и он не сдерживает ее порывы. Мол, это в ней уже есть и не надо останаливать. Может быть, но надо ведь и улучшать игру, а не только за счет эмоций вырывать победы. Она тратит очень много сил, нервов. Долго так не протянуть — мозги ляснутся. К тому же, эмоции не помогли Арине в финале с Марией Шараповой и в матче с Вандевеге, где во втором сете она сразу провалилась — 0:5. С такого счета выходить очень тяжело.

— Чтобы лучше понимать учеников, Эйдельман в 80 лет ходит с ними на дискотеки. А что делаете вы? Скажем, знаете ли вы, что такое хештег?

— Хеш — это не кэш?

— Нет.

— Это связано с теннисом?

— Нет. Хештегом пользуется человек, который много времени проводит в соцсетях.

— Хм, наверное, это ненужный человек. Типа того. Я английского вообще не знаю.

— А что такое хайп?

— Может, приветствие какое-нибудь? Я, например, всегда хорошенько пожимаю руку людям. Могу на руках побороться с Ариной. Когда ей не хватает сил, то она двумя руками давит. Когда боремся с тренерами, говорю им: «Ладно, у меня правая сломана, давай на левую». Могу использовать танцевальные движения, чтобы разрядить обстановку: пустить руками волну, пройтись лунной походкой. Люблю танцевать, когда становится скучно. Все вокруг: «Как так?» — «Вот».

«Люди скажут: «Ах ты, редиска, металл воровал! Прутки брал». Но это было не ради наживы»

— Кисть вашей правой руки обезображена. Что случилось?

— Когда отучился в политехническом институте на инженера-механика, пошел на два года в армию. Служил в Слуцке вместе с сыном Анатолия Гуриновича (в ту пору Гуринович был министром иностранных дел БССР. — Прим.ред.). Помню, как в январе 1973 года по армейской тревоге нас подняли в семь утра после полковых учений, с которых только-только вернулись. В Дом офицеров приехала машина, груженная верстаками. Я забрался в кузов, сел на здоровый танковый аккумулятор, Гуринович — мне на правое колено. Мы поехали собирать по городу прапорщиков, да всех в округе. Перчатки я забыл. Одну руку «утопил» в шинели, второй держался о бортик. В других частях кузова к моменту, когда случилась авария, было еще несколько человек. В кабине сидел майор, за рулем находился парнишка, прибывший с «учебки». На одном из поворотов в 150−200 метрах от контрольного пункта парнишка задел обочину с наледью. Нас стало трясти, пропало освещение в машине. Водитель хотел сделать то, чему его учили — принял вправо и остановился. Вышло же, что наехал на колдобину, машину занесло. Она пошла набок навстречу фонарному столбу. В итоге один из верстаков разрубил мне руку и сломал три кости. Головой я ударился о борт. Гуриновича же и остальных выбросило из машины. Сознания не терял, но, помню, немой вопрос: «Где я?» Вижу, что машина перевенута. На мне стоял верстак — вылез из-под него и почувствовал тупую боль. Майор, который в это время бегал и справлялся о здоровье служивых, обо что-то палец порезал. Больше никто не пострадал. Майор взял меня под левой руку, а правая в это время развевалась на ветру. «Что-то не то», — подумал.

В Слуцке ничего не могли сделать, кроме снимка. Помучили, потом повезли на «уазике» в сопровождении капитана оперировать в Минск. Два дня меня готовили к операции, она проходила под наркозом в течение двух часов. Когда затем хирург пришел меня проведать, я посмотрел на руку: она напоминала кусок «свинячей» ноги. Спросил: «В теннис играть буду?» Доктор заулыбался, попросил пошевелить пальцами. Получилось. «Хорошо, что не острадала нервная система. Все возможно», — ответил он. И правда, можно же было и потерять руку.

Оказалось, что помимо переломов у меня был вывих локтевого сустава. Его как смогли восстановили. Дослужил до дембеля, который случился в августе 1974-го, будучи в армейском госпитале. Благодаря учебе на военной кафедре при институте из армии ушел в звании старшего лейтенанта. В 1980 году меня посылали в Ульяновск на 55-дневные сборы, где получил капитана запаса танковых войск.

Возвращаясь же к травме, первое время не мог поднять правой рукой ложку до уровня рта. Через год после операции из руки достали титановые гвозди, оставили только тот, что у кисти, и дали мне группу инвалидности — третью. Очень много работал над собой. Мог повиснуть на перекладине с человеком на весу. С помощью гимнастичекого колесика разрабатывал рычаг. Так хотел, чтобы рука выпрямилась. До конца, увы, не получилось. Мяч не могу держать в правой руке. Нести что-то тяжелое — тоже. Также рука остро реагирует на погодные изменения.

— Как после такого повреждения вы играли в теннис до 34 лет?

— Играл какое-то время с тем самым гвоздем в кисти, на который все время натыкался во время ударов с форхенда. Так что старался больше пробивать с бэкхенда. Решение о завершении карьеры принял после того, как проиграл двадцатилетнему парню-«лосю» из Витебска. Забыл его фамилию. Он погиб в автокатастрофе на трассе Минск — Витебск… Набегался я тогда и вскоре стал тренировать.

— Работали ли вы по специальности?

— Да, до пяти вечера трудился на заводе, а вечерами учил детей играть в теннис. Совмещал, так как женился в 21 год, и надо было семью держать. В 1970-м году у меня родился сын Сергей, в 1974-м появилась дочь Светлана.

Если бы не служба в армии, пошел бы по распределению в Институт физики твердого тела и полупроводников Национальной академии наук. А так из армии вернулся инвалидом. Отец в ту пору работал шлифовщиком на заводе вычислительной техники, туда и позвал. Не хотел сразу идти инженером, думал повариться на производстве.

На заводе пошел на курсы по изучению определенного типа машин, затем — еще на одни курсы. За год добился 6-го разряда по профессии электромеханик по ремонту вычислительной техники. Земетил меня главный инженер и говорит: «Мы хотим создать цех по производству новой техники. Предлагаем тебе стать бригадиром элетромехаников». Начали с производства индукционных датчиков, тестирования щупов. Когда на завод пришел новый главный инженер, я был вторым мастером цеха. Он пригласил к себе и, так как у меня было высшее образование, поставил инженером-конструктором. Впоследствии занимался технической компоновкой и внешним видом музыкального усилителя. Работая над этим заданием, подглядывал идеи у импортного производителя. Разрабатовал медицинский дозатор жидкости и платы для регулировки дорожного движения светофорами. Кто-то из сотрудников — не мы, налево сбывал эти платы, поэтому нас таскали в милицию… Не тронули.

— Пригодилось ли вам инженерное образование в теннисе?

— В 1978 или в 1980 году сконструировал станок для натяжки струн теннисной ракетки. Один из рабочих станков сейчас стоит на службе у внука Антона, у меня дома хранится другой экземпляр. Перед финалом Кубка Федерации Антон всем рябятам из команды натянул струны на моем станке. Его особенность в том, что он переносной: весит всего 6 кг и хранится в саквояже.

Я ведь много поездил за границу со своими учениками. Это сейчас можно привезти оттуда чек, и тебе компенсируют расходы. В те времена нам не давали денег на натяжку струн, а как услуга там это дорого. Во время пересечения границ разбирал станок по узлам — основание, место крепежа ракетки и устройство для натяжки, раскладывая детали в разные сумки, чтобы не было перевеса.

Когда коллеги-тренеры увидели мой станок, многие стали просить сделать им такой же. Тогда еще можно было договориться с токарем, фрезеровщиком, шлифовальщиком, слесарем. Просишь кусок нержавейки — «на», дюралюминивые или титановые листы — «на». Мог пройти на автозавод и оттуда кое-что принести. Я чуток поднесу, рассчитаюсь с людьми наличкой или презентом каким-нибудь. Меня многие знали еще и как мастера спорта, члена сборной по теннису, так что отказов не было.

Собирал все это, компановал в дипломаты и предлагал. Станки с удовольствием раскупали. Поставил цену — условно 50 долларов за единицу. Всего вышло 50−100 штук. Их можно встретить по всему бывшему Советскому Союзу, если не сломали. Остановился я, когда стали вести учет цветных и черных металлов и не было возможности его добывать.

— Это ведь не считается за воровство, если вы помогали теннису?

— Если напишете, то люди скажут: «Ах ты, редиска, металл воровал! Прутки брал». Но это было не ради наживы. Я ведь не был кем-то из тех, кого называют «купи-продай». Делал с пользой для себя и других.

Станок, кстати, быстро окупался. Когда вместе с Катей Лукомской и Имой Богуш ездил в Турцию на сборы и турниры, тянул там свои ракетки, и те, кто так же находился на базе, увидели это. Подходят и говорят, что натяжка на электронном станке не соответствует действительным значениям. Просят помочь. Я натягиваю, а они мне символичные деньги дают. Кто из Украины, то есть знакомый, символичные 5 долларов. Даже не так! Скорее, сколько дашь. Не хочется наживаться на своих, спортсменах, которые еще не богачи. А когда тянешь струны любителям или «пузатеньким», то берешь 10 долларов и все.

Затем, смотрю, один из своих тренеров, не буду его называть, заказал у меня три станка. Вскоре кое-кто пошел с моим саквояжиком. Я не подал виду, но спросил: «Ты что, станок купил?» — «Да.» — «Ну и как? Много отдал?» — «Нет, 150 долларов». А тот, кто брал у меня, взял за 50. Таких людей называю хапугами! Когда он подошел ко мне в следующий раз, я сказал: «200 долларов». Несколько последних станков продал за эту цену.

— Еще одна вещь, которой не ожидаешь от вас, — это лифтолук.

— Его в Австралии меня подбил сделать один из моих шести внуков Антон, сын Сергея. Антон сейчас трудится спарринг-партнером и хочет стать тренером. Как видите, на фото есть снимок жены и собаки. Беру с собой их портреты во все поездки. Поставлю фотографию в номере отеля и чувствую себя, как дома. Снимаю на телефон аппартаменты, высылаю их по вайберу жене Ирине. В тот раз у меня была большая двуспальная кровать, большой телевизор. Жена отметила: «Ну ты даешь. Ты ж только баб не води!» — «А чего я сюда приехал?»

— Ясно, почему у вас на странице в Facebook в качестве аватарки фотография пса!

— Это Тошка, мой талисман. Часто слышу: «Вы так похожи на свою собаку!» Тошка меня очень любит и всегда встречает на пороге дома. Пока я его не подброшу вверх три раза и не поцелую, не успокаивается. Потом бежит за игрушкой и несет ее мне. Правда, после поворачивается и смотрит на свой член, в духе, «а остался ли он на месте?».

P. S. Во время интервью Эдуарду Владимировичу несколько раз звонили супруга и зубной техник и друг Слава. Слава рассыпался в комплиментах и вспоминал, как часто после финала Кубка Федерации видит тренера по телевизору

— Я такой нефотогеничный, — иронизировал Дубров. — У меня же воспаление щек, морда красная, как после бани! А ко мне подходят и говорят: «Дай закурить!» Я взял оглоблю и погнал их.

— Эдуард Владимирович, вам уже дали заслуженного? — прервал полет мысли Дуброва Слава.

— Нет, я не заслуженный тренер, а зауженный. Зауженный на теннисе.

Теги: Витебск, Минск