Юлия Чернявская. Когда расстроена душа…. 21.by

Юлия Чернявская. Когда расстроена душа…

14.09.2015 06:04 — Новости Общества |  
Размер текста:
A
A
A

Источник материала:

Несколько дней назад еще одна молодая женщина покончила с собой, выбросившись из окна панельного дома. Перед этим она убила ребенка — нет, не своего (такие истории ужасали нас в прошлом году) — чужого, девятилетнего мальчика, который был другом ее собственного сынишки. Я уже писала о причинах срывов молодых мам, которые, кончая с собой, порываются прихватить своих детей.  Самая основная – депрессия мамы-перфекционистки. Измотанная  усилиями, которые молодая женщина  предпринимает для того, чтоб мир вокруг был таким идеальным, каким, по ее мнению, должен быть, вдруг она понимает: мир не таков, ее усилий недостаточно, — и затем полностью теряет контроль не только над миром, но и над собою. Убивая детей, она думает, что спасает их: каково им оставаться в этом страшном мире, да еще и без мамы?

Но здесь мы имеем дело с мамой, которая убила чужого ребенка, видимо, случайно, не рассчитав сил, потом поняла, что случилось непоправимое, — и покончила с собой. Перед этим, судя по всему, она позвонила бывшему мужу, в квартире которого и развернулась трагедия, объяснила ему ситуацию — и он был возле дома уже спустя сорок минут, но к тому времени было уже поздно. Этот звонок доказывает: поняла, что сделала, — и не смогла больше жить.

СМИ пишут об этом мало и корректно, и это правильно: идет следствие, и мешать ему нельзя. Некоторые подробности можно узнать здесь.

Женщина, по свидетельствам соседей и знакомых, была хорошая, доброжелательная, заботливо растила двух детей — девочку и мальчика. С мужем сложилось не очень: то съезжались, то разъезжались, но всякое в жизни случается. Тем более от воспитания детей ни он, ни его родители не устранялись. В тот день, идя к подъезду, где вскоре произойдет непоправимое, она весело поздоровалась с соседями, ребенок шел с ней без принуждения, охотно. И лишь потом, после того как случилось то, что случилось, всплыло несколько деталей: мальчик ее раздражал, она считала его балованным и говорила: «Вот дали бы мне его на недельку — я б из него человека сделала!». Впрочем, свекор женщины утверждает, что она, напротив, очень любила малыша и все время приглашала в гости. Не знаю, кому верить. Возможно, и та, и другая сторона говорят правду: временами нравился, временами раздражал. Может, в этот раз он и повел себя, как «балованный», вот она и попыталась «сделать из него человека». Убийственными мерами.

Однако речь не о том, почему она это сделала. Мы не знаем об этом и не узнаем, если, конечно, кто-то из ее близких не был в курсе истинного положения дел. Впрочем, вряд ли он захочет этим делиться с представителями СМИ, и это можно понять.

Речь о том, где жила эта женщина. На Марсе? В безвоздушном пространстве? Или в двухмиллионном городе? Почему никто не заметил ничего странного, опасного, угрожающего?

А замечали. В том-то и дело, что замечали.

По словам бывшей свекрови, в последнее время женщина была раздражительной и порой вела себя неадекватно, а соседи добавляют: «Вроде, сдвиги были с психикой непонятные». Все это слишком абстрактно, но внимание привлекает один факт: мама героини статьи многократно лечилась (и сейчас лечится) от душевной болезни. Потому, кстати, детство героини прошло под воспитанием бабушки. Это не было тайной: семья ее мужа жила в том же дворе, в котором росла и сама девочка. Все, включая соседей, ее знали, все были в курсе.

Свекор добавляет: «Ее поведение в последнее время было неадекватным: была мания преследования, невестке казалось, что за ней постоянно следят, и жить с ней нашему сыну было невыносимо, поэтому они расстались. Мы просили ее показаться психиатру, но она не хотела. Знаю, что у ее матери подобные проблемы». Т. е. это было не одноразовое мгновенное помешательство, это тянулось некоторое, возможно, долгое время.

Итак, свекор, свекровь и муж жили отдельно от героини, но постоянно общались с ней. Она не работала — была просто мамой: вероятно, муж по-прежнему исполнял роль материального обеспечителя семьи. Но раз ее сложности были заметны до того, что ее муж не выдержал и разъехался с ней, то почему дети продолжали жить с мамой? Или родным казалось, что на детей ее явно патологическое состояние не распространяется? На них, к счастью, не распространилось. Распространилось, к несчастью, на чужого ребенка.

Таким образом, родственники знали семейный анамнез, нашли общие черты болезни матери и поведения дочери, даже просили ее обратиться к психиатру, но насильно же не затащишь, правда?

Когда-то, в советское время, затаскивали. Но психиатрия была столь мощным орудием власти (вспомним хотя бы запертых в психбольницах диссидентов), что впоследствии от этой практики отказались. Я считаю, правильно. Теперь, за исключением крайних случаев, госпитализация проводится лишь добровольно. Но, вероятно, такая идеальная ситуация (добровольное согласие на госпитализацию), по большому счету, возможна лишь там, где налажены связи между людьми, где люди — не атомарные единицы, которые живут в своих закрытых ячейках и до них никому нет дела. Даже если существуют дети, бывший муж, свекор и свекровь.

А даже если и есть дело? Психическое заболевание (или даже не заболевание, а особенность психического развития) для нас — такое клеймо, от которого не отмоешься. И для самого страдающего им, и для семьи, и для детей… Потому у близких включается механизм либо игнорирования (избегания), либо рационализации, либо и того, и другого одновременно. Примеров избегания я встречала множество. Например, шизофрению дочери знакомые годами объясняли тем, что у нее тяжелый характер и переходный возраст (лет эдак до 25). Запустили болезнь до последнего. Или детский аутизм сына отец объяснял так: а, ерунда, я в его возрасте тоже таким был. Причуды родственников объясняют чем угодно: плохим воспитанием, характером, переутомлением, сложностями в школе или на работе. А болезни не видят, потому что видеть ее страшно. Понимающим друзьям (если не все из них заперлись в бункерах частной жизни) и сложно, и неловко сказать: помилуй, как ты не видишь, что проблема серьезнее, чем издержки возраста и неурядицы на работе?

Если бы в нашей стране было иное отношение к людям с ментальными проблемами, то могла бы возникнуть иная формула размышлений и действий: аутист — значит, надо, чтобы он попал в русло отработанной программы по социализации аутистов; страдает шизофренией — значит, в периоды обострений должна пролечиваться в стационаре, после чего может вести нормальный образ жизни, и точно знать, что с работы ее никто не прогонит под маркой «профнепригодная». Ха! У нас это недосягаемая мечта!

Когда читаешь, что в Испании человек с синдромом Дауна стал преподавателем — душа болит за нашу несчастную родину, которая никак не привыкнет к тому, что люди не должны быть «зеркально нормальными» отражениями друг друга. Мы живем в стране, где даже депрессия считается позорным клеймом — и потому ее скрывают до последнего: как же, «при должности» или «при бизнесе», а антидепрессанты пьет. Несколько коллег-преподавателей буквально шепотом рассказывали о том, на какие ухищрения они шли, чтоб на них не заводили медицинские карточки, а «делов» всего-то было: невроз, профессиональное выгорание, депрессия, тревожное расстройство.

Все это считается у нас позорным. А уж пребывание в психиатрической больнице и последующая постановка на учет — волчьим билетом в профессиональной деятельности. Это тоже душевное расстройство — только уже не человека, а медицины и общества.

А поскольку это так, то, завидев, что у близкого человека проблемы психического свойства, родственники обычно продолжают тянуть время: авось само рассосется. Иногда дни, иногда недели, иногда месяцы. Процесс усугубляется. А его трактуют как переходный возраст, либо следствие неладов в семье, либо как увлечение оккультной литературой, или просто фантазии. Пройдет, утешают они себя. Это в них говорит традиционный, крестьянский, по сути, здравый смысл, который не может смириться с тем, что психическое заболевание может возникнуть просто так, из ниоткуда, «из воздуха». Они не могут примириться с тем, что у них в семье «сумасшедший». Ведь это отвратительное слово мы используем до сих пор: в нашем роду «псих» — а значит, мы все запятнаны. И дети, и внуки. Нет, лучше не замечать!

Кроме того, существуют и побочные ужасы: «а что если после лечения родственник станет овощем» или «а вдруг он станет наркоманом«? Ну, наркоманом становятся от приятных ощущений, а нейролептики их, мягко говоря, не дают. А заторможенность человека (которую мы презрительно называем «стать овощем») проходит через некоторое время после приема лекарств. Но все равно психиатрия пугает. (Впрочем, онкология пугает тоже. Так что же — не лечиться?)

По всем этим причинам мы предпочитаем не замечать симптомов. Уклоняться от решений. Но если от решения уклониться невозможно? Каким путем идут тогда мамы и папы, мужья и жены?

Обследуют соматику: одно УЗИ, другое УЗИ. Сидят на интернет-форумах. Водят занедужившего к бабкам, снимают сглаз и порчу. Ищут «объективные причины» в виде магнитных бурь, затянувшегося ПМС или климакса (в случае женщины). А надо бить тревогу. Тихую. Поскольку громкую в нашей стране не поймут. Часто, впрочем, это «тягание кота за хвост» кончается громко: вызовом психбригады, который потом в охотку обсуждается соседями, — это в лучшем случае. В худшем эта тайная беда может закончиться самоубийством или убийством или и тем, и другим сразу. И вот это обсуждают уже не соседи — страна. Постфактум. А ведь можно было бы избежать!

Может показаться, что я осуждаю родственников женщины, которая недавно убила ребенка и совершила суицид. Нет. Они попали в обычные ножницы страха перед психиатрией, сплетнями, надеждой на то, что «само рассосется». Ведь грань между нормальностью и патологией — ох, как зыбка. Но настороженность была? Была. Как оказалось, не напрасная.

Вспоминается вторая недавняя история — бизнесмена Эдуарда Шалкевича, который пришел в детский сад за детьми с ножом, потом запер семью дома, спал, ел, умывался, передвигался по дому с ножом, а спустя день пустил его в ход по отношению к детям и жене. После этого Эдуард вышел из дома в майке и трусах, сел в «Ауди» и на безумной скорости протаранил старенькую машину, в которой погибла супружеская чета.

Это потом стали выяснять, почему бездействовала милиция, вызванная еще директором садика, почему молчала жена, двое суток живущая «под острием»… Она отвечала: «Думала, что время лечит». Только вот острый психоз время не лечит. Острый психоз со временем усугубляется. Для того, чтоб кинуться на детей с ножом, Эдуарду понадобился пусковой толчок: им оказался, насколько я знаю, громкий звук. Не было бы этого — был бы другой: внезапный смех или плач, или шум байка без глушителя под окном, или непонравившаяся телепередача… Что угодно могло сработать — и сработало.

Более того, подозреваю, что в поведении Эдуарда и раньше были сложности и странности: но принцип «время лечит» действовал и тогда. Я не психиатр и сужу с обиходной человеческой точки зрения: эти люди какое-то время (дни или месяцы) вели себя по меньшей мере странно, и вокруг них были другие. Молчащие.

Эдуарда признали невменяемым, теперь это признание оспаривают, и как там будет дальше — неизвестно. Я думаю, Эдуард был невменяем. Как и женщина, убившая мальчика. Но все это — повод для рассуждений. Кровавый повод для вопроса: где были мы, мы все? Все, кто потом говорил о раздражительности и «неадекватности» женщины, все, кто спокойно пошел домой, посмотрел телевизор и лег спать. Все, кто забыл о ноже, с которым Эдуард заявился в детский садик

История детства женщины — убийцы поневоле — была известна всему двору, в том числе и соседям, которые постфактум говорили о ее раздражительности и доподлинно знали о болезни ее матери. То, что психическая болезнь не так уж редко передается по наследству — тоже факт известный. А также что осень, как и весна, — пора обострения. Существует даже мем — «весеннее обострение», «осеннее обострение», который мы чаще используем в отношении социально-политических реалий, нежели в его прямом смысле. А вот в прямом — забываем. Почему соседи, раскланявшись, не спросили: а что это за мальчик, а зачем она ведет его в квартиру бывшего мужа? Дружески, на правах соседей. Может, ее ответ насторожил бы их? Почему ситуацию «спустили на тормозах» родственники? Не заподозрили дурного (при всех разговорах о ее вспыльчивости и неадекватности)? Не верю. Не хотели выносить сор из избы? Вот это вернее.

Мы, белорусы, очень не любим выносить сор из избы. В этом, в частности, сказывается наш индивидуализм. Так сложилось исторически и геополитически. Мой дом — моя крепость, а уж чужой — тем более. А если учесть, что мы хлебнули в «коммуналочном» СССР — сколько раз чужие, «уполномоченные коллективом», совали нос в наши мысли, чувства, семьи и постели, — то такая замкнутость, интровертированность вполне понятна. Но не служит ли она оправданием для своей душевной лени и трусости? А если учесть то, как стремительно автономизируется общество, где всякий отягощен выживанием, а многие предпочитают виртуальный мир реальному, — тогда реальность просто обесценивается. И человек обесценивается первым.

Есть и другой вариант объяснения нашей слепоты и глухоты: так спокойнее. Да, как ни странно. Целое подразделение учреждения может списывать явно психопатическое поведение начальника на его плохой характер: а не в характере дело — в болезни. Все видят, все понимают, все молчат — и несколько лет ждут, когда его тихонько «уйдут» на пенсию. Потому что иначе — сор из избы. Дама может ходить на работу в вечерних платьях с необъятным декольте, бесконечно позволять себе фривольности, а то и хватать за ширинку подчиненных: у нее явный сексуальный бред. А что же коллеги и подчиненные? Шушукаются, посмеиваются, молчат — себе дороже. Долгое время кафедрой одного из белорусских вузов заведовал человек с цветущей болезнью Альцгеймера. И вновь все молчали, бесплатно работая вместо него. Почему? А понятно почему: вместо него прислали бы «варяга», который ничего не смыслит ни в предмете, ни в духе кафедры — еще хуже было бы. Такова кондовая, посконная и домотканая правда жизни, как сказал бы Остап Бендер.

Кроме того, мы уже выучили мантру: у каждого свои тараканы. Кто мы такие, чтобы брызгать их дихлофосом? У нас и своих-то ого-го. Можно жить в одной квартире и не замечать, как у твоего домочадца развивается депрессия, а то и более серьезное заболевание. Говорит странное? Ну и что? Все подчас говорят странное. Делает непонятные пассы? А что — я тоже плюю через левое плечо. Сидит в компьютере сутками? И что, я тоже сижу. А то, что в компьютере он сидит исключительно на сайтах для самоубийц (есть и такие), или на сайтах сторонников великой арийской веры, или на педофилических сайтах — это за кадром. Уж не говоря об эзотерических или псевдопсихологических, которые могут свернуть сознание напрочь. Я же в это время за своим компьютером сижу: может, в игры режусь, может, в ФБ ругаюсь, а может, умные книжки читаю, в том числе по психологии. Каждый своим делом занят. За соседними столами.

Грань между нормой и патологией тонка: тем труднее и нужнее понять, где эта грань ломается.

По сравнению с советским временем мы достигли успеха: люди больше не лезут друг к другу в душу. Это вообще-то некрасиво — лезть в душу. Но мягко тронуть чью-то душу можно: особенно когда ты чувствуешь, что эта душа больна. Деликатно прощупать то, что у человека на сердце. Для этого хватит малого: обеспокоиться кем-то, кроме себя и благополучия своего бункера, куда мы все попрятались. Так и хочется сказать: люди, ау! И с надеждой ждать ответа.

Вот история со счастливым концом. Недавно беседовала с девушкой: она всегда любила тему потустороннего, эзотерику, гадания, нумерологию и обильно подпитывалась этим всем в интернете. Голоса, звучащие в ее голове, она считала голосами добрых духов, и несмотря на то, что они предлагали ей делать странные вещи (слава Богу, безвредные для окружающих), понятие «странного» сместилось, ведь голоса казались куда более реальными и боговдохновленными, чем родительские или дружеские. С каких-то пор они начали говорить: «Убей себя!». Слава богу, подруга по общежитию не постеснялась «лезть в душу» и, придя в ужас, вызвала родителей и скорую. Девочка пролечилась, закончила университет. Теперь она знает: такое может повториться, и потому составила для себя список симптомов, с которыми надо добровольно идти к психиатру. Но до того болезнь тянулась месяцами. Никто ничего не замечал, а процесс усугублялся. Хвала соседке по общаге!

Где мы, когда наш знакомый или родственник заболевает душевной болезнью? Что мы можем сделать для него и для других, кто, возможно, будет втянут в эту страшную «игру разума»?

В поисках ответа на этот вопрос я обратилась за комментарием к психиатру Евгению Ласому — кандидату медицинских наук, доценту БелМАПО, члену правления Минского психоаналитического общества, вице-президенту Белорусской психиатрической ассоциации, члену Европейской психиатрической ассоциации: «Это сложная проблема, — говорит Евгений Валерьевич, — в любом случае близкий человек делает личный выбор, проявляя ответственность. Как поступаем мы, например, видя лежащего на улице человека? Вызвать ли скорую (милицию) или пройти мимо? Каждый решает для себя. Понятно, что если психиатрические проблемы появились у близкого, то это очень трудно принять. Но даже если ты и примешь, осознаешь это — возможности выбора невелики. По действующему законодательству принудить человека к лечению можно только при наличии психического расстройства, если он выказывает некие опасные для него и окружающих тенденции. Если он агрессивно настроен, следует подать заявление в правоохранительные органы. (Героиня нашей истории агрессии не выказывала. — Ю. Ч.). Если он уже ведет себя агрессивно, помимо милиции, следует вызвать психиатрическую бригаду. Если же нет, то можно попробовать уговорить человека пойти в городской психоневрологический диспансер, но, как показывает практика, больной редко соглашается на это. Родственник может написать заявление от своего имени и туда, и тогда решение об освидетельствовании должна принимать администрация диспансера. Но это трудно разрешимо. В любом случае формально нужна заявка. Но такое поведение со стороны близкого может лишь настроить больного против семьи: близкие станут врагами и будут включены в орбиту тех, кто его преследует. Можно действовать и мягче: уговорить больного посетить психиатра в частном порядке с обязательством обойтись без госпитализации. Некоторые пытаются ввести психиатра в семью в качестве знакомого. Но это ошибочный путь: его завуалированные расспросы породят лишь еще более тяжелые подозрения: если у человека есть параноидные наклонности (а у нашей героини они, судя по всему, были. — Ю. Ч.), то он еще больше насторожится и разуверится в своих близких. Тем самым его идея „все люди — враги“ лишь подтвердится. Если все же не удается уговорить человека обратиться к психиатру или психотерапевту, пожалуй, мягких пути два. Во-первых, попытка уговорить больного обратиться к психологу (слово „психолог“ все же менее страшно звучит для него, чем „психиатр“) или же родственнику самостоятельно обратиться за консультацией к психиатру: возможно, посоветовавшись с ним, он сможет изменить свое поведение и амортизировать страхи больного, косвенным путем наладить доверие в семье — и тогда уж уговорить больного на консультацию».

Я — за второй путь.

Только следует знать: все это надо делать плавно и доброжелательно. Не спорить, не возражать, проявлять исключительное понимание и доброжелательность. Убеждать, что все в порядке, что ты — друг и хочешь только помочь. Ни в коем случае не высмеивать: мол, ты псих, и никаких «голосов» в природе не существует. Для него они — реальность. Возможно, они реальнее тебя. Максимально, но незаметно для больного не спускать с него глаз. Ловить момент — и когда человек успокоится, мягко предложить ему сходить к психологу или психотерапевту (тут пригодятся доводы «усталости», «депрессии», «эмоционального выгорания»): и возможно, профессионал сможет убедить его обратиться к психиатру. И лишь когда нет иного выхода — вызывать «неотложку».

Это тяжкая работа — помочь другому. Но без работы — в том числе в отношениях — вообще редко что выходит.

И вот что. Необходимо еще одно: добиться того, чтобы психиатрия ассоциировалась с милосердием, а не инквизицией. А вот это — дело общества, долгое, трудное, многолетнее. Но это уже тема для совсем другой статьи.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции TUT.BY.

 
 
Чтобы разместить новость на сайте или в блоге скопируйте код:
На вашем ресурсе это будет выглядеть так
Необходимо еще одно: добиться того, чтобы психиатрия ассоциировалась с милосердием, а не инквизицией.
 
 
 

РЕКЛАМА

Архив (Новости Общества)

РЕКЛАМА


Яндекс.Метрика