В 1942 году в Толочине нелюди убивали мирных и беззащитных евреев, отказав им в праве на жизнь

Источник материала:

Последний раз побывал я здесь осенью. В пожухлой траве шелестела листва, увитая прозрачными паутинками. Слева, в овраге, журчал говорливый  ручей, воскрешая полузабытое “унылая пора, очей очарованье”. Только без следа таяло это “очарование” перед огромным могильным холмом. И багрянец листвы за его оградой уже не будил светлых чувств, а казался пятнами крови, просочившимися из-под земли…

Здесь, рядом с деревней Райцы, в марте 1942 года нелюди убивали людей —  мирных и беззащитных евреев, отказав им в праве на жизнь.

— Убивали не отдельных из нас, — горестно вспоминает жительница Толочина Зинаида Максимовна Борода. — Вырезали под корень целый народ — мудрый, культурный, древний. Преступление, которому нет и не будет прощения вовеки веков.

Хмуро киваю. Толочин — местечко особенное. Сколько в детстве и юности помню себя, мы с евреями всегда были рядом. Вместе учились, дружили,  влюблялись, заводили детей. Какую же нужно было иметь людоедскую логику, чтобы оболгать, опорочить, унизить людей по национальному признаку, а потом уничтожать. Особенно мерзко становится на душе, когда сознаешь, что участвовали в этом и мои земляки, служившие в местной полиции. Увы, что было, то было.

— Почему они не ушли? — спрашиваю у пожилой женщины, украдкой вытирающей слезы. — Времени-то было достаточно.

— Не было у них этого  времени, — вздыхает она. — Фронт  откатился далеко на восток. Транспорта нет, голодно, холодно, на дорогах немецкие патрули, в деревнях полицаи. Всех евреев переписали как скот, а потом и пометили звездами. К тому же у многих остались на руках  старики, дети, больные. С ними как быть? Наша семья в этой трагедии — просто счастливое исключение. На третий день войны мама и папа, нутром почуяв масштаб надвигающейся беды, спешно собрали самые необходимые вещи и пешком пошли на вокзал. Пассажирские поезда уже не ходили. Вглубь страны мы добирались на открытой платформе воинского эшелона, спрятавшись под брезентом. А бабушка с дедушкой наотрез отказались покинуть Толочин. Вскоре дедушка от потрясения умер, а бабушку вместе с другими евреями погнали к этой проклятой яме. Там и лежат ее косточки. Других моих родственников  тоже достали — кого в Борисове, кого в  Обольцах.

Обольцы… Еще одно преступление на нашей земле. Особенно циничное, что по каким-то причинам местных евреев, согнав в здание деревенской школы, каратели до лета не трогали. Бедные люди пытались и в этих условиях устроить свою привычную жизнь. Пели детям по вечерам колыбельные песни, читали сказки, поддерживая друг друга, пытались рассказывать смешные истории. Устроив общину, делились скудными запасами пищи, чтили традиции и обряды. На еврейскую Пасху достали немного муки, испекли мацу…

Конечно же, они узнали, что произошло с их земляками в Толочине, Славном, Коханово, Славенях. Но изо всех сил держались, надеясь на чудо.

— Не только на чудо, — поправила меня пожилая женщина. — Я хорошо знаю евреев. Люди они смелые и решительные, умеют за себя постоять. Хорошо известно, что около 50 из них под руководством председателя колхоза Семена Иофика смогли тогда запастись оружием и уйти в партизаны…

Я промолчал. К чему прошлое ворошить. Они ушли, а семьи остались. Конечно, мужчины надеялись их тоже спасти. Но жестокая правда заключается в том, что в 1942 году партизанские отряды в районе были еще слишком слабы, чтобы громить немецкие гарнизоны. Отдельные семьи пытались вырваться из Оболецкого гетто самостоятельно. Но, блуждая по лесу с детьми, по колено в снегу, без хлеба, вынуждены были возвратиться назад…

За ними каратели пришли в июне 1942 года. Невозможно без спазма в горле читать воспоминания местных жителей о подробностях этой жуткой расправы. Как матери закрывали телами детей, как старики пытались их всех защитить. Многим запомнилась 17-летняя девушка Сара из Минска. Перед казнью она бережно расправила платье, поправила свои пышные волосы и сама легла возле ямы, глядя палачам прямо в глаза…

— Вернулась наша семья из Ташкента на родину 18 августа 1944 года, — продолжила свой тяжелый рассказ Зинаида Максимовна. — Идем с вокзала по улице Ленина,  вокруг  пепелища, только трубы торчат. Вдруг слышим радостный крик — и какая-то женщина горячо мою мать обнимает. Оказалось, мы первые из еврейской общины вернулись в свой город. Других евреев после расправы в Толочине не осталось. Во всяком случае, своих друзей из довоенной поры и одноклассников я больше  не встретила.

— А искали?

— В ответ люди только глаза опускали. И только годы спустя я узнала, что моя подруга Инна Кац осталась жива. Местные жители, когда ее вели на расстрел, немо кричали карателям, мол, смотрите, девочка беленькая. И полицаи вытолкнули ее из колонны. Говорили, Инну потом вывезли куда-то в деревню…
— А этих людей узнаете? —  протягиваю ей фотографию. — Недавно выложили  в интернете. Есть и пояснения на немецком: “Толочинские евреи в 1942 году”.

Зинаида Максимовна буквально впилась в нее глазами. Но вскоре разочарованно пожала плечами.

— Не узнаю. Впрочем, опубликуйте ее. Может, другие вам что-то подскажут.

Может, и подскажут. Фотографировали их, судя по одежде, зимой. И скорее всего сами каратели, следуя своей жуткой манере запечатлевать свои  жертвы на память. Иначе как она оказалась в Германии?… Подобные фотографии впоследствии во множестве обнаруживались в карманах убитых немецких солдат. На них и виселицы, и массовые расстрелы, и упражнения с топорами на людях. Великая немецкая нация просто свихнулась тогда, породив тысячи убийц и садистов.

Мы еще долго беседовали на эту тему, вспоминали своих добрых знакомых — Славиных, Изриных, Миркиных, Лившицев и многих других евреев, живших в нашем городе после войны. Они оставили о себе добрую память. Как люди и как прекрасные специалисты — врачи, учителя, инженеры, рабочие, руководители предприятий и организаций.

А потом как-то вдруг их не стало. И Толочин словно осиротел, потеряв для себя что-то очень важное и дорогое. Старшее поколение поймет, о чем это я…

Михаил КОРОЛЕВ.

Все новости

Другие статьи рубрики

Теги: Минск