«Сочувствовать будут ему». История парня, который утверждает, что в детстве стал жертвой насилия

Источник материала:

В редакцию Евгений (имена героев по этическим соображениям изменены) написал сам. «В детстве я стал жертвой насилия, хотел бы рассказать свою историю», — говорилось в его небольшом сообщении. Рассказать то, о чем не знает почти никто из его близких, молодой человек решился после документального фильма «Покидая Неверленд» о домогательствах Майкла Джексона к мальчикам. «Это интервью — будет одним из этапов моего лечения, — объяснил он свое желание. — Это как знак себе, что я не боюсь говорить о своем прошлом».

Жене чуть за 30. Он из тех людей, про которых говорят — «на стиле»: модно одет, современно подстрижен. Заявление в милицию по поводу случившегося с ним в детстве не писал и писать не будет.

— Друг с юридическим образованием подсказал, что срок исковой давности истек, — объясняет свою позицию Евгений. — Да и не было у меня желания куда-то обращаться. Зачем? К тому же, тогда обо всем узнает жена этого человека. Вдруг он из-за этого начнет мне мстить.

— Ты его боишься?

— Нет, не боюсь. Но, думаю, мне скажут тоже, что и героям фильма про Джексона, мол, какого черта ты столько лет молчал?! Чего ты сейчас от него хочешь?! Наоборот, все будут ему сочувствовать, — эмоционально отвечает Евгений.

Евгений вообще человек очень эмоциональный. Пока беседуем он несколько раз тормозит себя вопросом: «Неужели я рассказываю это незнакомому человеку?», делает секундную паузу — и продолжает свою историю. Все, говорит, началось, когда ему было 5 или 6 лет.

— Насильником выступал мой двоюродный брат Дима, — рассказывает собеседник. — Ему на тот момент было лет 14. Возраст, когда уже хочется… В роли полового партнера он выбрал меня.

Наши мамы — сестры, поэтому дачные и застольные дела у нас проходили в одном кругу. Как у нас с Димой все началось, я не помню. Помню, что были какие-то совместные ночевки. Родители могли пойти в кино и оставить меня под его присмотром. Пока они отдыхали, он делал то, что делал… Как? Говорил: «Давай, снимай штаны» — и все.

— И ты так легко соглашался?

— У меня очень властный отец. Он привык все за всех решать и постоянно меня подавлял. А если родители не учат ребенка ответственности, он старшему не ответит нет. Поэтому, когда Дима говорил: снимай штаны — я снимал.

Долгое время я думал, что это такая игра. Дима ведь не чужой мне человек. Мы хорошо общались. В какой-то момент я стал получать удовольствие от секса. Это, честно, еще больше вгоняло в депрессию. Почему я ничего не рассказал родителям? Стыдно. Да и глупо надеяться, что ребенок придет и сам все расскажет.

«С чего мне тогда приходить и врать?»

Как часто это все происходило, Евгений сказать затрудняется: «Где-то раз в несколько месяцев». На вопрос: догадывались ли взрослые, ответ однозначный — нет.

— У них даже в мыслях такого не было, — отрицает собеседник. — Вот, например, обычный наш семейный праздник. Родители на кухне, а мы с Димой играем в комнате. Строим из пледа и табуреток шалаш, дальше начинаются дочки-матери — и все происходит.

— Родители ведь могли войти.

— И заходили, — подхватывает Женя. — Мы быстро натягивали штаны — и все, сидим в шалаше, болтаем.

— Неужели они не замечали, что с тобой что-то происходит.

— Мы никогда не были близки, — слово за Евгением. — Отец часто ездил в командировки, а когда возвращался, начиналось: «Ага, засюсюкали!». И тут он, видимо, брал у мамы реванш. Настаивал, чтобы я ходил на спорт, хотя я не хотел, бил за низкие оценки. У меня вот даже шрам от его воспитания остался, — показывает молодой человек. — С мамой он обращался так же. Мама — это вообще подавленная мужем женщина, которая со всем смирилась.

Лет до 18 друзей у меня не было. Только в университете я понял, что люди могут нормально общаться, что у них есть какие-то общие интересы. А в детстве… Конечно, я выходил во двор побегать, но близок ни с кем не был. В школе до старших классов надо мной вообще издевались. Отец пару раз ходил, чтобы заступиться, но как? Даст кому-нибудь из ребят по лбу газетой — и все. Ситуации это не меняло. Я очень хотел общаться с Димой, но ему было не интересно.

Постепенно с Димой мы общались все меньше. Он повзрослел и, видимо, у него появлялись девушки. Хорошо помню наш последний раз, мне было лет 14. Мы семьями поехали на дачу. Пока родители копались в огороде, Дима предложил сходить на родник. Там, как обычно, попросил снять штаны, я ответил: не буду. Он не настаивал. Он ведь понимал, что ходит по лезвию ножа. Боялся, я расскажу родственникам.

— Почему, спустя столько лет, ты вдруг сказал нет?

— Не знаю, из-за чувства стыда. Мне было страшно и стыдно.

— И что потом?

— Ничего, мы вернулись к родителям и помогали им по огороду.

— Все так просто, что тебе сложно поверить.

— Я же не заставляю мне верить. За это интервью мне никто не платит, с чего мне тогда, приходить и врать? Многое из того прошлого уже ускользнуло из памяти. Остались только самые травматичные моменты. Да и с психоаналитиком я не работал, чтобы вытянуть из подсознания что-то более жесткое.

«Даже если чувствую в голосе мамы осуждение, мое настроение от этого не портится»

После случая на даче Женя и Дима почти не пересекались. Только на похоронах и однажды на свадьбе. Ребята, рассказывает Евгений, перестали общаться, даже не здоровались.

— При встрече я обычно прятал от него глаза, — продолжает молодой человек. — Как-то раз он забирал меня с дачи. В машине сидела его семья. В зеркале поймал его взгляд и понял: он все помнит, но вряд ли это его мучает. Пытался ли я с ним поговорить? Нет, а какой смысл?

Вообще, когда я столкнулся с этой ситуацией, мне не с кем было ее обсудить, не у кого было спросить. Дима мне нравился, поэтому сразу о происходящем я думал: так и нужно. Я взрослел. Дима стал появляться в моих фантазиях. Даже после случая на даче я хотел с ним встретиться, но понимал: это ненормально.

— Что ненормально?

— Гомосексуализм у нас считается ненормальным! — интонация Евгения резко подпрыгивает вверх. — Через пару лет я стал знакомиться с парнями. Как-то мама нашла мою переписку с одним человеком, а позже мне заявила: «Я знаю, что ты гей». Она осуждала меня, упрекала, старалась перевоспитать. Когда я понял, что давление не прекращается, рассказал про Диму. Она пришла в ужас, а потом спросила: «И что, тебе понравилось?»

У меня сработала защитная реакция. Так это ты, говорю, провалила свою родительскую задачу. Да, я был маленьким, я не мог признаться, но почему ты ничего не почувствовала? Почему ты меня не защитила? Она ничего не ответила. Я видел, что ей было стыдно.

Со временем наши отношения с мамой улучшились. Ни с Димой, ни с его мамой прошлое она не обсуждала. Думаю, она просто смирилась с этим фактом — и все. Отец до сих пор ничего не знает. Я рассказал только нескольким близким друзьям.

Лет в 20 я начал очень много читать, анализировать свою жизнь. Свою историю я рассказал, чтобы взрослые еще раз обратили внимание на эту проблему.

Родители должны стараться общаться с детьми, а не выстраивать хрустальные стены. Не нужно бояться говорить с сыновьями и дочками о сексе. Почитайте Сьюзен Форвард «Токсичные родители», когда-то мне очень помогла эта книга.

Сейчас, как мне кажется, я отрешился от прошлого. И хотя вся эта история всегда будет со мной, меня она больше не разрушает. Даже, если, я чувствую в голосе мамы осуждение своей ориентации, мое настроение от этого не портится, я не бегу в комнату, чтобы поскорее закрыться. Я просто продолжаю жить.

Эксперт: «Если с ребенком что-то происходит, его поведение меняется»

Специалисты считают: чаще всего под влияние педофилов попадают дети 3−5 и 8−10 лет. Причем, лет до 11−12 мальчики и девочки не всегда даже осознают, что с ним происходит что-то плохое. Поэтому, если ребенок говорит, что его кто-то домогался, трогал за запретные места или куда-то тащил, — родители сразу должны им верить.

— В детской системе координат ситуация насилия не соотносится с чем-то крутым, и врать о таком ребенок не будет, — поясняет Андрей Маханько, международный эксперт в области защиты детей от насилия, основатель объединения «Понимание».

Рекомендация собеседника: узнав о насилии с ребенком, родители должны сразу же написать заявление в милицию или Следственный комитет.

— В заявлении нужно обязательно указать, чтобы ребенка опрашивали в дружественных детям условиях. Например, комнате опроса объединения «Понимание», которые есть в Минске, областных центрах и некоторых других городах

По словам эксперта, при опросе ребенка должны применять аудио-, видеоконференцсвязь со специально подготовленным психологом. После следствия маме с папой нужно быть готовым к суду.

— Большинство судей детей на процесс не вызывают, — комментирует Андрей Маханько. — Достаточно диска с опросом, который предоставляют следователи.

— Можно ли заметить беду, если ребенок сам ничего не рассказывает?

— Если с ребенком что-то происходит, его поведение меняется. Только у каждого это происходит по-своему. Одни, например, грустят, становятся молчаливыми. Другие, наоборот, ведут себя демонстративно. У ребенка могут появиться тайны. Прислушивайтесь к тому, что он говорит. Особенно к фразам вроде: «У меня секреты с дядей Ваней». Одно дело, если они с дядей приютили в сарае котенка, и другое, если дядя делает с ним что-то нехорошее.

После суда, продолжает Андрей Маханько, с ребенком должен работать психолог или психотерапевт. Причем, желательно клинический. Он, если понадобится, может выписать препараты.

— Если у ребенка, например, начались кошмары, открылся энурез, он постоянно плачет, нужно сразу обратиться к специалисту и снять горячую симптоматику. Это уменьшит риск глубокой психотравмы, — делает уточнение эксперт. — В случае, когда экстренная помощь не нужна, к психологу или психотерапевту лучше идти после суда. Лечить его во время расследования смысла нет. Нужно понимать, что опросов может быть несколько. Каждый из них как удар ребенку по больному месту. И специалист опять должен начинать работать с ним сначала.

Теги: Минск