«СЪЕМКИ ШЛИ В ЭКСТРЕМАЛЬНЫХ УСЛОВИЯХ»

Источник материала:

Александр Николаевич, расскажите о вашем фильме «Александра».

— Это история не об актуальном, а о вечном. Не о нынешней России, ее политике на Кавказе, ее армии, а о вечной российской жизни. Война — это всегда страшно. В этой картине о войне нет войны. Военные действия выведены за пределы картины. Я не люблю военный игровой кинематограф. Стоило мне один раз увидеть, что такое война, и сразу все эффектные атаки, красочные взрывы, падающие тела навсегда стали понятием «пошлость», «фальшь». В войне нет никакой поэзии, никакой красоты, и снимать ее поэтично нельзя: это невыразимый ужас, невыразимое унижение человека. И чтобы это понять, достаточно один раз по-настоящему побывать в этих обстоятельствах. «Александра» — рабочее название, но оба продюсера, русский и французский, попросили оставить его. В имени Александра есть общемировой корень. Это имя — простая, прямая дорога к персонажу.
То, что мы называем современностью, очень относительно. Время, которое мы снимали, по отношению к сегодняшнему дню — уже прошлое. Мы пытались сформулировать те коллизии, которые были, есть и будут. Такое «настоящее продолженное время». Я сын военного, жил в военных городках, и для меня в жизни военных нет никакой экзотики. Человеку с обостренным социальным чутьем фильм может показаться очень современным, но в «Александре» нет актуальности. Там не звучит ни одного слова, которое не могло бы прозвучать сорок лет назад. И я не уверен, что в будущем, через сорок лет что-то изменится. Мы в этом фильме говорим о константах, и не только российских. Героиней могла быть американка, приехавшая к внуку в Ирак, или англичанка, приехавшая к внуку в Афганистан.
Я знаю, какой страшной ценой дался сегодняшний мир Чеченской Республике. Знаю о многочисленных преступлениях и ожесточении людей во время войны. Но война кончилась, и мы должны возвращаться друг к другу, взаимно уважая жертвы. Этот фильм — художественный вымысел, а не публицистическая акция. Мы ищем пути людей друг к другу — и находим их.
— Как вам пришла идея снять в главной роли Галину Вишневскую?
— Ее голос я впервые услышал еще школьником. Он был необыкновенный. Позже я посмотрел по телевидению фрагмент из оперы Дмитрия Шостаковича «Катерина Измайлова» и тогда впервые увидел ее лицо. Оно тоже было необыкновенным.
В Галине Вишневской я нашел то, чего не находил в других: красивый человек, абсолютно гармоничный. А когда был студентом исторического факультета, узнал о противостоянии Мстислава Ростроповича и Галины Вишневской советскому государству, как тогда казалось, большому, монолитному…
Я много раз вспоминал и думал о ней, но не надеялся, что судьба нас сведет. Несколько раз мне предлагали делать оперные спектакли, но я отказывался. Однажды раздался звонок и очень знакомый мужской голос сказал: «Здравствуйте, я Слава, мне нужно с вами поговорить». Я узнал голос Мстислава Ростроповича. Он приехал в Петербург, предложил мне ставить с ним оперу. А когда увидел Галину Павловну, понял: все, о чем мечтал, сбудется. Начал обдумывать детали фильма, который хотел создать для нее и во имя нее. Позвонил ей в Париж и рассказал о своей идее. Помню ее молчание и первые слова: «Конечно, обязательно мы будем работать». Когда она прочла сценарий, сказала лишь одно: «Неужели я смогу это сделать?».
В Москве мы с Вишневской слушали записи Шаляпина, смотрели фильмы с Анной Маньяни, обсуждали их. Пытались разобраться, что такое некрасивая женщина на экране, и как красива эта некрасота. Работала она напряженно и очень результативно: я чувствовал, как она меняется. Никакой гордыни, никакой спеси. Она прекрасно понимала, что ей предстоит совершить перевоплощение, а это дается одному артисту из тысячи. Вишневская пережила блокаду Ленинграда, видела руины, голод, смерть. Она, больная, покинула операционный стол, когда узнала, что операция может повлиять на ее голос.
Во время съемок Ростроповичу сделали операцию, и она сказала ему по телефону: «У тебя был Белый дом, поэтому ты должен меня понять, что я должна сняться в этом фильме». На съемочной площадке температура была свыше 50 градусов, но Галина Павловна терпела, выполняя все мои указания.
Она воспринимала замысел с полуслова, было достаточно одного-двух дублей. Органичность, абсолютная концентрация, очень точная реакция на физическое действие, блестящая работа с партнером. Она — актриса такого уровня, что способна выполнять не только свою работу, но и вдохновлять партнера. Если возникала пауза во время съемок, она ни с кем не разговаривала: надевала наушники и слушала музыку. Поражало ее желание сохранить в себе это состояние, не расплескать его. Это грандиозная личность. У меня есть надежда поработать с Вишневской еще, хотя после смерти Ростроповича она плохо себя чувствует. Но, несмотря на это, много работает в своем центре.
— В каких условиях проходили съемки?
— В экстремальных. Чем художественнее задачи, тем больше требуется честности. Чечню в последние годы всегда снимали в Кабардино-Балкарии. Но наши съемки проходили именно в Чечне в течение 28 дней и велись в самом пекле — в Грозном, под Грозным и в Ханкале, где расположена российская группировка войск. Мне необходимо было туда поехать: там реальный воздух, реальные люди, реальное напряжение. Все-таки фильм — неповторимая часть жизни. У меня нет права тратить жизнь на черновики. Чтобы говорить с честью и достоинством о том, о чем мы говорим, надо было рисковать. На съемки мы ездили в бронированных машинах, у нас был эскорт: ведь там — постоянные подрывы, нападения, дороги заминированы. Галина Вишневская жила в бункере, мы ее возили отдельно. Меняли номера, машины, маршруты, все было закодировано. Выходили из машины: семь минут съемки, и сразу обратно. Мы снимали там, где люди служат, живут, спят, едят. Это была натуральная атмосфера.
— Правда, что вы разговаривали с Ельциным о чеченской проблеме?
— Да, я много раз говорил с Борисом Николаевичем Ельциным о чеченской проблеме, умолял его ни при каких обстоятельствах не вести крупномасштабную войну в Чечне. Но начавшийся там мятеж против России развязал руки сторонникам военного решения проблемы. В результате мы переживаем эту ситуацию и ее последствия до сих пор.
— Наверное, сейчас вы займетесь четвертым, завершающим тетралогию о власти фильмом «Фауст»?
— Работа над этим проектом шла несколько лет с перерывами, так как я был занят «Александрой», документальным фильмом «Элегия жизни» о Ростроповиче и Вишневской и постановкой оперы в Большом театре. Сценарий написан, это в буквальном смысле слова Фауст, а не фигуральное именование какого-то конкретного исторического персонажа. Я пытаюсь дочитаться до глубинного смысла произведения Гете. Это очень трудно.
— Какой, на ваш взгляд, зритель Александра Сокурова?
— Мой зритель не изменился на протяжении моего творчества. Он душевный, в большой степени образованный. У нас это, скорее, люди старшего возраста, а на Западе, наоборот, — молодежь.
Артур МЕХТИЕВ