Источник материала:

Директор и музыка

Завтра открывается новый сезон у государственного симфонического оркестра Белгосфилармонии. Против обыкновения давать в этот день слово обязательно дирижеру, художественному руководителю мы пригласили на интервью директора оркестра Ирину АРТИМОВИЧ. Потому что жизнь артиста — это не только сцена, но и закулисье. И организует его именно директорская воля, способности, энергия.

— Разрешите задать неполиткорректный вопрос: как это вы, женщина, согласились на такую должность? Недавно прочитала в интервью директора всемирно известного московского Светлановского оркестра признание, что в этой работе — 98 процентов негатива.

— Да, в Минске административный директор — я одна. Из солидных коллективов, естественно.

— А где на директоров учатся?

— Раньше нигде. Только опыт. Сначала работала директором в нашей оперной труппе у Сергея Альбертовича Кортеса: в то время я была артистам даже не сестрой–хозяйкой, а почти мамой — знала все их нужды. Потом меня пригласили в Санкт–Петербургский камерный музыкальный театр. Там, конечно, день за три шел... Вот где шлифовала меня жизнь! А вернулась в Минск по семейным обстоятельствам.

— Что лежит на плечах директора оркестра, где более 100 человек?

— Помните, как говорила героиня из фильма «Москва слезам не верит»? Трудно, когда их у тебя только трое. А когда справишься с тремя, дальше — без разницы. Ну, на деле трудно постоянно и со всеми. На директоре — рутинная, каждодневная жизнь коллектива. Штаты, планы, финансы, билеты, реклама... Еще жизнь директора оркестра — это партитуры, стулья, освещение на сцене, приглашение солистов, заказ гостиницы, транспорт. Это, в общем, только набросок. А делать приходится еще больше.

— Конфликтная работа?

— Да.

— Я представляю, все ж с претензиями...

— Все.

— Уйти раньше, прийти позже...

— А еще гвоздь из стула торчит или вообще стул не того фасона («не могу играть, спина болит»); пульт плохой, ширина подложья не такая — карандаш падает. Я стараюсь максимально быстро решать все вопросы, потому что в самом деле, если вдуматься, быть музыкантом — это адский труд, это гора, на которую надо всю жизнь подниматься. И по–другому никак! Иначе не будешь качественным музыкантом: с ярким глазом, чтобы с тобой хотелось рядом работать. У нас в коллективе есть несколько человек, которые очень скучают, и коллеги — заметила! — не хотят рядом с ними сидеть: а равнодушие заразно! Не заводишься! Ну, а конфликт моей профессии заключается в том, что я должна быть одинаковой со всеми. Хотя я никак не застрахована от личной привязанности, как и от личного негатива. Не так давно читала мемуары Рудольфа Бинга, всемогущего менеджера «Метрополитен–Опера»: «Если не научишься ладить с людьми — уходи: сожрут, причем раньше, чем ты успеешь заметить».

— А какие возможности у оркестра «сожрать» директора?

— Да запросто! У них — профсоюзы! Но это я об Америке... Правда, о нашем коллективе тоже говорят, что он убрал в свое время не одного руководителя... А несколько... Но сейчас нужно думать о выживании, и, значит, нет особенно времени точить лясы, «жевать» кого–нибудь. Не до того. Ну и второе, молодежь еще не успела отравиться ядом этой старой гвардии... Трудно говорить, но признать надо: в каждом коллективе есть прослойка музыкантов, которая, по большому счету, ничего из себя не представляет, но очень плодовита на ниве общественной жизни. Рупоры общественности! Сейчас, конечно, они действуют лишь на уровне закулисья с ядовитыми репликами «апарт» (в сторону). Вот Бинг и пишет: учись общению!

— Словом, ваши отношения с коллективом, может быть, и сухи, но деловиты. Хотя вы, конечно, уже им не мама.

— Я вообще живу без розовых очков. Я знаю плохое в нашей среде, но и хорошее тоже знаю и помогаю музыкантам как могу. Например, артистов нельзя держать «у ноги», их надо отпускать — я приверженец этого. Они должны ездить, работать в других коллективах, должны видеть мир, и мир должен видеть их. Опосредованно — это все равно реклама Беларуси и нашему коллективу. Я радуюсь, когда наших музыкантов приглашают. Сейчас, например, наш концертмейстер заслуженный артист Николай Кривошеев приглашен работать в жюри престижного международного конкурса контрабасов в Брно. Еще наши музыканты часто ездят в зарубежные поездки в качестве концертмейстеров с известными солистами. Это говорит об уровне их профессионализма. Вообще, планка нашего филармонического оркестра высокая изначально. Тем более у нас сейчас взлет, подъем.

— Хотя состав оркестра довольно молодой.

— Именно поэтому надо внимательно относиться прежде всего к пенсионерам. Спасибо маэстро Анисимову — он поддерживает меня в этом. Все–таки век жесткий, в других коллективах заканчивается контракт и: «До свидания!» И никто не печется о будущем человека. А музыкантов надо подготавливать к уходу, потому что они будут музыкантами до конца своих дней. Но я знаю, что я ни перед одним оркестрантом, ушедшим за последние два года, не в долгу. Хотя, думаю про себя, все равно кто–нибудь найдется, кто бросит камень...

— Вы действительно реалистка. Это что, должность так закалила? Или мудрый Анисимов? Но вы с ним работаете пока только года три с половиной.

— «Пока только»?! Это вы так говорите об Анисимове?! Да из этого человека брызжет столько энергии, он буквально фонтанирует идеями, он человек, который замечает все нюансы, все огрехи и, уезжая, оставляет служебные записки из 15 — 16 пунктов: что и как нужно исправить! Что вы... «Пока только»... Он удивительный человек, я с ним имела счастье работать еще в опере в 1980–х годах, у него уже тогда был европейский лоск.

— Гастроли — самая трудная часть жизни оркестра?

— Не самая трудная. Но очень желанная.

— Как попасть в европейскую гастрольную карту?

— Естественно, при помощи качественных выступлений. Идут, конечно, не тебя слушать — никто не знает пока в Европе белорусский филармонический оркестр, у нас пока еще нет брэнда. Идут на программу либо просто в любимый концертный зал. А потом: «Слушай, так они замечательно играют!..» На моем опыте уже три зарубежных менеджера, случайно услышав нас, с интересом рассматривают сотрудничество с коллективом на будущее. Ожидать скорых результатов не приходится, потому что такого рода предложения делаются с очень большим временным запасом: продюсеры сейчас работают над фестивалями и проектами 2010 года.

А иногда помогают связи белорусских музыкантов, уехавших за границу жить либо получивших ангажемент за рубежом. Так через знакомства нами заинтересовались для участия в берлинском фестивале искусств «Бранденбургское лето». А вообще, никогда нельзя сбрасывать со счетов, что вокруг — профессиональные уши и глаза. Иногда кажется, что раз едем не в столицу, то и стараться не надо. А в уездном городке южной Германии, оказывается, «пасутся» самые респектабельные продюсеры, потому что там живут самые богатые люди. И ты должен звучать на «отлично».

— А что, на гастролях музыканты теперь не пьют?

— Нет. Со всей ответственностью говорю. В первый год своей работы с оркестром я хлебнула такого, что с тех пор в коллективе существует правило: каждый, кто проштрафился, с гастролей высылается. Без церемоний. И ЧП с тех пор больше нет.

— Это, видимо, очень трудно: принимать непопулярные решения?

— Но пережить можно. Раньше я дома выговаривалась — пока был жив муж. Он — выпускник Санкт–Петербургской консерватории, режиссер музыкальных театров, человек широчайшего кругозора... Все сомнения я выкладывала ему и ждала его мнения — даже обратного! А делилась не для того, чтобы следовать указке, — хотела лишний раз утвердиться в своем!

— В чем же вы получаете удовлетворение от работы?

— Как в чем? В музыке! Я очень люблю ходить в зрительный зал и слушать музыку — с открытыми глазами. Тех, кто слушает с закрытыми глазами, я не понимаю — вижу в этом кокетство. Или дилетантизм. Вот во время концерта я и возрождаюсь.

— Вы когда–нибудь отключаете служебный мобильный?

— М–м... Пожалуй, нет. Даже на даче. Хотя там как нигде отдыхаю: в старом доме, который построил в Ждановичах в 1959 году еще мой дед. Дом пропитан родными... Я очень горжусь своей семьей. Мой дедушка профессор Владимир Нефед был основателем искусствоведческой школы в стране. Бабушка по материнской линии (она, слава Богу, жива) — знаменитая актриса Русского театра Олимпиада Шах–Парон. Мама Татьяна Артимович была театрально–телевизионным режиссером (ее, к сожалению, уже тоже нет). Отец у меня художник, довольно известный скульптор Анатолий Артимович. Почему я говорю, что отдыхаю на даче? Не потому что такой мастер сливаться с природой, я, собственно, и там делаю то же, что дома: читаю, смотрю видеозаписи концертов. Но поскольку весь род жил большой семьей на даче с весны до поздней осени, то даже просто пребывание в доме — это уже аллегория единения с семьей. И это — отдых.

Автор публикации: Елена МОЛОЧКО

Фото: Артур ПРУПАС