Непедагогичный метод

«Насколько беззаветно надо любить чужих детей, чтобы, кроме обучения, еще и воспитывать их», — думала Галина Ивановна о Макаренко, входя в класс. Директор представила ее как специалиста из районного отдела образования, который будет вести курс черчения, и предупредила: «Не шуметь».

К первому уроку Галина Ивановна готовилась тщательно. Потренировалась перед зеркалом, подобрала строгий костюм, сделала маникюр. Директор, молодая и эффектная женщина, была рада, что нашлась замена учительнице, начавшей свою жизнь в декрете. «Все будет хорошо», — поддержала она по-дружески Галину Ивановну.

Класс изучающе смотрел на новую учительницу. На вид — строга. Через минуту последовали вопросы о ее личной жизни. Галина Ивановна не растерялась: «О личной жизни расскажу после уроков, желающие могут остаться, а сейчас прошу слушать, записывать, помечать, запоминать…»

Первый урок прошел спокойно, а на втором… Полетели скомканные бумажки, ученики захлопали партами, линейками, книжками. Класс шумел. Выделялись три девочки. Одна, похоже, отличница: руки на парте, ловит каждое слово учительницы. Две другие, похожие на куклу Барби, сидят за одной партой и не вникают ни во что.

Большую часть урока Галина Ивановна диктовала материал и мысленно сожалела, что подрядилась на эту подработку.

Коровина, толстушка и хохотушка, с размаху хлопнула Шмелева книжкой. Это была сдача верткому непоседе, который ущипнул ее за бок. Галина Ивановна вынуждена была среагировать, и она пошла на крайний шаг, не видя другого выхода. «Шмелев, — взгляд выражал умиление, как у мамы, восхищенной поступком малыша, — ты зачем Коровину щипаешь? Ты же против нее — муха, если она плюнет, ты утонешь».

На учительницу устремилось 26 пар любопытно-ожидающих глаз. Ее поведение было нестандартным. Она объявила войну не только наглости учеников, но и правилам педагогики, которые не срабатывали.

Рыжий Димка, самый отъявленный хулиган, сын хулигана, фыркнул: «Муха». «Муха, муха», — повторили братья Свиридовы. «Муха», — хихикнули куклы Барби. И Шмелев понял, что отныне его кличка не Шмель, а Муха. Он спрятался за спину Коровиной и проклинал себя за назойливость, а училку — за язык. Шмелем быть приятнее, чем Мухой.

С одной горячей точкой в классе было покончено. Но на среднем ряду не могли угомониться Зайцев и Уткин. Они что-то не поделили и колошматили друг друга. Галина Ивановна пошла ва-банк: «Уткин, перестань обниматься. Зайцев, конечно, симпатичный парень, но я не думала, что у вас такая привязанность. Перестаньте обниматься, вы же не «голубые». Класс вдохнул в себя одновременно, и глаза расширились у всех.

Как ошпаренные, Зайцев и Уткин сидели, положив локти на парту и ладонь на ладонь, как в первом классе. «Голубой?» — вытаращила глаза кукла Барби. Она повернулась к Уткину и рассматривала его в упор. Как назло, на нем сегодня была голубая рубашка…

У каждого яда есть свое противоядие. Клин клином вышибают. Слово не воробей, вылетит — не поймаешь… Месяц Галина Ивановна применяла свою язвительность к нарушителям, и дисциплина наладилась.

Класс приходил в норму, а учительница присматривалась к куклам Барби, размышляя, как их заинтересовать учебой.

Класс чертил, когда в дверь постучали. Классный руководитель попросила разрешения сделать объявление.

«Пожалуйста», — ответила Галина Ивановна. Зачитав объявление, та попросила Галину Ивановну выйти на минутку. «Я никогда не думала, что у моего класса черчение — любимый предмет». — «Почему вы так решили?» — в свою очередь удивилась Галина Ивановна. «Я не видела, чтоб они так тихо сидели…» — «К сожалению, они меня боятся», — ответила Галина Ивановна.

На следующий день она принесла заявление на увольнение.

«У вас хорошо получается, они вас слушают и любят. Останьтесь», — просила ее директор. «Нет, не хочу калечить детские души. Я поступила непедагогично. Я не Макаренко». — «Вы нашли такой подход, что Макаренко отдыхает!» Но Галина Ивановна все же ушла из школы.