«Белорусский Овод, правая рука Махно»

Так говорил о себе Григорий Кобец, а время и коллеги назвали его первооткрывателем, стоявшим у истоков белорусского кино

Судьба этого человека подобна легенде. О ней можно писать книги, снимать фильмы – острее любого вестерна получится. Когда его жизнь висела на волоске, он начертал на листке бумаги: «Дети мои! Внуки мои! Не осуждайте! Не проклинайте! Дед ваш и прадед провел бурную и очень опасную жизнь. Часто был под расстрелом, но никогда не изменял рабочему классу. Желаю вам ленинского счастья. Г. Кобец».

Да, жизнь известного белорусского кинодраматурга Григория Кобеца была бурной и опасной. В ней россыпь ярких событий, взлет и слава, а рядышком предательство коллег по перу и черная полоса забвения. Но, вопреки всему, нашлось место опальному литератору даже в Белорусской советской энциклопедии. Там есть лестные строки о Кобеце. Вот они:

«Белорусский советский писатель, заслуженный деятель искусств БССР. В первую мировую войну на фронте. С 1922 года работал на Минском дрожжевом заводе. С 1927 года в газете «Рабочий» (Минск), в 1931–1935 на киностудии «Советская Беларусь» в Ленинграде. Печатается с 1923 года. Писал фелье­тоны, стихи. Автор пьес, сценариев фильмов «Ураган», «Дважды рожденный», «Искатели счастья», «Днепр в огне», киноповестей».

Но в этой статье о Григории Яковлевиче есть ряд неточностей и просто умолчаний. Родился он не 12 июля 1898, а 7 июля 1900 года. Только сейчас архивистам удалось уточнить эту дату. Следует добавить, что трудился он кочегаром не только на дрожжевом, но и на пивзаводе. И работал на киностудии «Советская Беларусь» на два года больше. А по поводу умолчаний, то их здесь много. Нет даже упоминания о многолетнем пребывании литератора в ГУЛАГЕ. Он написал об этом пронзительную по звучанию повесть «Ноев ковчег», которая печаталась в журнале «Неман». Когда читал ее сотрудникам издания, все плакали. Ну а самое главное упущение сотрудников энциклопедии – они не сказали основного. Григорий Кобец – сценарист первого белорусского звукового фильма на белорусском языке. Пусть этот факт оспаривают сегодня некоторые искусствоведы, но документы – вещь убедительная. Одно это выводит кинодраматурга в число знаковых людей прошедшего века. Причем Григорий Яковлевич – украинец, который, оказавшись в Беларуси, досконально изучил язык нашей страны.

Я считаю, мне повезло, я встречался и беседовал с этим человеком. В 1968 году Страна Советов готовилась широко отметить столетие со дня рождения Максима Горького. Готовились к юбилею и мы, журналисты Белорусского радио, составляли планы, намечали темы. Я взял за основу информацию, которую увидел в газете «Советская Беларусь». В ней говорилось о том, что в далеком 1928 году, когда великий пролетарский писатель возвращался в Москву после долгого пребывания за рубежом, на станции Негорелое его встречало множество людей: партийные и государственные деятели, писатели, журналисты, местные жители. Больше всего меня заинтересовала последняя фраза: «К Алексею Максимовичу с яркой приветственной речью обратился кочегар пивзавода рабкор Кобец». Я загорелся идеей: а вдруг жив этот человек? Вот бы с ним встретиться и написать очерк!

Не буду рассказывать о том, куда звонил, к кому обращался за помощью. Долго будет. Да и ответ получал один: увы, ничем помочь не можем. Найти Григория Яковлевича помогла простая телефонная книга. Не сразу, но по набранному номеру ответила мне поздно вечером женщина: «Григорий Яковлевич в Доме литераторов в Королищевичах отдыхает».

Утром я дозвонился туда, а в обед уже встречал его. Широко распахнув дверь, вошел седобородый невысокого роста человек, плечистый, в синем прорезиненном плаще. Пожал руку – я чуть не присел. Подумал, откуда сила такая, он же старик, если верить летам? Но на вопросы времени не было, нас уже ждали в студии.

— Да, мне выпала честь встречать Горького, — начал свой рассказ Григорий Яковлевич. – Почему? Во-первых, я был на хорошем счету как рабочий. А во-вторых, писал статьи в газеты, стихи. Между прочим, мое стихотворение «Паравоз» вся страна декламировала и распевала. Я и в литературных кружках, к вашему сведению, состоял. Короче, был на виду.

И вот 27 мая, когда я сменялся, в котельную завода стремительно вошли незнакомые люди. И вот эти незнакомые люди без предисловий приказывают мне: десять минут на сборы! Сердце екнуло, начал думать о плохом. И только после паузы пояснили: вы будете встречать Горького на станции «Негорелое» и выступите с речью от лица минских рабочих! Я остолбенел. Горький был и остался для меня кумиром, любимым писателем, с которого я делал жизнь. И вот такая честь! А у меня — ни приличных штанов, ни свежей рубашки. Кто на завод ходит в хорошей одежде? Но выход из затруднительного положения нашли. Всем предприятием меня одевали.

Что помню? Море народа. Среди встречающих большие люди из Москвы, фоторепортеры, кинохроника. Много писателей наших: Головач, Гартны, Александрович… И вот прибывает поезд. Все кинулись к Горькому, подхватили Алексея Максимовича на руки и понесли к другому составу, советскому, который стоял на другом пути. Крики: «Ура!», «Пусть живет Горький!», пение «Интернационала». Писатель поднялся в тамбур, там остановился. Начался митинг. И вот я вскакиваю на первую подножку, машу рукой и говорю: «Меня прислали минские рабочие узнать, соскучился ли по нам Алексей Максимович, а мы очень скучали без него. Нам надо посоветоваться с вами по многим вопросам. А еще мы хотим знать, как ваше здоровье, можете ли вы остаться с нами навсегда?»

Горький наклонился, обнял меня и поцеловал. Этот снимок обошел тогда все газеты. Но на нем не видно было, как из глаз писателя катились слезы. И я, опечаленный, что расстроил такого человека, пошел в буфет станции и попросил налить мне сто граммов. Но выпить не дали. Вбежали чекисты, скомандовали: «Срочно в вагон, там тебя ждет Горький».

Алексей Максимович, действительно, ждал меня. Улыбаясь, он поднялся навстречу: «А вот ты… Я, знаешь, просто хочу пожать твою лапу. Очень хорошо ты говорил». А когда прощались, а прощались мы уже в Минске, сказал: «Пиши мне в Москву, присылай свои творения. И приезжай, рад буду!»

— Выходит, Горький благословил вас на творчество, Григорий Яковлевич? И что вы создали? – поинтересовался я у Кобеца.

— А создал я, молодой человек, пьесу «Гута», которая в 1930 году на Первой Всесоюзной олимпиаде театрального искусства в Москве заняла первое место и принесла славу нашему будущему Купаловскому театру. Она была переведена на языки ряда европейских стран, опубликована и поставлена там. Я — автор сценария первого белорусского звукового фильма и первого фильма на белорусском языке «Дважды рожденный». Ну и, надеюсь, кинокомедию «Искатели счастья» вы все-таки смотрели? Я к ней тоже имею самое непосредственное отношение.

Мне стало стыдно перед собеседником. О пьесе «Гута» я ничего не слышал. Но фильм «Искатели счастья» смотрел. Да и в БГУ, когда учился, о нем вспоминали мельком. Однако о Кобеце преподавательница словом не обмолвилась. Стараясь уйти от неприятного разговора, я задал Григорию Яковлевичу неуклюжий вопрос:

— А как революцию вы встретили, чем она стала для вас?

И услышал неожиданное:

— Выключите микрофон. Перед вами правая рука Махно.

Правда, о Махно он мне ничего не поведал. Больше рассказывал, как метался по Украине в поисках правды, как жилось ему в родном Елисоветграде, ныне Кировоград, до Первой мировой войны. В 14 лет удрал на фронт, приписав два года, был ранен в руку. Его вылечили, но учиться в реальном училище задиристому пацану Мише Драчу (это его настоящая фамилия) довелось недолго. А здесь отчим с матерью поучать стали. Ушел от них на свои хлеба.

За первое напечатанное в газете стихотворение «Лавочка», в котором вы­смеял немецкого ставленника гетмана Скоропадского, попал в тюрьму. Но когда солдата Михаила Сандыгу, таков был его псевдоним в то время, переводили из острога в острог, местные ребята отбили его от конвоя. Все они, как потом выяснилось, были анархистами. Предложили вступить в эту организацию и Григорию, тот, по натуре бунтарь, с радостью согласился. И началась бурная жизнь, полная тревог и бед. Кобец успел послужить в коннице Буденного, потом прибился вместе с анархистами к националистам, которые готовили мятеж против Советов. До восстания дело не дошло: как бывает в таких случаях, нашелся предатель, всех организаторов повязали. Кобец ареста избежал, но знал: настанет и его черед, если останется на родине. И он подался в сторону Беларуси, думая, что там легче будет уйти за кордон. Не получилось. В одной из приграничных деревушек его арестовали как бродягу, у которого нет документов, доставили в Минск и посадили в тюремный подвал для выяснения личности. Там он сильно заболел, долго лечился в инфекционной больнице на Кропоткина, но его выходила медсестра, ставшая потом его первой женой.

— Ну а что было дальше, вы уже знаете, — закончил свой рассказ Григорий Кобец. – Первая пьеса, первые фильмы, триумфальный успех. А на душе вместо радости жуткие переживания. Все время мысль подспудная точила о делах бурной молодости. Не выдержал, написал письмо в ЦК КПБ, рассказал о своих грехах. Руководство было в шоке, но простило. Тем более что давно была объявлена амнистия. Но простили до поры до времени…

Сразу скажу: мою запись беседы с Григорием Яковлевичем в эфир не дали. И, я думаю, не надо объяснять почему. Но разговор с ним мне не давал покоя. Хотелось выяснить все нюансы его жизни, правду ли он мне рассказывал в далеком 1968 году? И вот судьба свела меня с его дочерью Еленой Григорьевной Кобец-Филимоновой. Елена Григорьевна рассказала мне:

— Судьба отца моего – сама загадка. До последнего времени мы не знали точной даты его дня рождения. Не знали и не знаем до сих пор, кто был его отец, хотя я и беседовала с папой об этом. Сказал коротко: зажиточный дворянин из Бессарабии. Даже фамилия, с которой отец прошагал всю жизнь, позаимствована. Григорием Яковлевичем Кобецом был директор реального училища, в котором папа учился. А моего родителя звали Миша Драч. Почему он решился на такой шаг? Ответ простой. Вы знаете, какой бурной была его юность, какие санкции могли последовать. Но почему потом, став знаменитым, он не пытался восстановить свою настоящую фамилию? Тоже вопрос.

А взять его творчество. Я сейчас перечитываю его тексты – восторгаюсь. Как он писал! Даже не верится, но сценарий фильма «Дважды рожденный» он диктовал машинистке с чистого листа в течение четырех часов. И диктовал в присутствии друзей, с которыми поспорил. Сценарий художественный совет киностудии принял, а коллеги проставили ему ящик коньяка.

И еще один малоизвестный факт. В 1936 году по указанию Сталина, а это подтверждают недавно найденные документы, белорусское руководство решило сделать фильм о белорусском Чапаеве. Как это так, у россиян есть свой герой гражданской войны, у соседей в Украине Щорса показывают, а мы что, лыком шиты? После тщательного поиска стали называть и обсуждать фамилию партизана Алеся Соловья. Сначала работу над сценарием поручили целой группе белорусских писателей, в том числе и Михасю Лынькову. Даже Алексея Толстого позвали на помощь. Но что-то у них не заладилось, скорее всего, не было опыта работы в кино. И тогда написание сценария доверили Григорию Кобецу и Анатолию Вольному. Они на машине, выделенной ЦК КПБ, объездили места бывших боевых действий белорусских красных партизан, особенно в районе Рудобелки и Глуска, беседовали с родственниками и матерью Алеся Соловья. Вернувшись в Минск, приступили к работе над сценарием. И 3 ноября работа в черном варианте была окончена. Но в ночь на­ 4 ноября Анатолий Вольный, Михаил Зарецкий и Василий Сташевский были арестованы органами НКВД Беларуси. Через несколько дней начались аресты и других писателей. О работе над фильмом не могло быть и речи. Хотя, по моему мнению, картина эта актуальна и на сегодняшний день. Отец после возвращения из ссылки поработал над сценарием, сделав его динамичным, с массой остросюжетных сцен.

— Но самая знаковая и всем известная работа вашего отца – это фильм «Искатели счастья». Она, когда появилась, победно прошагала по многим странам и континентам. Нашлись люди, которые заявляли: не мог создать такой шедевр кочегар пивзавода.

— Да и сегодня слышатся голоса завистников, которые не верят, что мой отец написал столь яркие произведения, даже отнимают пальму первенства на первый звуковой фильм на белорусском языке «Дважды рожденный». А с кинокомедией «Искатели счастья» прямо невероятные вещи происходят. Когда композитор пишет вариации на темы какой-то песни или песен, то тут все ясно. Такой жанр есть. Но вот нашелся деятель среди режиссеров, который поставил спектакль под названием «Вариации на темы фильма «Искатели счастья» и собирается показывать его в Нью-Йорке. Смех да и только. Здесь много вопросов возникает: не шкурные ли это дела?

Есть вопросы и с фильмом «Дважды рожденный», его в Беларуси вы не посмотрите. Нет копии, ее загубили. Правда, сценарий есть, его можно почитать. Как раз в преддверии юбилея вышел долгожданный и многострадальный сборник произведений Григория Кобеца, в который вошли пьеса «Гута», четыре киносценария, письма из ссылки и воспоминания о встречах с известными людьми, в том числе и с Янкой Купалой.

— Елена Григорьевна, у Янки Купалы трагическая судьба. Трагическая она и у вашего отца. Но о ней мало кто знает.

— Черная полоса в жизни Григория Яковлевича началась перед войной. Его несколько раз подставляли коллеги по перу. Сначала в Ленинграде, затем в Биробиджане, а потом и в Хабаровске. В Хабаровске на него донес некогда известный на всю страну Дмитрий Нагишкин, написавший роман «Сердце Бонивура». Есть сведения, что он и его жена заманили к себе в дом Григория Яковлевича, якобы на чай, а на столе кроме чая были и другие напитки, задавали провокационные вопросы. Кобец не скрывал своих взглядов, плохо отозвался о вожде всех народов и политике, проводимой в стране. Все это было доложено органам НКВД, на очных ставках подтверждено. И перед отцом замаячила вышка. В обвинительном заключении появилась грозная строка: «Применить расстрел с конфискацией всего лично принадлежащего имущества».

Но его не поставили к стенке, заменили расстрел десятью годами ГУЛАГА. Началась война, и стране требовалась дармовая рабочая сила. Не буду рассказывать об этом страшном периоде жизни белорусского Овода, скажу только: отец мой пробыл в неволе 22 года. Вернулся домой только в мае 1960 года после хрущевской «оттепели». Не сразу, но его со временем полностью реабилитировали. Очень помог Григорию Яковлевичу Петрусь Бровка. Отца восстановили в Союзе писателей, дали персональную пенсию республиканского значения, выделили квартиру. Казалось, все плохое позади. Но нашлись недоброжелатели даже в высших эшелонах власти, которые не могли простить вольнодумство моего отца, его резкие высказывания против Сталина. Один из них заявил мне: «Столько белорусских писателей безвинно расстреляно, а ваш отец, виноватый, а живет». Вот до чего дошло! Кобеца причислили к уголовникам, лишили персональной пенсии, не печатали, замалчивали его имя. Отец хотел покончить с собой, да мать вовремя заметила. От переживаний начались большие проблемы со здоровьем.

— Но Григорий Яковлевич, когда я с ним встречался, не жаловался на свою судьбу и очень высоко отзывался о наших людях, о Беларуси.

— Свою боль он таил в душе и мало кому рассказывал о своих страданиях и житейских проблемах. Такой это был человек. А по поводу Беларуси, да, он любил свою новую родину. Здесь во всей красе раскрылся его талант. Здесь судьба свела его с Максимом Горьким, с Янкой Купалой, с которым они, оказывается, родились в один день, с извест­ными режиссерами и артистами. Здесь пришла к нему слава, авторитет и награды. И если он обижался, то обижался не на страну, а на отдельные личности. Кобец как-то написал своему земляку: «Я всей душой люблю Украину и также крепко люблю Беларусь. Люблю ее, как вторую мать!»