Женский портрет в нобелевской рамке: Мать Тереза Калькуттская

Источник материала:

Сегодня, когда у Беларуси появился свой нобелевский лауреат, Светлана Алексиевич, мы продолжаем проект о других нобелевских лауреатах — женщинах, изменивших мир в разных сферах. Какими они были, «женщины Нобеля», как жили, каких взглядов придерживались, кого любили, к чему стремились? Какой опыт они привнесли в нашу жизнь? Некоторые судьбы мы рассмотрим подробно, о других вскользь упомянем, о ком-то промолчим: не всякая, даже великая, жизнь изобилует интересными событиями. Но именно они, эти 46 женщин, представляют портрет нашей духовной современницы: как она росла, менялась и развивалась. И мы — вместе с нею.

Мы, те, кто жил в СССР, впервые увидели ее по телевизору в 1988 году, на руинах Спитака в Армении: она помогала выжившим в землетрясении.

Потом мы узнали, что эта старая женщина в белом сари с голубой каемкой всегда оказывалась там, где была необходима ее помощь: в лагерях беженцев в Ливане, в Эфиопии во время засухи, в Гватемале после землетрясения, в Боснии и Герцеговине подчас войны.

А тогда, помню, поразила ее хрупкость: в ней были метр пятьдесят роста и 45 килограммов веса.

Мать Тереза Калькуттская, посланница Бога на земле.

Ее биография известна, так что остановимся лишь на основных вехах. Итак, Агнес Гонжа Бояджиу родилась в городе Скопье (современная Македония) 26 августа 1910 года и была третьим ребенком в семье обеспеченного строительного подрядчика Николы Бояджиу. Девочка была хорошенькая, веселая и любознательная.

Пела, писала стихи, играла на гитаре, хотела стать то писательницей, то учительницей, а то вообще отправиться миссионером в Африку. Все, как у всех, только уже с малолетства у девочки была тайна: с ней разговаривал Иисус.

«В пять с половиной лет, когда Господь впервые пришел ко мне, Сердце Христово стало моей первой любовью», — спустя много лет она напишет в своем дневнике.

А вот сон, сопровождавший ее с юности — и всю жизнь: «Передо мной стояла огромная толпа нищих и детей. Их руки тянулись ко мне. Люди кричали: „Приди, приди к нам, спаси нас, приведи к нам Иисуса“».

Однако до поры до времени сны оставались снами, а явь явью. Ииусус жил в душе, что не мешало телу танцевать, петь, радоваться. «По натуре я чувствительна, люблю милые, красивые вещицы, уют и все, что с ним связано, — мне очень нужно любить и быть любимой», — признавалась уже немолодая Мать Тереза одному из своих духовников. Странно представить: Мать Тереза — и уют. Важно не то, что любишь. Важно то, что или кого любишь больше всего. Она любила Иисуса.

Семья Бояджиу всегда занималась благотворительностью, даже когда обеднела после смерти отца: ведь всегда найдется тот, кому хуже, чем тебе. Таких бедняков в Скопье было видимо-невидимо. А сколько их в мире?

Нет человека, который об этом не задумывался. Однако большинство лишь задумывается, тяжко вздыхает о несправедливости людского удела и возвращается к своим заботам. Она — действовала.

В 1928 году Агнес покинула дом, чтоб вступить в ирландское отделение «Лоретанских сестер». Монашеская конгрегация «Сестры Пресвятой Девы Марии Лоретанской» была еще «молода»: блаженный Игнатий Клопотовский основал ее лишь в 1920 году. Молода была и Агнес: ей было восемнадцать. Год она провела в дублинском аббатстве, изучая английский язык, а спустя год отплывает в Калькутту, где долгое время находится в послушании, а в 1937, наконец, принимает постриг и имя Терезы.

 

В монастыре ей хорошо. Там нет «милых вещиц» и уюта, которые она любит, зато Христос, невестой которого она не только наречена, но и считает себя — всегда с нею. Она становится сперва учительницей, а затем и директором школы Святой Анны. Можно считать, что две ее детские мечты — педагогическая и миссионерская — выполнены.

 

Вера дает силы: известны истории о том, как она, самая маленькая и хилая, прогнала воров, забравшихся в монастырь; как спасла сестер от разъяренного быка; как после бойни на улицах Калькутты вышла за пропитанием для монахинь, увидела горы трупов, а из живых — лишь запыленных, пропахших кровью солдат. Они довезли крошечную монахиню до монастыря и дали ей несколько мешков риса.

Монастырь стал ее домом, сестры — ее сестрами. А потом опять явился Он. При самых неожиданных обстоятельствах: Тереза ехала в поезде, когда услышала Его голос, призывающий ее уйти из монастыря и стать странствующей монахиней.

Она писала об их разговоре в дневнике.

— Любовь моя, Иисус мой, не проси меня о том, что мне не по силам… Найди себе другую, более достойную и щедрую душу, чем моя.

— Ты стала моей невестой из любви ко мне. Ты приехала в Индию из любви ко мне. И сейчас тебе страшно сделать ради меня, твоего Супруга, ради спасения душ, еще один шаг?

— Мне очень страшно. Мне страшно жить подобно индусам: одевать их одежды, есть их пищу, спать, как спят они, жить вместе с ними.

— Ты всегда говорила: «Делай со мной все, что пожелаешь». И сейчас я хочу действовать. Позволь мне сделать это, моя малышка, моя маленькая жена. Не бойся. Я всегда буду рядом.

Что поражает? То, что это разговор двух любящих. Любовь Терезы к Иисусу — не любовь к «авторитету» или «кумиру». Она понимает слова «невеста» и «жена» не символически, а буквально. Она, ценящая уют и милые вещицы (может быть, и в монастыре они были — какая-то кружка или покрывальце), не может нарушить просьбу Возлюбленного.

Она называла себя «карандашом в руках Бога». Карандаш пишет то, что ему диктует рука. И, называя себя «маленьким ничтожеством»; забыв, как жить в миру; не имея представления о том, как ухаживать за больными, чем помочь умирающему — она становится «индианкой», входит в мир боли из правильного, расчисленного мира монастыря. В Хаос из Космоса.

Она получает разрешение 16 августа 1948 — и становится единственной монахиней еще не официального Ордена Милосердия. Папа Римский ставит ей условие: соблюдать обеты нищеты, целомудрия и поста. Для нее это не сложно: ничто не сложно во имя Любимого. Сложнее закончить школу медсестер, но она справляется.

Первая помощница появится у нее лишь спустя год. Тогда же Тереза примет гражданство Индии.

С тех пор на ней белое сари и сандалии — в этом облике ее запомнит мир. Так она придет и на вручение Нобелевской премии. Газеты будут изгиляться над ее нарядом. Она будет извиняться за то, на какой ужасной бумаге пишет архиепископу. А притчей во языцех будет то, что Мать Тереза буквально «сидит» на миллионах. Спустя год после ее смерти немецкий журнал Stern опубликует статью: «Мать Тереза, где твои миллионы?». А в самом деле — где?

Ее вообще во многом обвиняли — даже те, кто верил в ее искренность. Например, в том, что она не лечит причину — лишь следствия: не организовывает авторитетных комиссий по проблемам голода, проказы, образования. Она — всего лишь — моет прокаженных, подбирает умирающих с улиц, кормит голодных и учит детей писать, рисуя буквы палочкой на песке. Но кто-то (кто?) должен это делать? Соответствующие структуры? А если их нет и не предвидится?

Мы не умеем поверить в хорошее. Мы ищем зло в других, чтоб не видеть его в себе.

Но до Нобелевской премии и града обвинений еще десятки лет.

Вернемся в конец 1940-х.

Вот только что вышедшая из монастыря Тереза видит, как из городской больницы на улицу вывозят и оставляют на улице женщину с лепрой. Ее сын в отчаянии: у него самого дети — и взять мать домой не может. Проказа заразна. Он бросает ее прямо на улице. Встреча с этой безымянной женщиной, тело которой обгрызено крысами и обкусано муравьями, явилась для Матери Терезы временем Ч.

Она уже многого насмотрелась, но это, это… «Я не могла возле нее находиться, переносить этот запах, — писала Тереза. — Убежала и стала молиться: «…Дай мне сердце, полное чистоты, любви и смирения, чтобы я могла принять Христа, Христа коснуться, любить Христа в этом разрушенном теле…». Спустя час она вернулась. Женщина была там же, где ее выбросили из больницы и оставил сын. Мать Тереза обмыла умирающую, ласково поговорила с нею и держала ее руку, пока та не испустила дух — с улыбкой на изуродованном лице. «Это был для меня знак, что любовь Христова и любовь к Христу сильнее, чем моя слабость».

Она знала то, о чем говорят и некоторые современные врачи: умирающего надо постоянно держать за руку. Человек имеет право умереть не один.

В 1950 году в Ордене Милосердия уже (или всего?) двенадцать сестер.

В 1952 году Мать Тереза открывает «Нирмал Хридай» (или «Калигат») — дом для умирающих. Она попросила муниципалитет выделить ей место, куда можно было бы свозить их. Муниципалитет, наслышанный о «блаженненькой» монахине, сидящей на корточках рядом с полутрупами, заживо гниющими на улицах, выделил ей заброшенный храм. Некогда он был посвящен богине Кали и там держали жертвенный скот. Теперь тут разместили умирающих бедняков. И никто не разбирался в том, христианин ли умирающий: поддержка и помощь предлагалась всем.

Потом ее обвиняли в том, что вместо того, чтобы нанять врачей, она пользовалась лишь помощью сестер, а затем и волонтеров. Спустя сорок с лишним лет, в 1996 г., за год до смерти Матери Терезы Роберт Фокса, редактор медицинского журнала Lancet возмущался тем, что фонд Ордена имеет множество волонтеров, но привлекает мало врачей и, значит, занимается всего лишь имитацией здравоохранения, а не помощью в современном понимании. Вероятно, Фокс не имел представления о том, чем была Калькутта в 1950-е. Что могли поделать врачи в этом огромном помещении, где властвовала смерть? Да никто особенно и не стремился.

Да, возможно было бы протянуть жизнь этих несчастных на день или на два. А может — и на недели. Но Мать Тереза была монахиней, и у нее была иная логика: Богу — Богово. Человек же может дать обреченному лишь достойную смерть — в любви и в заботе. «Достойная смерть, — говорила Мать Тереза, — это когда люди, которые жили как животные, могут умереть как ангелы… Обращение есть перемена сердца посредством любви. Как-то раз к нам принесли одного человека. Он вопил и стонал; он не хотел умирать. Его позвоночник был сломан в трех местах, все его тело было покрыто жуткими ранами. Он не хотел никого видеть… Ему давали огромные дозы морфия и любви; ему рассказывали о страданиях Того, Кто любил его больше всех на свете. Постепенно он начал слушать и принимать любовь. В последний раз он отказался от морфия, потому что захотел объединиться с Тем, Кто его спас».

Да, Мать Тереза решила так — а каков был выход там и тогда?

Многие из нас наблюдали неописуемые мучения близких — и видели, как им ставят поддерживающие жизнь капельницы: клятва Гиппократа вынуждает длить жизнь, а значит, и страдания человека до последнего. Вероятно, Дом умирающих можно назвать первым в мире хосписом. Да. Нищим. Неуютным — но хосписом № 1.

У одного журналиста, наблюдавшего заботу Матери Терезы о прокаженных, больных, умирающих, вырвалось: «Я бы не сделал этого и за миллион долларов». «За миллион и я бы не сделала, — ответила Мать Тереза, — только бесплатно!»

А любители позлословить обвиняли ее в «пиаре» и манипуляциях.

Сперва насчет якобы «пиара». Вспоминается одно из ее писем духовнику: «От заметок об Ордене меня оторопь берет. Я так боюсь, что люди, заговорив обо мне, забудут об Иисусе». Что касается манипуляций (например, связей с сильными мира сего), нападающие на мертвую Мать Терезу не понимают главного: истинное христианство не только в том, чтоб заботиться о слабом. Оно и в том, чтобы заблудший тоже мог найти путь к Богу — путем помощи тем, кому не повезло.

С богачами, дающими деньги, она бывала не подобострастна — а нередко и резка. Известны случаи, когда Мать Тереза прежде, чем принять их пожертвование, накладывала на них своеобразную «епитимью»: например, прислуживать на празднике для больных детей. А одному особенно настырному репортеру обещала интервью после того, как он поможет сестрам помыть нескольких умирающих. Больше об интервью он не заговаривал.

Нет, она вовсе не была ангелом. Она была очень сильным человеком. И — маленькой женщиной, которая пуще всего боялась светского общения и публичных выступлений.

Ее обвиняют и в том, что она выступала против абортов, чему и посвятила большую часть своей Нобелевской речи. Мол, неужели она не понимала, что бедность, скученность и болезни происходят во многом из-за перенаселения Земли? Похоже, судьи серьезно считали, что католическая монахиня может выступить за аборты… Да, во время войны в Боснии Мать Тереза ездила по больницам, где лежали изнасилованные солдатами женщины, и призывала их не делать аборты: «Отдайте детей мне… У меня хватит любви для всех». Немыслимая жесткость. Но к себе у нее мягкости гораздо меньше. А любви к детям у нее и сестер Ордена точно достало бы. Она требовала от людей многого — но гораздо меньше, чем от себя.

Ее укоряют в том, что она назвала СПИД «Господним предостережением», умалчивая, однако, что именно она добилась открытия первого приюта для больных СПИДом в Нью-Йорке, причем, немедленно перевела туда нескольких больных заключенных из тюрьмы.

Но мы вновь забежали вперед… До Нобелевской премии мира, как и до первой эпидемии СПИДа еще несколько десятков лет. А пока — в 1955 году от Рождества Господня — она основывает приют для брошенных детей — в старом доме, средь грязи и мусора Калькутты. Она находила детей всюду — в том числе — в этой грязи и в этом мусоре. Нередко им было уже не помочь. Одна из сестер Ордена вспоминает: «Она приказывала нам брать на руки умирающих детей и держать до самого последнего вздоха. Иногда мы не выпускали их сутками — Мать Тереза запрещала. Но порой случалось чудо… Малыши воскресали».

Ее день начинался в четыре утра с молитвы Франциска Ассизского:

Господь, дай мне силы
Утешать, а не быть утешаемым,
Понимать, а не быть понятым,
Любить, а не быть любимым…
Ибо, когда отдаем, получаем мы
И, прощая, обретаем себе прощение.

И уже с половины пятого начинали приходить сестры и посетители. Она жила в неуютном сером домике: спальня с узкой железной кроватью попутно выполняла роль приемной и кабинета. Дверь не запиралась никогда. Улица за окнами была шумная — и порой хозяйка не могла расслышать своих посетителей. А дальше начинались дела, дела, дела. Как-то у нее, уже совсем старой и больной, спросили, были ли у нее выходные или праздники, она ответила: «Да! У меня каждый день праздник!»

Это и так, и не так. Мы привыкли к улыбке на ее лице. Вот, из Нобелевской речи: «Они пришли в наш приют, и мы беседовали о любви и сострадании, а после этого один из них спросил меня: «Матушка, поведайте нам что-нибудь, что мы за­помним до конца наших дней». И я ответила ему: «Улыбайтесь друг другу, на­ходите время для своих близких. Улыбайтесь друг другу». А затем второй спро­сил: «А вы замужем?» И я сказала: «Да, и мне иногда очень трудно улыбаться Иисусу, ведь он бывает очень требователен».

Знаменитая улыбка Матери Терезы… Сама она называла эту улыбку маской. Это личный и трудный выбор: улыбаться людям и Христу, «чтобы никто, даже Он, не заметил, как мне темно и больно». Разумеется, и оттого, что видеть столько горя, сколько повидала на своем веку маленькая монахиня, редко выпадает человеку, но главное все же другое: Он, называвший ее своей невестой и даже женой, перестал разговаривать с нею.

1959 год. Мать Тереза пишет письмо духовнику: «Я чувствую себя потерянной. Господь не любит меня. Бог может не быть Богом. Возможно, его нет».

А что можно прочитать в ее письмах и дневниках в течение следующих сорока лет?

«Мне говорят, что Бог любит меня, но темная, холодная и пустая реальность настолько сильна, что ничто не трогает мою душу».

«Все внутри меня холодно, как лед».

«Небеса заперты».

«У меня нет веры».

«Постоянная тоска по Богу».

Эти строки знакомы любому, кто утратил взаимность, что бы мы не говорили об усталости или эмоциональном выгорании.

Несколько раз она называет Христа: «Тот, Кто отсутствует».

Главный подвиг Матери Терезы — не только исцеление больных, помощь в зонах бедствий, труд во имя Христа, но и то, что большую часть этого она делала не с Его помощью, а при Его молчании. Легко подвергаться лишениям с помощью веры, куда труднее — когда не знаешь, есть ли Он, в кого каждый день заставляешь себя верить.

Она искала Иисуса в мире людей.

«Что для меня Иисус? — писала она в больнице после одного из инфарктов. — Иисус это Слово, которое следует произнести. Свет, любовь, мир… Иисус — голодный, которого нужно накормить, жаждущий… Бездомный. Больной. Одинокий! Нежеланный! Прокаженный! Нищий! Слепой! Калека! Заключенный!» И, наконец, «Иисус — это человек с зачерствевшим сердцем, которому надо помочь его смягчить».

О ком она говорила в последней строке? О Христе, который больше не приходил к ней? Или о тех толстосумах, отнюдь не честным трудом наживших свое богатство, к которым, бывало, обращалась за помощью? Не знаю. А Орден Милосердия рос и развивался — особенно после того, как Мать Терезу представили Папе Римскому Павлу VI, и он «дал добро» на открытие центров Ордена по всему миру. Правда, роскошный лимузин, который он подарил Матери Терезе, немедленно перекочевал в Бихар, где вырученные за него деньги были потрачены на центр для прокаженных — не столько лепрозорий, сколько небольшую деревеньку. Там люди жили, некоторые вылечивались, заводили семьи и даже рожали здоровых детей. Средства, на которые Нобелевский комитет собирался в 1979 году устроить традиционный банкет в честь ее награждения, Мать Тереза попросила передать «моим людям», т.е. «нежеланным, нелюбимым и не обласканным». Они пошли на благотворительный ужин для двух тысяч калькуттских бедняков. Не знаю точно, на что были потрачены десять тысяч рупий, за которые была продана золотая медаль нобелиата. Не сомневаюсь в том, что на дело.

Ее «выгода» от «нобелевки» заключалась в незримых полномочиях — находиться там, где хуже всего: в Спитаке, в Северной Ирландии, Южной Африке, в Ливане. Именно в Бейруте в 1982 году Мать Тереза убедила армию израильтян и палестинских партизан прекратить перестрелку на время, необходимое для эвакуации 37 детей из зоны огня: они находились во фронтовом госпитале. Мало, да? Когда тысячи и тысячи погибают каждый день. Но эти дети остались живы. Сколько детей спасли мы, распинающиеся о ее религиозном фанатизме и недостатках ее либерального воспитания? Убивать проще тысячами. А вот спасать получается по одному.

Война — пусть на час — была остановлена маленькой католической монахиней с неизменной улыбкой на лице. А сколько пусть даже не войн, а свар на пустом месте было остановлено каждым из нас? Хотя бы на миг?

«…Иисус — в Пьянчужке — выслушай его, — писала она в больнице, где с годами проводила все больше времени, — Иисус — в Умалишенном — защити его. …Иисус — в Увечном — будь с ним. Иисус — в Наркомане — будь ему другом. Иисус — в Блуднице — огради ее от соблазна…»

5 сентября 1997 года с ней случился последнимй инфаркт. Во всем доме отключился свет. Прибывший врач так и не смог подключить дефибриллятор. Неполадки с электричеством? Или Иисус вспомнил о своей забытой невесте и забрал ее поближе к себе? Или она сама так управила? Незадолго до смерти она сказала одной из сестер: «Все, что могла, я сделала».

«Если я когда-нибудь стану святой, то буду то и дело сбегать с небес, чтобы нести свет тем, кто во мраке», — это тоже из ее последних записей. В октябре 2003 года Мать Тереза Калькуттская была беатифицирована католической церковью. Беатификация — это не признание святым. Это признание блаженным — этап на пути к канонизации. Возможно, поэтому мы пока не видим в горячих точках планеты и в наших собственных судьбах улыбающейся Матери Терезы. И нам ее очень не хватает.

А Орден Милосердия, чья судьба началась с того момента, когда маленькая монахиня, шагнула на улицу Калькутты, сегодня насчитывает более 400 отделений в 111 странах мира.

Читайте также:

Женский портрет в нобелевской рамке. Три премии Кюри - любовь и смерть в лучах радия

Женский портрет в нобелевской рамке. Тайны и таинства Сельмы Лагерлёф