Истории от Юлии Чернявской. Зверюга в доме

Источник материала:

Виктор приехал учиться в Минск из маленького городка. Не знаю, были ли у него честолюбивые планы покорить столицу. Думаю, что нет, потому что его образование было разнообразным и прерывистым. Года два он поучился в художественном училище, потом поступил на истфак одного из университетов. Там тоже проучился года два, бросил, год попутешествовал по Беларуси, зарабатывая то на стройке, то на погрузке, вернулся в Минск, восстановился, бросил, год поучился в Польше и восстановился в университете в третий раз. Попалась ему преподавательница, которая заметила, что задавая аудитории вопрос, тотчас же получает ответ от одного-единственного патлатого парня — и ответ не просто исчерпывающий: Виктор заранее давал ответы на все вопросы, которые гипотетически могли последовать за первым. Говорил он немного, но четко. После лекции Виктор сказал: «Пожалуй, в этот раз доучусь».

Так они и подружились: Витя и Елена Сергеевна. После окончания университета он собрался было в аспирантуру, но номер не прошел: Витя влюбился, женился и поехал за женою в село Гадики (есть такое на необъятной карте нашей родины). Жена преподавала физкультуру, Виктор — рисование, историю, а также — при необходимости — еще два-три предмета. В общем набегало под две ставки плюс подработка на стройке и погрузке. Жить можно.

Он привез жену к Елене Сергеевне, чтобы та одобрила. Та одобрила. А что было делать, когда под платьем жены виднелся торжественный животик? На фразу о таланте новоявленного мужа и о том, что ему надо хоть заочно поступить в аспирантуру, она ответила с вневременной женской рассудительностью: «А что, он будет больше получать… Нет уж, тогда нам этого не надо. Мужчина должен обеспечивать». Кого — не сказала, и так было ясно.

Елена Сергеевна поперхнулась морковным тортом, заботливо испеченным на смотрины. Виктор молчал, колупал клеенку на столе наследственно рабочим пальцем. Он раздобрел, заматерел, волосы у него были коротко острижены.

Витя исчез в Гадиках, будто в темную воду канул. По редким поздравительным звонкам Елена Сергеевна знала, что в семействе родился мальчик, что все хорошо — так, как хотела жена, ну, и Виктор, наверно. О своей незащищенной докторской она жалела меньше, чем о его несостоявшейся аспирантуре: Витя был исключительно талантлив. Самородок.

Спустя три года в дверь позвонили. На пороге стоял Виктор — такой же раздобревше-заматеревший, но с одутловатым лицом.

— Извините, Елен Сергеевн, — пробормотал он. — Я бы раньше… это… к вам… я бы приезжал… но Ирка была против.

— Пьете? — спросила она после долгого молчания в кухне.

— Пил, -- ответил он. — Теперь нет уже.

Больше она вопросов не задавала: ни сам ли ушел, ни почему. Главное было понятно: не сложилось. «Сложился», разве что сын. Виктор его любил, носил фото в бумажнике, и сразу же устроился не то каменщиком, не то сварщиком: «мужчина должен обеспечивать». На жену не жаловался. Однажды сказал: «Ирка честная». Постепенно выяснилось, в чем заключалась честность Ирки: она честно настаивала на том, что мужик должен быть мужиком; на том, что каждую копеечку — в дом; что книжки — лишняя трата денег; что добрым быть — себе дороже, «люди только и ждут, чтоб подножку поставить», а, значит, друзья — лишняя трата времени … И еще — что мужикам нужно только «это самое», потому держать их надо крепко-накрепко. Она была не одинока: все село Гадики разделяло эти убеждения. Виктор был человеком покладистым — терпел.

«С малым возишься, будто баба, -- осуждающе говорила честная Ирка, когда Виктор пытался утешить плачущего сына. — Ну, ляснулся, сам виноват, сто раз говорили: не лезь на эту табуретку. Мальчики не плачут. Мужик мужиком должен быть».

Тут покладистость в первый раз дала сбой. Затем последовали другие — чем далее, тем более безобразные. Как выяснилось, и у покладистости есть предел, причем вырастает он внезапно, после рядовой, казалось бы, ссоры. Витя хотел забрать сына с собой, но не тут-то было: в деревне Гадики такое было не принято. К этому времени Ира была уже директором школы.

У Елены Сергеевны тоже появился новый член семьи: увы, не ребенок, для этого она была уже немолода, и не внук — для этого был слишком юн ее собственный сын. Это была приблудная дворняга Герда.

«Не пойму, — с осуждением произнес Виктор, брезгливо уворачиваясь от ее большого розового языка, — зачем это — зверюга в доме… В будке и на цепи. Только так».

«Вы — пещерный человек», -- с несвойственной ей резкостью ответила Елена Сергеевна, уверенная в том, что человек, который не любит братьев наших меньших, в чем-то ущербен.

Виктор не обиделся. У него вообще был счастливый характер: добряк, трудяга и умник в одном флаконе. Видно, это почувствовала и Герда, потому и выбрала Виктора в фавориты. Любовь зла… Она ходила за ним, виляя хвостом, а он пытался увернуться: чем дальше — тем более безуспешно.

Жить ему пока что было негде: примостили в комнате сына на раскладном кресле. Стоило Виктору пошевелиться, как Герда, спавшая на половичке, вскакивала, обрушивала на его грудь мохнатую башку и начинала деловито лизать его в нос.

Фу! — яростно орал Виктор, а голос у него был зычным. Так просыпался дом. Со временем Елене Сергеевне стало казаться, что у нее два сына. Шли дни, и «фу» становилось все тише, пока не исчезло вовсе. Иногда Витя погружал руку в густую гердину шерсть или гладил ей пузо, при этом повторяя со смесью удивления и удовольствия: «У-у, зверюга… зверюга в доме».

Когда он нашел съемную квартиру и ушел, Елена Сергеевна неожиданно для себя огорчилась. Впрочем, Виктор исправно заходил в гости. Он устроился на в школу, плюс, конечно, погрузка-стройка, к которым добавились и ремонты. Обеспечивал ребенка и собирал на квартиру: «Вот Васёк подрастет, приедет поступать — у меня жить будет».

Спустя год заговорил об аспирантуре. Но тут — а еще говорят, что бомба в ту же воронку не падает — вклинился очередной — и уже знакомый сюрприз. «Это Настя», -- сказал он, пропустив в прихожую тоненькую вертлявую девочку. Сам громоздился сзади — большой, сутулый, уже не давешний патлатый гений с первой парты, не прибитый мужик из села Гадики, а сильный уверенный мужчина. В одной руке мужчина держал торт, в другой — пакет с чем-то звякающим, стеклянным, под мышкой букет. Дело было серьезным, к гадалке не ходи.

«Все тот же сон», — стонал Гришка Отрепьев у классика. Лопнула аспирантура, подумала Елена Сергеевна. К тому времени она еще считала, что яркий научный талант должен пройти через горнило диссертации. Не всё же стройка-погрузка-ремонты и уроки истории по школьной программе. Виктор способен на большее, на гораздо большее!

— Ой, — сказала Настя.-Сколько у вас книжек!

Влезла на стул, достала книжки, начала перелистывать, потом переместилась на диван — села, поджав ноги, и продолжила листать книги.

Это был шаг к сердцу Елены Сергеевны.

В комнату, виляя хвостом, вбежала Герда.

— Ой, — сказала Настя. — Собачка! Хорошая, хорошая собака… Ну, иди сюда! До чего люблю собак! Мы тоже заведем, да, Витюша?

Это был второй шаг. Витюша плавился и, безуспешно делая суровый вид, бормотал: «Вот еще! Зверюга в доме», но Герду по холке трепал нежно, что было — то было. Там, где Ирина была тяжеловесна и торжественна, Настя была легка, дурачилась, хохотала, зацеловывала-защекатывала всех, включая Елену Сергеевну.

— Ой, какая шкатулочка! А можно, я открою? Ой, какие у вас серьги! А это сапфирчики, да?

— Не знаю, это прабабушкины серьги… Вряд ли сапфиры. У нас богатых в роду не было.

— А почему вы их не носите?

— Не люблю золото.

-- А я обожаю! И вас я обожаю тоже. А можно, я буду называть вас «мама Лена»?

— Извините, Настюша, это неловко: у вас есть мама.

— А, ну ладно! Не хотите — как хотите! Все равно вы будете крестной нашему ребеночку, а тогда уж не отвертитесь! — заливалась она звонким, немного птичьим смехом

Она восторгалась всеми и всем — чрезмерность этих восторгов Елена Сергеевна относила за счет детской непосредственности: они сейчас поздно взрослеют, а Насте всего-то двадцать пять. О том, что сама она в двадцать пять работала на двух работах, растила сына, а в свободное время «отдыхала по хозяйству» в перестроечных очередях, Елена Сергеевна забыла.

Настя с Виктором сняли двухкомнатную квартиру, но жениться Виктор не спешил: и в связи с этим звонкий голосок Насти все чаще становился нервно- пронзительным.

— Ты не понимаешь, -- услышала Елена Сергеевна, не вовремя выйдя из кухни, — женщина должна хоть день побыть замужем!

Это был первый звоночек.

— Витя, а почему бы вам и вправду не жениться? Вы же уже два года вместе.

— Не знаю, -- тер он широкий лоб. — Иногда все нормально — и тогда хоть завтра. А иногда…

И замолкал. Подходила Герда, облизывала ему щеки и нос.

— Эх ты, зверюга в доме… Настоящая. Какая есть. Ничего из себя не строишь. Не то, что люди.

Из этого Елена Сергеевна делала неминуемый вывод: что-то в Витиной жизни не внушает ему доверия. Кажется ненастоящим.

Второй звонок прозвенел, когда Виктор сорвался с высоты на постройке коттеджа (так он проводил летние каникулы), сломал все, что было возможно, и на два месяца оказался в больничной палате. Елена Сергеевна и Настя навещали его каждый день. Час проводили вместе, потом Елена Сергеевна тактично исчезала.

Однажды Настя попросила: «Еленочка Сергеевна, не могли б вы приходить к Вите чуть реже? Ну, чууууточку. Хотя бы раз в два дня?» И лукаво стрельнув глазками, добавила: «Понимаете, я хочу, чтоб он привык, что это я его выхаживаю. Он благодарный. Привыкнет-привыкнет — и женится! А вы мешаете… немножко. Только не обижайтесь, я вас просто обожаю …».

Елена Сергеевна шла к автобусу, пересаживалась на второй, потом на трамвай (больница была далеко от дома), и в голове стучало: вы мешаете, вы мешаете.

Она стала приходить через два дня на третий, сидела полчаса, а, уходя, ловила недоуменно-обиженный витин взгляд. Однажды с порога на нее накинулась Настя, завертела-закружила: «Мы женимся!» — закричала она. И, видимо, от избытка чувств запела: «Есть я и ты, а все, что кроме, легко поправить с помощью зонта»…

Виктор мужественно улыбался с кровати. Вид у него был бледный.

Они стали приходить реже. Потом еще реже. Потом пропали совсем. Видать, восторженная Настя в этом вопросе была солидарна с громоздкой Ирой: чужих нам не надо. Противостоять женам покладистый Виктор не умел. Он растаял в тумане, как в Гадиках, хотя жил в том же городе и, по слухам, делал бизнес-карьеру: организовал бригаду, возводящую коттеджи под ключ. «Вот тебе и аспирантура», — горько улыбалась иногда Елена Сергеевна. Впрочем, к тому времени она уж и сама сомневалась, а стоило ли настаивать на аспирантуре? Как и в том, нужна ли хоть одному человеку на Земле ее докторская. Другое время, другие песни.

Ну, разведутся — вернется, как-то подумалось Елена Сергеевна и тут же выругала себя за недоброе пророчество.

Виктор появился спустя восемь лет. За это время Елена Сергеевна стала бабушкой. Сидели за столом в кухне, пили чай, молчали. Виктор не жаловался на Настю, Елена Сергеевна не выпытывала. Потом оговорками, обмолвками стало выплывать: характер у щебетуньи оказался не слабее, чем у директора школы из Гадиков, только своего она добивалась не руганью, а истериками. Первой жертвой пала аспирантура; потом работа в школе: со стороны Насти последовали попытки через знакомых протолкнуть неамбициозного мужа по карьерной лестнице, с которой он в какой то момент решительно сходил «вниз» — на менее оплачиваемую, но более интересную работу. Сынок, Васька, приезжал к папе два раза, но стоило мужу завести раговор о третьем визите, Настя заболевала: «Ты же не хочешь, чтоб ребенок подхватил инфекцию?». С сыном Витя встречался то в Гадиках, то у своей мамы, васькиной бабушки. Чем занималась Настя — Елена Сергеевна так и не поняла. Она ввязывалась во все возможные тренинги по саморазвитию, а еще -- в занятия сальсой, танцем живота, рисованием, фото, скрапбукингом, всякий раз намереваясь стать мастером нового дела, но быстро разочаровывалась, затухала. Работать в офисе она не могла: «чтобы я впустую жизнь тратила?». И уже знакомое «мужик должен обеспечивать». С этой целью Виктор и открыл фирму.

Он долго терпел — даже после того, как окончательно понял: Настю он не любит. Однако помнил, как плакала мама, когда распался его первый брак: «Бросил женщину, бросил ребенка, мне людям в глаза смотреть стыдно, сыночка». И хотя с Настей до детей не дошло («Поживем для себя, да?»), он видел мамины глаза, видел настины слезы, которых панически боялся, -- и не уходил.

Ничего, думал Виктор, стерпится — слюбится, но терпелось все хуже, а любилось все меньше. В общем, все шло-шло — покуда не закончилось.

На несколько дней, понадобившихся для съема квартиры, он снова «прописался» на раскладном кресле Елены Сергеевны. Старушка Герда подползала к Виктору (к тому времени ей уже отказали задние ноги), клала голову ему на грудь, и он трепал ее поседевшую шкуру: «Бедная ты моя… зверюга в доме».

В тот день, когда Виктор подписал договор аренды, Герда умерла. Втроем отвезли за город, молча похоронили. Потом сын Елены Сергеевны уехал домой, к жене и детям. Виктор остался.

— Что вы, Витя… Езжайте. Ведь это же не человек, -- бодро говорила Елена Сергеевна, -- это всего лишь собака… Помните, вы говорили: зверюга в доме…

Она пыталась засмеяться, но немедленно начинала плакать.

И тогда немногословный Виктор заговорил.

Как-то вечером он возращался еще в тот, свой прежний дом глубоким вечером: с утра был на одном объекте, к обеду перекочевал на второй, затем в крошечном офисе возился с накладными. Потом сломалась машина: пришлось сдавать в ремонт и чапать пешком. Было снежно, льдисто, холодно. Виктор чувствовал себя не просто усталым — загнанным, опустошенным. Кроме всего прочего, он с утра не ел. До дома было недалеко, но Виктор вовсе не был уверен в том, что там ждет ужин. Настя питалась яблоками и шоколадом. Сейчас она увлеченно участвовала в монтаже ролика какой-то неизвестной группы: училась на видеоинженера. Группа была барахляная, но уже третий вечер кряду Виктор слушал один и тот же куплет: Настя подбирала под него видеоряд. На пути возник киоск — и Виктор купил сосиску в тесте, тут же, на холоде, вгрызся в нее и пошел дальше.

Внезапно кто-то ткнулся в ноги. На снегу сидел пес — даже в темноте очевидная дворняга: темные пятна, одно окружало блестящий глаз, левое ухо задорно торчало, правое печально свисало. Пес не просил, молчал, только смотрел и несмело повиливал обгрызенным в собачьих разборках хвостом.

— Жрать хочешь? — спросил Виктор.

Пес улыбнулся и вывалил набок язык.

Виктор вернулся к киоску, купил еще один хот-дог, кинул псу. Тот в два счета заглотнул его, Виктор подбросил ему остатки своего и пошел к дому: тот был уже, мерцал желтыми окнами сквозь голые черные ветви. Пес пошел рядом, в ногу.

— Слушай, двигай себе, а, -- попросил Виктор, убыстрив шаг, но пес, улыбаясь, трусил рядом. Виктор пытался топать ногами — на улице, у подъезда, у лифта, но пес был настроен более решительно.

Виктор сдался возле квартиры. Пес зашел в темную прихожую и направился в кухню, постоял там, вернулся за Виктором, снова пошел в кухню…

— Пить, что ли хочешь?

Виктор щелкнул выключателем. Пес улыбался. На свету стало видно, до чего он худой. Жадно вылакал миску воды, а потом послушно выдержал мытье: под шерстью обнаружились укусы и кровоподтеки: какие-то были нанесены тяжелым мужским башмаком, какие-то — тонкой дамской шпилькой. Виктор увидел длинные шрамы и царапины: из них торчали сучки. «Веники, — догадался он, — так их и так, дворников!».

Вытер пса полотенцем, вынул занозы, промыл раны септомирином: пес стоически терпел.

— А как мы тебя назовем? А назовем мы тебя Азором, -- сказал Виктор.

Пес привалился к его тапку и задремал. Виктор стоял, боясь пошевелиться и разбудить собаку, потом аккуратно вынул ногу из тапка и тихо прошел к креслу. Сел. Смотрел на пса. На душе незаметно теплело.

— А летом, — умиротворенно проговорил Виктор, — мы с тобой пойдем на рыбалку.

Проскрипел ключ в дверях, вбежала Настя:

— Витька, — затараторила, — извини, что я ничего не приготовила, просто не успела с этим монтажем… а это что?! Что это? Убери! Убери эту страшилу!

— Но ты же хотела собаку. Помнишь? Сама говорила: хочу собачку.

— Собачку! Чи-хуа-хуа! Шпица! Мальтезе, на худой конец! А не это! Вон, вон отсюда!

Ее голос превратился в пронзительный визг. Такой пронзительный, что пес описался. На миг Виктор позавидовал незамысловатой реакции пса: ему-то надо было говорить, объяснять, просить!

Но просить было невозможно, потому что лужа на довольно грязном и без того полу решила все.

— Все, спать будешь здесь, на диване! И чтоб его завтра не было! Иначе… Иначе я тебя к Ваське не отпущу!

Угроза была дурацкая, в самом деле, как Настя могла не отпустить его к сыну, но Виктор понял: не мытьем, так катаньем. Будет сутками молчать, надувая губки. Будет кричать. Будет выяснять отношения, по любому поводу вспоминая Ваську, алименты на Ваську, поездки к Ваське. Это будет не жизнь, а ад. Он знал свою жену: она всегда добивалась своего.

Утром он отвез пса в питомник. Азор смотрел на него без укоризны, с пониманием, и от этого на душе становилось еще гаже. Вечером, возвращаясь с работы, при подходе к дому увидел светящийся киоск с хотдогами — и круто повернул назад. Через час он звонил в дверь Елены Сергеевны.

— Что ж вы сразу не рассказали? — спросила она. — Мы бы поехали в питомник, забрали бы его.

— Стыдно было. Я и квартиру так быстро снял, первую попавшуюся, чтоб его забрать. Завтра поеду.

Назавтра Азора в питомнике не оказалось: работники клялись, что его забрала добрая немолодая пара.

Из питомника Виктор поехал в ЗАГС и подал заявление о расторжении брака.

Через два года он привел к Елене Сергеевне улыбчивую девушку Олю. К тому времени Виктор закрыл фирму и вновь, в который раз, устроился в школу. Оля преподавала там же — литературу, вела студию художественного слова. Она не пыталась понравиться, просто была собой: молчала, улыбалась. Был в ней спокойная уверенность в себе, в мире и в Викторе. Елене Сергеевне было с ней легко.

Когда они ушли, Елена Сергеевна поняла: Виктор вновь исчезнет, но теперь это не огорчило. Он исчезнет не потому, что забудет. Не потому, что станет бояться скандала или истерики. Просто у него не останется времени: он будет строить свой дом. Счастливый домик, где будет место и жене, и сыну, и, может быть, другим детям, а главное — ему самому.

Он будет звонить, изредка приходить и писать короткие комментарии в Facebook. Как вчера, когда Елена Сергеевна разместила там фотографию щенка той-пуделя, с видом хозяина развалившегося на том самом раскладном кресле.

Виктор написал: «Зверюга в доме». И поставил смайлик.

Теги: Минск