Владимир Волков: «Во время Блокады я понял, что такое судьба». 21.by

Владимир Волков: «Во время Блокады я понял, что такое судьба»

28.05.2014 13:41 — Новости Мира |  
Размер текста:
A
A
A

Источник материала:

Владимир Михайлович Волков родился в 1938 году в Ленинграде. Всю блокаду жил в родном городе. С отличием окончил Ленинградское военное училище, Московский инженерно-строительный институт. Более 34 лет прослужил в армии. Полковник. Награждён знаком «Житель блокадного Ленинграда», медалью «50 лет Победы», 12 медалями. Отличник и ветеран военного строительства.

Память моя до сего времени хранит много эпизодов – фактов моего блокадного детства – это незабываемо. Расскажу Вам о некоторых из них: о моей судьбе, о прожитом и пережитом.
Матери своей и старшей сестры я не помню. Они умерли незадолго до блокады. Мы с отцом остались вдвоем в нашей комнате на 4-м этаже дома № 120 на Международном, ныне Московском проспекте. Напротив дома находились Вагоностроительный завод им. Егорова и знаменитая тогда и в последующие годы обувная фабрика «Скороход», где долгие годы работал отец и в какой-то период 40-х годов был заместителем директора.

Наш Московский район находился под постоянным огнем немецких орудий, обстреливающих с Пулковских высот прямой наводкой жилые массивы, промпредприятия, железнодорожные и трамвайные пути. Каждый раз из окна своего дома я видел взрывы одиночных снарядов, осколки, следы от пулеметных очередей «с неба», раненных людей в лужах крови, убитых, оторванные части тел, кареты скорой помощи белого цвета с красными крестами на крыше.

Уже тогда, пятилетним мальчонкой, я научился безошибочно по звуку и свисту различать вражеские и наши снаряды. Радовался, когда стреляли свои. В любое время ночью и днем мы, оставшиеся в Ленинграде дети и взрослые, слышали и привыкли к резким, пронзительным звукам ревущих сирен. Это были сигналы воздушной тревоги. За ними следовали леденящие сердце тревожно-предупредительные слова из круглой черной тарелки репродуктора: «Внимание, внимание! Воздушная тревога, воздушная тревога! Всем уйти в бомбоубежище…».

Зимой 1942 года несколько бомб разрушили часть нашего дома, подъезд и нашу коммунальную квартиру. Новыми «нашими» жилищами становились уцелевшие жилые помещения, бомбоубежища – это подвальные площадки с перегородками практически в каждом доме, и служебная комната отца на фабрике «Скороход», где он продолжал работать.

С каждым днем войны жильцов в нашем доме и в округе становилось все меньше и меньше. Район пустел на глазах. Заканчивалась эвакуация. В домах остались единицы. И эти оставшиеся люди с ослабленным здоровьем – старики, солдатки, молодые вдовы с грудными младенцами и юнцами собирались вместе в небольшие «семейные» группы. Вчера еще незнакомые взрослые и дети становились поистине родными. Родными по духу, по жизни, по общежитию, по еде. Это были НАШИ дорогие люди! Они, старшие, берегли нас, детей, совершенно не щадя себя.
Границы «свой-чужой» не было! Отцовский служебный паек в нашей группе делился на всех. Этих «всех» было шестеро: Шурка – вчерашний ученик 3-го класса, Вовка, я, девочка Тамара, ее мама и тетя Ганя – Агафья Захаровна Лобакина, мать Вовки. Только ей работающие взрослые доверяли нас, малолеток. Она как могла, со всей сердечностью заботилась и сторожила нас, уберегала каждого от травм, всякой заразы, от вшей и крыс.

Покидать дом без разрешения и тем более встречаться с чужими людьми на улице нам – детям КАТЕГОРИЧЕСКИ запрещалось. Был установлен строгий порядок: на улицу можно было выходить только с тетей Ганей, чтобы отстоять в очереди за хлебом, с Тамарой – на посильную уборку бомбоубежища, иногда с Шуркой – на «дежурство» по чердаку нашего дома.

Однажды нам первый раз в жизни удалось неумело, но все-таки потушить руками, ногами, песком, своей одеждой горящие обломки деревянных конструкций чердака нашего дома. Личные результаты были неутешительны: Шурка сильно обжог руки, немного – ноги, а Вовка, заглядывая в пробоину от этого снаряда, не удержался и полетел вниз. Его спасло то, что своей безразмерной одеждой он зацепился за торчащие как пики расщепленные обломки перекрытия 4-го этажа. Его спасли подоспевшие взрослые. У меня прогорели валенки и немного поранились ноги. За этот «поступок» родители намеревались «всыпать» нам ремня и, без сомнения, всыпали бы, и много, если бы не управдомша – тетя Катя. Она при всех похвалила вдруг нас и сказала, что эти мальцы – молодцы! Они хорошо справились с пожаром!

Находясь почти круглосуточно на работе, отец очень часто брал меня с собой на фабрику. Она работала не переставая. Там, на «Скороходе» была наша с отцом коечка и матрасик. Добрые сердцем и сильные духом рабочие нередко угощали меня гостинцами. Это были их хлебные пайки. И вот тогда я увидел, как они аккуратно, ровными дольками нарезали кусочки этого хлебушка. Потом, облизав палец и потыкав им по столу, налепляли оставшиеся крошки, слизывали их, смачно причмокивая губами.

Нехватка продуктов ощущалась все сильнее. Свирепствовал голод. Люди умирали на глазах. Появлялись голодные бандиты-одиночки. Участились случаи людоедства.

Помню, как под вечер мы с тетей Ганей долго стояли в булочной в двух очередях за хлебом. К нам с новыми хлебными карточками должен был подойти отец. Вдруг из очереди ко мне подошел какой-то незнакомый мужчина и тихо спросил, как меня звать и с кем я сюда пришел. Я назвал свое имя и сказал, что пришел с тетей Ганей, что она стоит здесь в другой очереди и что скоро должен прийти мой папа. Как мне показалось, мужчина с какой-то восторженностью сказал: «Тебя, Вова, на улице ищет отец, пойдем, покажу, где он». Я согласился, и мы вышли на улицу. Отца там не было. Незнакомец предложил посмотреть во дворе. Я знал этот двор. Он был с двумя выходами: один – на Заставскую улицу, другой – на Международный проспект. Больно сжав мою руку и быстро пройдя через весь двор, незнакомец вывел меня на Заставскую. Отца и там тоже не было. Мне стало немного страшно. Сильно дернув меня за руку, мужчина обхватил меня как бревно и, крепко удерживая подмышкой, почти бегом потащил в глубину улицы. Темнело. В сознании мгновенно пронеслись строгие слова отца о недопустимости встреч с незнакомцами. Я окончательно испугался. Начал вырываться и кричать. Мужик ударил меня несколько раз и стал затыкать рот, чтобы я не орал. Со всей силы я до крови укусил его. Он расслабил руки. Я свалился на землю, но убежать не смог. Он быстро схватил меня и, ругаясь, начал бить. Бить сильно, по-мужски.

Я не видел, откуда появились отец с тетей Ганей. Но от мощного неожиданного удара мужик вдруг упал. Это набросились на него мои спасители. Они сильно били мужика и кричали. Похоже, ему крепко досталось, он бросился бежать. Догонять его не стали. По дороге домой тетя Ганя тихо всхлипывала и часто молилась. А папа несколько раз повторял мне, что этот мужик был бандитом и хотел меня зарезать… Хлеба в тот день нам не досталось. А на руках отца были ножевые раны.

Бомбежки и обстрелы нарастали. Фашистские снаряды продолжали разрушать жилища. В памяти остался эпизод, после которого я узнал и понял значение слова «СУДЬБА».

Это было в начале 1944 года. Радио и сирены объявили об очередной воздушной тревоге. Начинался обстрел. Были слышны совсем рядом разрывы снарядов. Грохот нарастал. Едва мы выбежали из подъезда во двор, как оглушительный взрыв раздался над нашими головами. Очередной снаряд теперь уже точно угодил в наш подъезд, разворотил лестничную клетку, по которой мы только что спустились, пробил внутренние стены и перекрытия второго этажа, обдав нас обломками кирпича, древесины, разбитым стеклом и горячим огненным жаром. Появились очаги пожарищ. Отец тащил меня за руку.

До бомбоубежища оставалось шагов пятьдесят (это я потом просчитал). Чтобы добежать до него, спуститься по 16-ти ступенькам вниз в приямок к металлической тяжелой двери, повернуть дверной рычаг затвора, открыть дверь, перешагнуть высокий порог, войти, закрыть дверь рычагом, потребовалось бы примерно 5 минут. Снаряды рвались чаще. Мы бежали к бомбоубежищу, оставалось до него несколько шагов. Вдруг какая-то, внезапно появившаяся сила позволила мне вырваться из рук отца. Что было сил я помчался назад к соседнему подъезду и мертвой хваткой вцепился в массивную ручку парадной двери дома. Отец бросился за мной. Оторвать меня от этой двери, несмотря на несколько хлестких и достаточно сильных затрещин, отцу не удавалось.

Жуткий свист очередного снаряда вмиг превратился в сильнейшей силы удар. Дом задрожал. Все затряслось. Огромная кирпичная глыба карниза дома, где находилось бомбоубежище, стремительно полетела вниз в тот самый приямок с 16-ю ступенями, по которым мы должны были спуститься. Мы замерли. Я прижался к отцу. Посмотрел на него. Губы его дрожали. Он гладил меня по голове…Спустя немного времени он еле-еле выговорил: «В..В…О..В..В…это с..у..дь..ба, что мы жи…вы, а ведь…должны быть т…а…м, под …глы…бой». Он трясущейся рукой указал на огромную кучу кирпича, крепко обнял меня, поцеловал и заплакал. Заплакал громко, навзрыд.

Много еще было различных эпизодов. Много воды утекло со времен блокады. Много прожито и пережито. Поистине родными и близкими стали для меня, для жены Ангелины Николаевны, для детей – мои друзья-блокадники, их дети и внуки. Здоровья им и счастья! Некоторых уже нет… Светлая им ПАМЯТЬ.

Напомним, что «МТРК Мир» продолжает проект «Блокаде нет», и приглашает жителей блокадного Ленинграда и осажденного Севастополя присылать свои воспоминания к нам в редакцию по адресу editor@mirtv.ru. Все присланные истории будут опубликованы в Народной книге памяти.

 
 
Чтобы разместить новость на сайте или в блоге скопируйте код:
На вашем ресурсе это будет выглядеть так
Народная книга памяти, объединяющая воспоминания жителей блокадного Ленинграда, продолжает пополняться. Mir24.tv
 
 
 

РЕКЛАМА

Архив (Новости Мира)

РЕКЛАМА


Яндекс.Метрика