Он всегда писал о добрых людях...

Источник материала:

РУБЛЕВСКАЯ Людмила, СБ

30 января Ивану Петровичу Шамякину исполнилось бы 85 лет

Классиком он был еще при жизни. А сегодня классика переоценивается... Иные пытаются от нее вообще отказаться, декларируя приверженность новым формам и смыслам. Во всяком случае, взгляды на литературу советского периода еще в начале 1990–х прошлого века основательно изменились... К Ивану Шамякину, еще недавно всенародно любимому и читаемому, в разгар упомянутого «ревизионизма» тоже возникло отношение неоднозначное. 30 января Ивану Петровичу исполнилось бы 85 лет. Немногим более года назад он ушел из жизни. Работая до последнего и до последнего переживая за свой народ, за родную литературу... Мы встретились с дочерью писателя, Татьяной Ивановной Шамякиной, заведующей кафедрой белорусской литературы и культуры БГУ, чтобы поговорить о личности и творчестве Ивана Петровича. О том, что волновало его, о чем он размышлял, писал, дискутировал...

— Татьяна Ивановна, как вы считаете, все ли, что написал Иван Шамякин, прочитано и оценено как должно? Или в будущем литературоведов и читателей ждут открытия?

— Не то чтобы открытия, но — новый ракурс. Кстати, предвижу возрождение интереса к творчеству всего поколения писателей–фронтовиков. Они принесли с войны очень высокую духовность, и это определило их значение. Они сами ощущали себя братством. У них были, конечно, разные отношения, но все–таки преобладало это ощущение военного братства. Это были писатели своего времени. Но именно они сделали белорусскую литературу значимой литературой, заявили о ней на международной арене. Писатели–фронтовики действительно болели душой за человека, поднимаясь до пафоса. И еще, может быть, похожие чувства объединяли тех, кто шел за ними, кто пережил войну в детстве. Теперь этого нет. Какое–то впечатление хаоса в литературном обществе.

— Но сегодня приходится слышать о том, что классические жанры вообще умерли. То, что сегодня выдается за роман, — зачастую этакий «мутант» из двадцати–сорока страниц... Действительно ли роман умер?

— В классической своей форме, видимо, да. Роман требует определенного душевного настроя для своего написания и соответственно чтения. Большей созерцательности, возможной в стабильное время. Сейчас же время переходное. Время, оканчивающее какой–то очень важный этап истории человечества. Возможно, вообще речь должна идти о конце нашей цивилизации, точнее — технической цивилизации. Либо мы и дальше будем прозябать (иначе не скажешь) в постиндустриальном обществе, либо должен произойти какой–то прорыв и возникнуть новая цивилизация, на иных принципах. Футурологи говорят о нейромире, то есть о развитии собственно способностей человека, а не машин. Или о своеобразном симбиозе человека и компьютера. В любом случае уже сейчас заметно, что психология становится самой важной из наук. А раз так, значит, и литература будет востребована. Изучать психологию по–настоящему можно только на основе литературных произведений.

— В том числе и на всякого рода постмодернистских произведениях, где нарочито уничтожаются смыслы?

— Я не против постмодернистской литературы Я, честно говоря, «всеядна». Правда, для души все же перечитываю классику. Однако я полагаю, что мы должны пройти через все, что было в культуре других стран, — творческие эксперименты, течения... Мы должны переболеть этой болезнью. Другое дело, может быть, не в таких резких формах, как, например, в России. Но все равно должны. А потом проявится нечто новое, которое рождается из разнообразия форм. Литература указывает человеку на его возможности, на его предназначение. Романы Шамякина в этом плане многоговорящие. Они всегда о добрых людях, о внутренне богатых личностях. И когда доброта станет самой важной категорией, а иначе общество не выживет, выродится, тогда будут востребованы книги Шамякина.

— Большое впечатление произвела публикация в журнале «Полымя», начиная с 11–го номера 2005 года, дневников Ивана Петровича. Он писал свои дневники, предполагая, что они будут напечатаны? Всегда ли искренне? Было ли для вас там что–то неожиданное?

— Вы знаете, Людмила, меня эти дневники тоже поразили. Он сам не думал их печатать, передал нам, детям, чтобы распорядились по своему усмотрению. Но, я думаю, он предполагал, что они будут опубликованы. У меня — тетради за 1998 — 1999 годы, я их готовила к печати, остальные — у младшей сестры Олеси и ее мужа. Сокращений я сделала немало. Часто потому, что не могла разобрать многих слов. Иван Шамякин там во всем правдив. Он вообще был очень искренним, хотя и фантазером. Другое дело, что не любил в глаза людям говорить неприятное. И никого не хотел оскорблять... Но в дневниках бывал резок. Не все понимал в происходящем... В каких–то вещах, как мне кажется, он наивен. А в каких–то мудр. У него был по–настоящему народный здравый смысл.

— Когда в 1990–х начали ревизию классики, Ивану Шамякину вынесли «приговор» — беллетрист...

— Беллетристика необходима, она приучает народ к чтению. Да, в произведениях Шамякина есть в хорошем смысле слова мелодрама, но в то же время есть место и для спокойного размышления. У него нет космических символов, мистических смыслов (что я сама люблю), но красоту и удивительность жизни он ощущал остро. Шамякин не умел по–философски изощренно, витиевато излагать идеи, но его здравый смысл и безусловный природный талант помогали ему воплощать идеи в действиях и поступках героев.

— Еще про Ивана Петровича говорят, что, в отличие от многих своих ровесников, перестраивавшихся в унисон с эпохой, он никогда не менял своих взглядов.

— Взгляды не менял, а все–таки после 1991 года сам поменялся. Разочаровался в руководителях Советского Союза, прежде всего в Горбачеве. У него даже появилась какая–то бесшабашность. Всегда был очень осторожен — и вдруг стал высказываться без оглядки. Достаточно прочесть его книгу «Роздум на апошнiм перагоне». Я часто размышляю, чем были обусловлены его изменения как человека и творца: требованиями времени или возрастом? Может быть, мы все в определенном возрасте приобретаем какие–то иные черты? Я сейчас пишу статью «Иван Шамякин и политика» на основе своих дневниковых записей о беседах с отцом.

— Вы говорили о братстве фронтового писательского поколения... Но в последние годы жизни Ивана Петровича писательский мир не был к нему благосклонен...

— Да, обида была, хотя Шамякин и не высказывал этого. Двадцать шесть лет в руководстве Союза писателей... А в сущности, выступал ходоком по добыванию каких–то благ для коллег. И это ему ставили в вину! Между тем одних квартир для писателей и их детей, для сотрудников «Беларускай энцыклапедыi» он «выбил» не менее двухсот, не говоря уже о чем–то другом. Разве плохо, что кого–то из писателей чиновники читали, уважали и откликались на его просьбы, причем касающиеся других? Эта его миссия недооценена. Так же, как и главного редактора «Беларускай энцыклапедыi». При нем появились уникальные издания... Какие–то вещи не проходили. И именно Шамякин своим авторитетом их «пробивал», что обогатило материал энциклопедий. Еще ему было обидно, что его лишают «беларускасцi», не признают как выразителя национальной идеи. Почему кто–то взял монополию на «беларускасць»? Почему не считают патриотом его, которого столько читали и читают, который приучал людей к белорусскому слову? Да, он никогда не верил в так называемый рынок, в капитализм, не увлекался реформами, когда все общество сходило с ума, не стремился «в рожки» с властями — доброта не мятежна. А Шамякин прежде всего был добр.

— Что сегодня нужно сделать, чтобы интерес к белорусской книге вернулся?

— Интерес вернется, но на каком–то ином уровне. Литература — это часть культуры народа. Не случайно наша кафедра с недавнего времени называется кафедрой белорусской литературы и культуры. Это значит, литературу предполагается рассматривать в широком контексте. В последнее время я стала публиковать статьи, в которых рассказываю о связи творчества Шамякина с изобразительным искусством, музыкой, архитектурой... И оказалось, это очень востребовано. Именно такого подхода не хватает для того, чтобы делать школьные уроки интереснее. И еще. Отец в последнее время сокрушался: «Мы друг друга не читаем». И это страшно, что писатели не читают книг своих коллег, что не читают литературные новинки преподаватели, те, кто обязан это делать.

— Наша литература всегда выживала на энтузиазме — что в XIX веке, что в XXI... Увы, сегодня молодой (да и немолодой) писатель не может позволить себе замкнуться в собственном кабинете, отдаться творчеству и жить на гонорары. Он должен где–то зарабатывать себе на жизнь. Не сведется ли литература к ремеслу или к хобби?

— У нас — иной менталитет. Мы считаем, что литература — это высокое предназначение. Литература у нас заменяла и философию, и социологию... И всегда развивалась не во дворцах. Преодоление трудностей, в том числе поиск свободного времени для творческой работы, как ни парадоксально, стимулировало многих. Конечно, не на запредельном уровне. Что пишется только за деньги, ради денег, не может быть гениальным. Я верю в энтузиазм нашей интеллигенции. Если энтузиазм, то уже не ремесло.

— Вы — известный ученый, автор книг по истории мифологии... А где нашли себя другие продолжатели династии Шамякиных?

— Моя дочь Мария защитила кандидатскую диссертацию, пишет стихи и прозу в жанре научной фантастики. Видимо, под влиянием нашего семейного интереса — мы с мужем еще в 1960–е увлекались литературой этого направления. Дедушка очень высоко оценивал ее творчество, но хотел, чтобы она писала о современниках, о реальном мире. Однако ее привлекает не психология, а технология... Другая дочь, Славяна, — фольклорист, работает над кандидатской диссертацией по народным сказкам, еще студенткой выпустила две монографии, обе отмечены премиями.