Коммунизм и образование

Источник материала:

Коммунизм и образование

(Окончание. Начало в "БР" № 34/2006.)
Алексей КУВАЕВ, педагог
Бегущий петушком...

Однако и тогда большинство "догматов" и "канонов" советской школы оставались неизменными, они выражали теорию марксизма-ленинизма и определяли форму, содержание и практику образования.

"Советское преподавание приковывает мысль к готовым трафаретам и плоским устарелым схемам, — писал Иван Ильин, — ...публицист, бойко рассуждающий по чужим мыслям (вроде Ленина), не умеет самостоятельно думать: он машинист выводов, он последователь и подражатель, он "эпигон", он Бобчинский, "бегущий петушком" за дрожками городничего (Маркса); человек, сводящий все глубокое к мелкому, все сложное — к простому, все духовное — к материальному... есть слепец и опустошитель культуры... Коммунисты сделали все, чтобы привить рабским воспитанием рабскую мысль".

Вплоть до конца 80-х гг. в основе образовательной парадигмы лежала унификация и методов, и критериев обучения. Это при постоянном усложнении изучаемого материала привело к тому, что уже на базовом уровне учебные программы стали недоступными значительному числу школьников. К сожалению, тенденция получила дальнейшее развитие и сегодня проявляется в принятых образовательных стандартах.

Стандарты определяют обязательный минимум знаний, которыми должны владеть обучаемые. Но существующая система образования не в состоянии этого добиться. Подтверждение — оценка результатов обязательного тестирования. Критерии оценки не оговариваются заранее, а она определяется в зависимости от процента выполненных заданий всеми испытуемыми в стране.

А нужно ли вообще канонизировать тестирование как итог работы базовой и средней школы? Это только на суде человеческом, когда потребуют отречься от Христа, ответ должен быть: да — да, нет — нет, все остальное от лукавого (Мф. 5,37). В реальности же, как и отражающей ее науке, оттенков, полутонов и правильных ответов много. Это, вероятно, относится и к самой оценке советской системы образования.

Марья Ивановна, погадай...

Для советской школы были характерны недискуссионность и безмыслие. Их как рецепт против социальных волнений прописал еще Лао Цзы: "Если не почитать мудрецов, то в народе не будет ссор. Если не ценить драгоценных предметов, то воров не будет среди народа. Если же не показывать предметов, возбуждающих желание иметь их, то сердца народа не будут волноваться. Поэтому совершенномудрый, управляя страной, делает сердца простолюдинов пустыми, а желудки полными. Такое управление ослабляет их волю и укрепляет их кости, Они постоянно стремятся к тому, чтобы у людей не было знаний и страстей, а имеющие знание не смели бы действовать".

Руководствуясь подобными идеями, советское образование старалось обходить, не замечать острых углов и противоречий. Не только в изучаемых социально-гуманитарных, но и в естественных науках существовали "белые пятна", поэтому у учащихся не могло быть сформировано пусть даже вульгарно-материалистическое, но цельное мировоззрение. В результате сама школа стала питательной средой для развития оккультизма и эзотеризма. Но если в 20-е годы эти учения (например, Елизаветы Блаватской) были уделом части интеллигенции, то в 70-80-е годы мода на них приобрела повальный характер и проникла даже в дошкольные учреждения, где дети по сию пору знакомятся с гороскопами, гаданиями и учатся отождествлять себя со знаками Зодиака и т. п.

Более того, во многих педагогических учебных заведениях изучается, а затем активно внедряется так называемая "вальдорфская педагогика", построенная на переживании антропософического опыта, как учителями, так и учениками.

Вред евразийства

Среди общественности и в печати широко обсуждаются многие аспекты доставшейся нам по наследству системы образования. Поэтому, не останавливаясь на известных, явно негативных принципах советской школы (таких, например, как абсолютизация в обучении когнитивного начала или преподавание естественных наук только на основе вульгарного материализма), хотелось бы коснуться особой черты, присущей не только коммунистическому, но отчасти и постсоветскому образованию.

Это хмель национальной гордыни, пришедший на смену угару мировой революции, и формирование особого типа мышления, вытекающего из идеологии, замешанной на идеях евразийства как псевдоморфозы коммунизма.

"Евразийская идеология несет в себе несомненные опасности, и хотелось бы остановиться на главном евразийском соблазне, — писал Николай Бердяев. — Эта опасность коренится в миросозерцании, которое я бы назвал натуралистическим монизмом и оптимизмом... Такого типа мышление всегда будет более базироваться на категории необходимости, чем на категории свободы, будет подчинять личность коллективу и не очень будет склонно вводить момент нравственной оценки в политику. При такой оптимистически-монистической идеологии то, что нарождается и развивается и должно восторжествовать в будущем, представляется благим и добрым, необходимое почти совпадает с долженствующим быть".

Натуралистический монизм, столь сближавший в их философских основах евразийство и марксизм, во многом предопределил уже не только философски ущербное, но и религиозно-этически ложное понимание евразийством назначения человека в земной истории, впрочем, весьма соответствовавшее коммунистическому мировоззрению. Отсюда известный парадокс самооценки человека, который отождествляет себя с частицей целого, с выразителем общей идеи, уходя таким образом от личной ответственности. "У меня, батюшка, грехов нет. Если и резал кого — так по делу".

Поистине где нет Света, нет и познания себя, нет и покаяния. Наиболее аргументированно раскрыл сущность евразийства один из его основателей, а в последующем непримиримый критик, протоиерей Георгий Флоровский:

"С евразийской точки зрения человек всегда "выражает", никогда не творит. И потому вся задача общественного устроения сводится к тому, чтобы каждый выражал не самого себя, не свою обособленную самость, но то высшее "соборное" целое, к которому он органически и кровно принадлежит. Каждый должен превратиться в "орган высшей соборной личности". Евразийцы воскрешают старую мечту о некоем обобществлении человека... веруют в возможность и действительность общей народной воли. Она для них есть какой-то врожденный инстинкт".

Евразийство сегодня не столько отвлеченная философская система, сколько практически ориентированная политическая идеология, предлагающая себя в качестве мировоззренческой альтернативы коммунистической идеологии. На идеях, позаимствованных у евразийцев, строятся теории об особом предназначении белорусского этноса, вытекающего из "местоположения" страны и концепции государства идеократического типа. Государства, должного взять на себя организацию всей культуры, мышления, творчества, организацию и душ человеческих. Таковы ведь были и задачи коммунистического государства, "которое принимает себя как Церковь и заменяет Церковь" (Н. Бердяев).

Таким образом, еще в первой половине ХХ века выдающиеся русские религиозные философы глубоко проанализировали антихристианскую сущность евразийства и смогли предупредить об опасности надвигающегося религиозно-мировоззренческого евразийского ига.

Новый крой
по старым лекалам

Вместе с этим в нашем образовании сосуществует и противоположная тенденция: вера в способность разрешить многочисленные проблемы посткоммунистического периода через готовые трафареты и плоские схемы советской школы, ее подходы к воспитанию.

По-прежнему школьников и студентов понуждают кланяться антихристианскому символу — Вечному огню, по-прежнему школа, особенно высшая, если не открещивается, то и не предоставляет возможностей развития тем, чье мнение не совпадает с установленным свыше. Тенденция советского образования — учить мыслить и действовать по определенному шаблону в массовой школе — превращается в определяющую. Алгоритм, количественная оценка знаний становятся основным критерием как работы учреждения образования, так и самого учащегося.

Более полувека назад Иван Ильин писал: "Советские вузы подавляли и подавляют самостоятельное мышление, приковывая мысль молодежи к мертвым глупостям диамата (диалектического материализма). Настоящая академия говорит человеку: "Смотри сам и думай сам!". И этим она воспитывает его к свободе, а не к умственному рабству".

К сожалению и сегодня, в ХХI веке, понимание, умение мыслить не рассматриваются как главное.

Это приводит к профанации образования. В настоящее время (по оценке профессора Академии МВД Анатолия Левко) до 90% выпускников юридических факультетов считают, что право — лишь установленный законодателем алгоритм, а неправовое поведение — отклонение от этого алгоритма. Они не могут понять, что право не сводимо лишь к технической регламентации поведения человека и выражает больше требования времени и состояние социально-культурного развития общества. А следовательно, в практической деятельности не могут отличить общественные требования (то есть категорический императив) от простого чиновничьего произвола. Функция становится важнее содержания.

Наряду с задачами воспроизводства знаний национальная система образования должна решать задачу воспитания человека высокой духовности, ориентированного на мобилизацию и реализацию своих потенций в рамках европейской христианской цивилизационной модели. Отсюда логично вытекает вопрос о роли учителя в широком смысле слова. Как советская школа сводила знание к информации, так она постоянно принижала учителя, низводя его до положения древнегреческого педагога с той лишь разницей, что древнегреческий педагог был рабом человека, а советский — государства. (В Древней Греции педагог — это раб, служение которого состояло в том, чтобы довести мальчика до гимназии, следить за тем, чтобы он не шалил и не тратил внимание попусту.)

Педагогами выступали стражи и охранители. "...Они охраняли питомцев от злых искусителей, как лающие собаки от волков... Преподанное от учителя репетировалось при помощи педагога, причем он, поощряя ученика, кричал на него, показывая розгу, и свистал ремнем, и чрез эту работу приводил на память забытое учеником", — писал Александр Лебедев.

В советской школе в роли учителя выступало само коммунистическое государство, определяя, что истинно, что — нет.

В настоящее время, когда складывается национальная система образования, формируется национальная белорусская идеология, как никогда важно осмысленное отношение к сфере образования, к развитию духовно-нравственного и профессионального самосознания. На этом пути вопрос о том, насколько приемлема для нас советская система образования, ее методологическая и идеологическая основа, — это вопрос не об истории страны или педагогики.

Это вопрос о нашем будущем.