За гранью,

Источник материала:

За гранью,

или Ню в стакане
Облака плывут, облака. Не спеша плывут, как в кино. А я цыпленка ем табака, я коньячку принял полкило... Александр Галич
Кoнcтантин CКУPАТOВИЧ
В предсмертном письме Веры Мухиной, автора монумента “Рабочий и колхозница” — знаменитого символа советской эпохи, которое она адресовала Георгию Маленкову, говорилось о необходимости “реабилитации в искусстве” обнаженного тела. Мол, нет ничего красивее и это нисколько
не противоречит принципам социалистического реализма. Что нельзя тело прятать в халаты и комбинезоны доярок и трактористок.

Почему, спросите, именно Георгию Максимилиановичу, который если и играл в жизни роль искусствоведа, то только в той мере, к которой его порой вынуждала обязанность исполнять функции “искусствоведа в штатском”. Отвечу. В октябре 1953 года, когда умирала Мухина, Маленков исполнял роль председателя Совета Министров, а у нас всегда считалось, что чем выше служебное положение, тем человек образованнее. А уж первые лица — знатоки и ценители без изъятий. Так оно и по сей день считается.

А может быть, дело еще и в том, что Вера Игнатьевна, верой и правдой служившая социализму, в тридцатые годы преуспела в дизайне, создав граненый стакан — наверное, еще более знаменитый символ, чем “Рабочий и колхозница”. Но и одновременно предмет ежедневного применения в быту и на отдыхе практически всеми без исключения слоями и VIPами советского общества. Если насчет единства партии и народа и прочих единств можно и нужно спорить, то в интеграционной незыблемости этой посудины даже и сомневаться не стоит. Даже в наши дни, когда хрусталь утратил свой выставочно-экспозиционный статус, многие предпочитают мухинский стакан.

К слову, в Кремле теперь после интеграционных заседаний бьют об пол хрустальные фужеры, поэтому сомнительно, что из затеи что-нибудь получится.

Но что такое, например, чай по-адмиральски? Это когда из стакана отпивается глоток чаю, и он тут же доливается коньяком. И так до того момента, пока в стакане не остается чистейший коньяк. Мастеровиты на выдумки были советские моряки. А мастеровые пили по-другому. Поскольку в стакан, налитый по самый ободок, вмещается ровно 250 грамм, он был идеальным инструментом справедливого разлития поллитровки на двоих. Мастеровые, за моральным обликом которых круглосуточно бдила милиция, были ответно бдительными. Сорвал колпачок, разлил, выпили, закусили “килечкой” и разошлись. Как “нормальные люди”, а не какие-то там пьяницы.

В общем, друг стакану — мой друг. И может быть, именно в силу столь высокой популярности, стихийно (или гебисты слух пустили) в народе мухинский стакан стали называть маленковским. Потому его поминали в беседах едва ли не чаще, чем самого Сталина. Вот и захотелось Вере Игнатьевне, совершившей столько шедевров в рамках соцреализма, покаяться, попросить, чтобы его рамки расширили, разрешили писать и обнаженную натуру. Те самые ню, которых современный белорусский художник Александр Ксендзов называет “нюшками”.

О чем Мухина просила Маленкова? О том, чтобы “ню” разрешили, чтобы за него не наказывали, чтобы художников, которые пишут именно “ню”, а не костюмированных доярок, признали юридически равными другим художникам и предоставляли им ресурсы для творчества.

Но это оказалось невозможным. В другом предсмертном письме, адресованном в ЦК КПСС Александром Фадеевым, сказано: “Не имею возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть поправлено... (выделено мной. — К. С.). Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения даже тогда, когда они клянутся им этим учением, привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать еще худшего, чем от сатрапа Сталина. Тот хоть образован был, а эти — невежды”.

Что ж, бывало, обласкивали (Фадеев был секретарем СП СССР) и тем самым доводили до самоубийства. Бывало, травили. Александр Галич слыл одним из успешнейших в Союзе писателей, драматургов и исключительно артистичным во всем, чем бы ему ни приходилось заниматься. Но он не знал, что ему запрещено петь песни на свои стихи. И все тут.

Поешь, вот тебе! Все издательства расторгли договоры, театры отказались от пьес, писатели исключили из своего Союза. Нищета, болезни, изгнание, смерть...

Отстраненно и расслабленно в той стране можно было смотреть только на облака. Это поэтично, но непродуктивно.

А уже и не про нас ли это?