Источник материала:

Таланты и поклонница

Ушедшая натура

Еще во времена Моцарта, создавшего комическую оперу «Директор театра», безупречный театральный администратор встречался значительно реже, чем хороший главный режиссер. За два с лишним столетия ситуация мало изменилась — заботы и страдания современных театральных директоров все те же, а репутация у многих из этих людей весьма и весьма незавидная. Единицам из них удается оставить о себе добрую память. И тем досаднее, когда на запрос «Аллер» сверхосведомленный Интернет выдает всего два варианта, хотя Аллер — это не только город во Франции и река в Германии...

«С Фаней Ефимовной Аллер я познакомилась летом 1938 года в Днепропетровске, где наш Первый белорусский драматический театр находился на гастролях, — годы спустя вспоминала в интервью народная артистка Беларуси и СССР Стефания Станюта. — Мы уже знали, что она назначена к нам директором. Слухов по этому поводу было предостаточно. Говорили: «Ну вот, прислали молодую, можно сказать, девчонку. Она, наверное, и в театре никогда не была. Только что партийная. Начнет здесь комиссарить...

Я обычно избегаю громких слов, особенно давая оценку своим товарищам по работе, но в данном случае хочу однозначно сказать. В том, что в свое самое тяжелейшее, военное, время театр не распался... Стабильно и плодотворно работал... главная заслуга принадлежит его директору — Фане Аллер».

Спортсменка, комсомолка и просто красавица

Заядлой театралкой к своим 30 годам, когда ей достался директорский пост в будущем Купаловском театре, Фаня Аллер действительно не была. С самого детства она мечтала о другом: больше всего ей хотелось быть похожей на отца, известного в Бобруйске бунтовщика, профсоюзного лидера местных пекарей.

«Во времена белопольской оккупации, когда товарищи по подполью прятали отца в могиле на городском кладбище, мама по ночам с большим риском носила ему еду и свежие прокламации, — явно не без гордости писала об отце Фаня Ефимовна в своей автобиографии. — А в Первую мировую войну я, десятилетняя, наслушавшись отцовских разговоров, к ужасу соседок играла в революционерку — вставала на сложенные во дворе ящики и выкрикивала революционные лозунги...»

Через 10 лет спортсменка, комсомолка, красавица  Фаня Аллер стала заведовать комсомольским клубом в Бобруйске. Привлекла к сотрудничеству будущих звезд национальной сцены и музыки Владимира Владомирского, Евгения Тикоцкого, Исидора Болотина... Сделать это, впрочем, было несложно — в те годы увлечение музыкальным театром в Бобруйске было таким массовым, как после нигде и никогда. Помните Ильфа и Петрова? «Бобруйск считался прекрасным, высококультурным местом»... В данном случае — никакой иронии. Если кто–либо из европейских знаменитостей держал путь на гастроли из Парижа в Петербург, можно было смело приобретать билеты и на концерт в Бобруйске. Здесь останавливались все! В своих записках о том времени Фаня Ефимовна сохранила воспоминания о маленьком духовом оркестрике, который каждое воскресенье проходил по главной улице города — Коммунистической, — исполняя не революционные марши, а мелодии кальмановских оперетт. «Впереди горделиво вышагивал барабанщик, — писала она, — выводя известные арии в вольном переложении: «Ой, Баядерка, у ноги холодно мне! Ой, Баядерка, я улюбенный в тебе!»... Еще 10 лет спустя, когда Аллер предложили возглавить профессиональный театр, от этой вдохновляющей атмосферы не осталось и следа.

Заложница партбилета

За эти годы Фаня Аллер отучилась в Ленинградском пединституте, обзавелась партбилетом и сделала, как говорят, неплохую карьеру.

«Шел 1938 год, — констатирует она. — Моего отца, старого большевика, вступившего в РСДРП в 1905 году, исключили из партии, обвинив в том, что он дал рекомендацию «врагу народа»... Репрессировали брата... Мужа уволили из органов ЧК... за то, что он был мягок с «врагами народа»... Я в то время работала заведующей отделом пропаганды Ворошиловского райкома партии г. Минска. Первый и второй секретари были уже арестованы... На бюро райкома стоял вопрос о моем исключении из партии... Мы почти каждую ночь ждали прихода чекистов...»

Вскоре уволили и ее, но из партии не исключили — все члены бюро райкома единодушно проголосовали против этого. Партийную честь отца восстановили посмертно — не пережив унижения, Хаим (Ефим) Аллер покончил с собой. За гробом шли лишь его дочери и скромный духовой оркестр, заказанный ими же. Жалкое, должно быть, и скорбное было зрелище... А вскоре Фаню Ефимовну вызвали в управление по делам искусств Совнаркома БССР и предложили... пост директора в БДТ–1.

«...Сообщили, что принято решение, согласованное с ЦК партии, о моем назначении — приказ подписан, театр скоро собирается на гастроли, — вспоминала она. — Я знала, что прежний директор репрессирован, что партийная организация распущена... Когда попыталась отказаться, посоветовали подумать о своем партбилете...»

Несмотря на это, еще месяц она не могла решиться на столь крутой жизненный поворот. В конце концов Аллер вызвали к Пономаренко, тогда первый секретарь ЦК КП(б)Б лично пообещал ей поддержку, и она отправилась в Днепропетровск, куда театр уже отбыл на гастроли.

«На вокзале меня встретили худрук театра Леонид Рахленко и заместитель директора Аркадий Гайдарин, — пишет Фаня Ефимовна дальше. — Встретили не лучшим образом... По дороге в гостиницу всячески доказывали мне, что я напрасно взялась за такую работу... Что тут легко и партбилета лишиться... Это было уже смешно...»

Первым делом она засела за Станиславского — «как когда–то за Маркса и Ленина. Главное, чего достигла, — разобралась в существе споров наших режиссеров!» После Фаня Ефимовна специально поехала в Москву — знакомиться с учениками Станиславского и Немировича–Данченко, а потом пригласила их на мастер–классы в свой театр, к тому времени став горячей поклонницей Мельпомены. Ее воспоминания того периода — настоящие записки фанатки Купаловского! «Через 3 года я задавала себе вопрос — как же я могла жить без театра?» — размышляла она накануне одесских гастролей БДТ–1 летом 1941–го.

«Ненормальная женщина!»

Разбираю дальше хрупкие архивные листочки:

«22 июня, воскресенье... Мы играли «Кто смеется последним». Вдруг ко мне в кабинет стремительно вошел военный: «Надо немедленно остановить спектакль — война»... В коллективе началась паника....»

Началась всеобщая эвакуация, Аллер добивалась приема у обкомовских чиновников, а ее театр еще неделю каждый вечер (!) давал спектакли под угрозой бомбежки, пока нашим актерам не запретили это делать соответствующим приказом обкома. К тому времени его директор получила–таки официальное разрешение покинуть Одессу. Проблема была только в том, что из Одессы шли одни воинские эшелоны. Но миниатюрной и решительной Аллер удалось почти невозможное — попасть к начальнику вокзала.

«...Я продолжала настаивать — мол, поймите, театр — это тоже главное идеологическое предприятие, — убеждала она, отказываясь покидать начальственный кабинет. — Вдруг послышались сигналы воздушной тревоги. Вместо того чтобы бежать в бомбоубежище, я, недолго думая, полезла под его письменный стол... Начальник — за мной... И, представьте, там, под столом я получила его резолюцию. До сих пор не пойму, как я отважилась, тем не менее сказала ему, что с нами дети, пожилые люди и нам нужен... мягкий вагон. Он ошалело посмотрел на меня: «Ну вы просто ненормальная женщина!»

И подписал разрешение. На мягкий вагон!

Ей еще не раз довелось выслушивать в высоких кабинетах негодующее: «Как вы посмели?» Сначала — приехать в Москву, где белорусских артистов не ждали, после — занять Театр революции, труппа которого эвакуировалась, и приступить к репетициям (во время налетов фашистской авиации — в метро). Более того, Аллер даже удалось выбить у Всесоюзного комитета по делам искусств 25 тысяч рублей на новые постановки! Так что к моменту эвакуации БДТ–1 в Томск в репертуаре белорусского театра появились два новых спектакля — «Фронт» Корнейчука и «Русские люди» Симонова.

Сохранился отчет БДТ–1 о проделанной работе:

«В 1942 г. коллективом театра было дано в госпиталях: концертов — 50, отдельно по палатам для тяжелораненых — 20, спектаклей — 5. В воинских частях спектаклей на стационаре — 10, выездных в лагеря — 3, концертов — 6. Театром поставлено 6 спектаклей, все средства от которых в сумме 38.018 р. 50 коп. поступили в Фонд обороны страны...»

На эти деньги был приобретен боевой самолет.

Не простили?

Свое возвращение в освобожденный Минск артисты БДТ–1 решили отметить «Павлинкой». Жизнеутверждающий финал, отличающийся от купаловского оригинала, — это была ее, Фани Аллер, идея. Идея, подвергшаяся жесточайшей критике в белорусской прессе... Сохранить спектакль в репертуаре помог Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко. С «Павлинкой» наш театр, получивший к тому времени имя Купалы, отметил свой 25–летний юбилей. К этому событию Фаня Аллер умудрилась достать несколько десятков метров парашютного шелка — и в праздничный вечер ее актрисы сидели на сцене в белых вечерних платьях... А 5 сентября 1946 года Аллер отстранили от должности.

«В управлении по делам искусств мне так и не простили того, что было связано с постановкой «Павлинки», — утверждала она. — Не обошлось и без пресловутой «пятой графы», хотя зловещие тучи так называемой «борьбы» с так называемыми «безродными космополитами» только начали сгущаться»...

В свой театр Фанечка, как звали ее актеры, вернулась только через 25 лет — создавать музейную экспозицию. За несколько лет ее музей стал довольно популярным местом. А после ремонта театра собрать заново коллекцию раритетов Купаловского было уже некому — Фанечка умерла...

Материалы для публикации предоставлены Белорусским государственным архивом–музеем литературы и искусства.

Автор публикации: Ирина ЗАВАДСКАЯ