Программист из Санкт-Петербурга был задержан и попал на Окрестина. «Многим сотням людей эти крики будут сниться очень долго»

Вечером 23 августа он вышел из ЦИП на Окрестина и в течение 2,5 часа покинул страну. dev.by выслушал историю Михаила о незабываемых 15 сутках в Беларуси.

— Я сам родом из Орши, но в 1984 году переехал вместе с мамой в Нижневартовск. Последние 17 лет живу в Санкт-Петербурге.

В августе запланировал поездку в Беларусь — мне нужно было съездить в Оршу, обустроить могилу дедушки, который умер в прошлом году. Из-за коронавируса я не мог попасть в вашу страну раньше, а летом стало можно.

Я приехал утром 8 августа на автобусе «Санкт-Петербург-Минск», так как поезда отменили, и в Оршу теперь проще попасть через белорусскую столицу. Пешком прошёл от вокзала до метро «Борисовский тракт», где живёт мой друг. Пока гулял, снимал город: я фотографирую с детства, фотоаппарат всегда со мной во всех поездках. Предвыборный Минск был таким пустым в ту субботу, я даже удивился, что на улицах в выходной день так мало людей.

Вечером я поехал на Зыбицкую. В это время у метро «Октябрьская» проходили задержания — люди в штатском и омоновцы хватали людей с белыми ленточками и браслетами на руках. По периметру курсировали микроавтобусы без номеров, внутри которых сидели люди в масках и чёрных футболках с надписью ОМОН.

Там же было с десяток фоторепортёров. Я решил присоединиться к ним — сделал несколько кадров, снял одно видео, потом я выложил его на Facebook. Я был уверен тогда, что нахожусь в безопасности — я был одет неброско, а ещё на мне была бейсболка с белорусским флагом. Я специально ещё утром, пока шёл к другу, купил красно-зелёную нашивку, потому что думал, это даст мне какой-то иммунитет в Беларуси.

Фоторепортёры, как мне показались, были всё время настороже, словно в любой момент готовы убегать. Ребята, которых задерживали омоновцы и люди в гражданском, спрашивали: «За что?» и «На каком основании?» — но те ничего им не отвечали, просто волокли за руки к микроавтобусам. Я был удивлён и возмущён: в России это однозначно назвали бы похищением.

9 августа планировал ехать в Оршу. Где-то после обеда съездил на вокзал — купил билет на 23:16, а потом отправился в центр. Я подписался на канал Nexta, чтобы знать, куда не стоит идти в Минске. Это потом уже, общаясь с сотрудником КГБ в ЦИП на Окрестина я узнал, что тот, кто подписан на Nexta, — враг народа. И я так и не смог переубедить его, что всё в точности до наоборот: я хотел лишь знать, где в городе что происходит, чтобы избежать этих мест.

Я прогулялся по парку напротив цирка (парк Янки Купалы — прим. ред.), потом решил пешком дойти до вокзала, но на проспекте были выставлены оцепления, пришлось ехать на метро. У меня было ещё 2 часа до поезда — и я решил ещё погулять по кварталу, поснимать.

На подходах к площади Независимости стояли курсанты в оцеплении. Я фотографирую военных и полицию во всех своих поездках, и никогда это не вызывало вопросов. Даже в Испании, где за фото полицейских предусмотрен штраф от 600 до 30 тысяч евро, я фотографировал силовиков направо и налево — никто и слова не сказал.

Но только я начал снимать, как ко мне подошёл один из курсантов: «Мужчина, пройдёмте, пожалуйста!» Подвёл меня к микроавтобусу. Там сидели 3 сотрудника ОМОНа и пара человек в гражданском. Попросили предъявить документы. Я достал паспорт гражданина Российской Федерации, свидетельство о рождении, где указано, что я родился в Орше, и билет на поезд. Они посмотрели ещё, что у меня в рюкзаке — палка колбасы, головка сыра бри и коллекционное новосветское шампанское. В итоге меня отпустили. Сказали: «Тебе крупно повезло! Иди на поезд»

Я только успел развернуться и сделать несколько шагов, как тот микроавтобус догнал меня. Его пассажиры сказали, что у меня тактические ботинки и вообще я «похож на боевика», поэтому меня следует доставить в РУВД. Затянули руки за спиной пластиковой стяжкой.

В РУВД Октябрьского района на меня составили сразу 2 протокола. Согласно первому я приставал к прохожим, по второму — оказывал сопротивление сотрудникам милиции. Мне сказали, если не согласен, могу так и написать, но «это ничего не изменит».

— Что нужно сделать, чтобы выйти быстрее? — спросил я.

— Пиши везде: «Согласен», — на суде скажи, что признаёшь вину — и тебя завтра же отпустят.

Я так и сделал. И меня перевели к следующему сотруднику. Он тоже стал говорить, что я — боевик. Я объяснял, что это не так. Он сказал: «Ты пока посиди, если ничего на тебя не найдём, отпустим». Я конечно, удивился: обычно людей задерживают, когда на них уже всё есть, — но спорить не стал.

Я попросил телефон, чтобы позвонить родным. Мне дали кнопочный Samsung. Я набрал номер, сказал, что нахожусь в РУВД, но завтра, надеюсь, состоится суд — и я в этот же день приеду в Оршу.

Потом меня отправили в камеру предварительного задержания. Было уже поздно — я попытался уснуть. Проснулся от окрика: «На выход!»

Меня и ещё 5 человек вывели из камер и повели во двор — там была ночь, горели прожектора. Нас поставили к стене с колючей проволокой, как в фильмах про нацистов. Затем к нам подошли курсанты-третьекурсники факультета Внутренних войск в камуфляже Multicam и очень сильно затянули на руках стяжки. Кто-то из милиции сказал им впредь так не делать.

Затем нас посадили в короткую «газель» и повезли на Окрестина. Четверо из нас сидели на заднем сидении, один — впереди и ещё один — на полу. Пока ехали, мы жаловались, что стяжки больно впиваются в кожу. Не помню, кто первый сказал об этом, может быть, даже я. Милиционеры говорили нам: «Потерпите, сейчас приедем».

Сначала нас подвезли к зданию ИВС. Там стояли такие же вэвэшники, но только уже с резиновыми дубинками в руках. Мы поняли, что, скорее всего, сейчас нас будут бить. Но тут появился человек, который сказал, что тех, кого привезли «с материалами на руках», нужно везти в ЦИП.

Там в ЦИПе местные сотрудники с пинками, толчками и окриками расставили нас у стены. Все были в масках. Вообще за всё время я видел с пяток лиц милиционеров. Дальше рутина — водили, раздевали, осматривали… За всё это время ни разу не ударили, меня в принципе в Минске не били. Но в каждой камере, где я был, половина людей была избита.

Нас всех завели в камеру примерно 2,20×5,30 метров, слева от двери — туалет-“очко», напротив — железная стенка, умывальник и нары на 2 спальных места, наверху — окно с решёткой, справа — тумбочка на 2 отделения, узкий столик и скамейка. Всё прикручено к полу. На одной из кроватей было одеяло, подушка и матрас, постельного белья не было — мы вообще увидели его только на 6-7 день.

В камере уже было 2 человека, итого получилось 8. Четверо из нас легли спать на кровати остальные — на полу. Я расстелил свою куртку, а под голову положил пластиковую бутылку.

Первые три дня нас не кормили вообще. У нас была только вода из-под крана. Но никто из нас не возмущался, ничего не требовал. Мы уже знали, что за просьбы бьют: в камере напротив человек потребовал туалетную бумагу и мыло, так его вывели в коридор и 12 раз ударили дубинкой. Мы считали удары.

Так как на Окрестина приблизительно 100 мест, а привезли около 800 человек (мы слышали эту цифру от сотрудников, а в последующие дни кто-то из них обронил фразу: «На складе уже 1600 телефонов»), камеры «уплотняли». 11 августа нас подняли на этаж выше, в точно такую же камеру, где уже было 25 человек, — так нас стало 33.

В новой камере было всего на 2 койки больше, чем в предыдущей. Ребята спали по очереди. Кто-то устраивался над кроватями, кто-то под столом и на полу. В помещении было так жарко, что стены были мокрыми — было очень тяжело находиться в таких условиях.

Как я уже говорил, половина людей в камере была избита — гематомы были на спине, боках. Но конкретно среди них во врачебной помощи никто не нуждался. Нам было слышно, что происходит в коридоре и во дворе. После 10 августа в течение 3-4 дней еженощно с 2 до 6 утра во двор выводили от 100 до 300 заключённых и «пачками» по 10 человек избивали резиновыми дубинками. Люди, которых выводили из камер, обратно больше не возвращались. Думаю, их потом отпускали.

В четверг 13 августа всех осуждённых увезли в Жодино. В нашей камере осталось всего 5 человек. Меня тоже должны были увезти туда, но потом перевели в камеру к иностранцам — там было 22 человека.

Всё время, пока я был на Окрестина, я каждый день просил у проходящих мимо сотрудников пригласить ко мне российского консула. Но они либо молчали, либо говорили: «Ты никому не нужен», «Никто к тебе не придёт», «Россия о тебе забыла», «Сиди, сколько дали».

Что интересно — в первый день меня вместе с семью моими сокамерниками вывели в коридор и дали подписать ещё один протокол, уже третий. По нему в то время, когда реально я был в Октябрьском РУВД, я находился «на Стелле» и «участвовал в шествии». Нам тогда сказали: «Подписываете сейчас — мы даём вам штраф, и через 2 часа выпустим». Конечно, все всё подписали. Но, как я понял, потом установки поменялись — и никого никуда не отпустили.

11-12 августа более 25 человек в нашей камере осудили на срок от 7 до 15 суток, я получил семь. 13 августа был второй суд — дали ещё 14 суток по первым двум протоколам. Я рассказывал судьям, как всё было на самом деле, но они даже слова в ответ не говорили.

На четвёртые сутки пребывания на Окрестина нас впервые покормили. Дали низкосортную перловую кашу на воде — невкусную, но все ели её с удовольствием. На пятые сутки покормили уже 3 раза. А ещё нам выдали туалетную бумагу и мыло.

Людей увезли в Жодино, в ЦИП осталось пару десятков человек. Тогда к нам впустили священника — иерея Минской епархии Белорусской православной церкви Георгия Лопухова. Он спросил, что нам нужно. Я попросил вызвать консула, но батюшка ответил, что «это к следователю». На следующий день он принёс нам шампунь, щётки и зубную пасту, а ещё через день — фрукты. Вообще-то они запрещены к передаче, но ему позволили: он раздал каждому по груше, яблоку, нектарину и абрикосу.

А когда нас осталось всего 8 во всём Окрестина (моя камера была первой — и я видел, сколько кружек полагалось на раздачу во время обеда, а на других этажах заключённых уже не было) пришла комиссия из минздрава «смотреть побои»: два человека в халатах и один в костюме. Это напоминало какой-то фарс! Я в камере был один, телесных повреждений у меня не было. Они сказали: «Извините!» — и ушли.

Пока нас было много в камерах, сотрудники ЦИП давали иногда шариковую ручку, чтобы мы составили список людей в камере. Тогда мы брали туалетную бумагу и писали друг другу номера телефонов в надежде, что вышедшие раньше, свяжутся с нашими родными. Так примерно на седьмой день мои родственники узнали, что я жив-здоров.

Я до конца не был уверен, не увезут ли меня куда, когда я выйду, — и договорился с сокамерниками так: если во дворе меня будет ждать автомобиль, я громко прокричу его номер, а они передадут эту информацию волонтёрам.

И вот я выхожу — во дворе ЦИП машин нет, я выдыхаю. Выхожу на улицу — а там меня ждёт автомобиль с красными дипломатическими номерами, очевидно, консульский, уф. Я подхожу, убеждаюсь, что не ошибся — выдыхаю в третий раз.

Мне дали 2,5 часа, чтобы покинуть территорию Республики Беларусь. И я хочу выразить огромную благодарность сотрудникам посольства Российской Федерации в Беларуси — они выполнили эту задачу.

Я не знаю, как российское телевидение освещает события в Беларуси, — я в принципе не смотрю телевизор, — но не уверен, что они говорят, что в этой стране царит беззаконие и бесправие. Я стал крайне негативно относиться к белорусским правоохранительным органам после 15 суток в Минске.

Конечно, я не ждал, что задержанных будут «гладить по головке», но всё равно, когда ты слышишь, как ночью кого-то раз 50 бьют дубинкой по спине, это оставляет неизгладимый след в твоей памяти. Я думаю, многим сотням людей, которые были на Окрестина, эти крики будут сниться очень долго.

Михаил попросил нас написать, что сейчас он находится в поисках работы, — рассматривает вакансии для junior фронтенд-разработчиков на React. Ему запрещён въезд в Беларусь в течение шести ближайших лет, однако Михаил не против работать удалённо.