Воспоминания гомельчанки

Источник материала:

Воспоминания гомельчанки

(Продолжение. Начало в №№ 109 — 111.)

Мои подруги

В первом классе я дружила с Олей Орловой, которая жила в здании Госбанка. У нее была старшая сестра Женя. Оля памятна мне тем, что мы согревались после катка у нее дома, на русской печке. Потом мы как–то быстро расстались. Она осталась на второй год, затем бросила школу и стала нянчить ребенка сестры.

Потом моей подругой стала девочка Лида, которая жила в цокольном этаже замка. Она была очень худенькая и маленькая. У нее было столько сестер, что не сразу можно было их подсчитать. И всех ей приходилось нянчить. Их мать очень хотела сына, а на свет появлялись одни девочки. Только один мальчик — Борис, он почему–то был глухонемым...

После я подружилась со своей одноклассницей Фридой Зегор. У нее мать работала кассиршей в центральном кинотеатре имени Калинина. Мы часто помогали ей штамповать билеты, за что нас пускали на киносеансы бесплатно, но без мест, сидели в ложе для оркестра.

Фрида осталась на второй год в 9–м классе. У нее были две переэкзаменовки, по физике и геометрии, и она их не сдала.

После войны, уже в 1970–е, мы встретились в Сочи. Она окончила юридическое отделение института и работала в суде. Вышла замуж на Севере. По–прежнему любила наряжаться.

А в 10–м классе я подружилась с Полиной Слободовой. Она жила рядом с парком в здании пожарной команды, как мы говорили, «в пожарке». Я знаю, что она окончила университет в Казани и преподавала там же, а мы ведь с ней собирались поступать в Институт кинематографии в Москве и даже написали в 1941 году сценарии.

Первые свидания

Теперь о мальчиках. В школе мне нравился Игорь Прудников, с которым мы сидели за одной партой. А в 9–м классе — Лева Бернштейн. Он всегда краснел, если я обращалась к нему с каким–нибудь пустяковым вопросом. На выпускном вечере в 1941 году мы с ним зашли в наш класс, долго сидели молча, прощаясь мысленно со школой. Это был наш выпускной вечер — 19 июня 1941 года.

Лева погиб на фронте, как и все наши мальчики из 10–го класса.

А друг Левы Яша Перельман 7 ноября 1940 года бросился под поезд из–за своей неразделенной любви. Был он некрасив, но умен. Зря так распорядился своей жизнью. Впереди была война, и он мог бы показать отвагу и героизм на фронте.

В 9–м классе за мной стал ухаживать Юра из другой школы. Очень серьезный был парень. Пригласил меня в кино, но пришел с мамой. На свидание в парк он тоже пришел с мамой. Шагал, нет, вышагивал, как павлин, гордо. Конечно же, мы быстро расстались.

Я очень любила танцевать. В закрытом зале крутили пластинки. Меня приглашали на танец самые видные парни, но я почему–то терпеть не могла, когда они пытались меня провожать. Мы с подругами всегда убегали от них. Да и куда меня провожать? Я ведь тут, в парке, и жила. В 24 часа парк закрывался, свистели сторожа, все шли к выходу, а я домой.

В 10–м классе меня бесконечно сватали. Хотели жениться. То директор кукольного театра, то художник, рисовавший мой портрет, когда мне было 13 лет, то знакомые летчики.

В 1940 году три друга–летчика стали как бы моими опекунами. Они приезжали из авиагородка на мотоциклах. Один был постарше — метростроевец, лет 30, наверное, второй какой–то скучноватый, а третий был веселый парень и молодой. В 1941 году их отправили в Ригу. Так вот, он прилетел за мной, встретил меня по дороге из школы, где я сдавала экзамены за 10–й класс. Долго уговаривал меня уехать с ним в Ригу. Я, конечно, не поехала...

А через две недели — война!

Пожалуй, серьезней был Шура Ковалев. Мы его звали «Шура–капитан». Он учился в морском училище и ходил в форме. Хорош был необыкновенно. Белокурые вьющиеся волосы и красивейшие яркие глаза. У Шуры была большая моторная лодка, на которой мы изредка катались большими компаниями. Один раз мы нарядили его в девичье платье, спасая от солнца. И какая же красивая девочка получилась. Мы все были поражены, а он сказал, что его родители как раз хотели иметь девочку.

Шуру мобилизовали весной 1941 года. Его мать с сестрой приходили ко мне домой. Очень просили, чтобы я дождалась Шурочку после армии.

Дальнейшую его судьбу я, к стыду своему, толком не знаю. Служил он в Пушкине под Ленинградом. Успел до войны мне прислать несколько писем. Знаю лишь, что Шура погиб.

Иногда мы еще ходили на танцы в кинотеатр Калинина. Они там начинались в 9 часов вечера. Играл джаз–оркестр и крутили пластинки. В оркестре играли ребята из музыкального училища. Один из них был очень скромный, интересный парень. Мы с Полиной решили его разыграть и положили ему записку на пюпитр. Эффект был потрясающий. Я не помню, что именно мы там написали, наверное, какую–нибудь шутку. Во–первых, он заулыбался и не смог играть (труба), во–вторых, его друг заглянул через плечо и тоже сбился с ритма. Дирижер не мог понять, в чем дело, и только свирепо махал своей палочкой. А они пристально вглядывались в зал, определенно полагая, что авторы послания тут. В общем, мы познакомились. Немного потанцевали, поговорили, но встречаться не стали. Он был очень занят: учеба и работа, да еще жил далеко за рекой, в Новобелице. А жаль. Очень хороший был парень. Потом я один раз видела его с ученицей училища, у которой был прекрасный голос — колоратурное сопрано, она пела вальсы Штрауса.

Был еще у меня хороший друг, Костя Михайленко. Он был старше меня на три года, учился в другой школе. После уехал в Минск, хотел поступить в архитектурный институт, но почему–то оказался в мединституте. Хотя отлично рисовал. Он был очень скромным и бедным парнем. Имел всего одну рубашку, которую потом выкрасил в голубой цвет. Воспитывался у дяди, матери у него не было. Мы с ним катались на коньках, а летом ездили на моей лодке на пляж. Его друзья работали спасателями и все дни проводили на реке. Мы познакомились в аэроклубе, который он успешно окончил, а я бросила, так как не могла вставать в 4 часа утра. Но с парашютом я все–таки прыгала! Он научил меня петь «Дождь идет» на французском языке...

Через 25 лет мы встретились с Костей в Москве. Незадолго до нашей встречи он выпустил книгу «Четвертый разворот», где много глав посвящено мне. Костя стал полярным летчиком, летал всю войну, уцелел, даже получил звезду Героя Советского Союза.

Не зря он ходил в аэроклуб!

Вспоминаю еще о Сереге Дроздове. Этот парень был лучше всех, высокий, стройный, русый, с голубыми глазами и доброй улыбкой. Встречались мы с ним мало. Одно лето ходили в кино. Смотрели фильм «Истребители». Гуляли по парку, бывали на пляже «Пролетарский луг» или на Мельниковом лугу.

Один раз мы с Сергеем просидели всю ночь на скамейке на лестнице, ведущей к пароходам (Киевский спуск). Всю ночь приходили и уходили суда, мимо нас проходили люди. Мы пошли домой, только когда рассвело. Дворники, помню, улыбались, глядя на нас. Раннее утро. Он в синем бостоновом костюме, я тоже вроде красиво одета. Мои родители всю ночь меня искали, ох и досталось же мне... Теперь я их понимаю, а тогда страшно удивилась: чего это они так всполошились?

Папа забрал весь мой скудный гардероб и унес к себе в кабинет. А как же мое свидание? Я тогда надела паршивенькое ситцевое платьице (белое в черную полоску да еще с длинным рукавом). Позже я его выкрасила в черный цвет и ходила в нем в школу. А тогда обрезала свои старые ботиночки, покрыла их клеем — получились как лакированные, только на один раз, вылезла в окошко по водосточной трубе и пришла на обещанное свидание! Но быстро вернулась. Через несколько дней папа увидел меня с Сергеем, понял, что это может оказаться серьезным, зазвал его в свой кабинет и долго расспрашивал его о семье, родных, планах на будущее и проч.

Я при этом присутствовала и была оскорблена. Мне было стыдно за папу. Какое ему до всего этого дело? Как раз тогда в парке на эстраде какие–то заезжие артисты пели:

Вдруг я вижу, вдруг я вижу издалека

Старика — ее папашу.

Он свирепо, он свирепо палкой машет

и убить меня грозится.

Папе моему тогда было 58 лет и ходил он с тросточкой. Почему–то мне на память пришла эта тогда звучавшая песенка. Но зря папа так волновался. У нас с Сергеем были все–таки полудетские отношения, хорошая дружба, и поцеловались мы только один раз, на вокзале, когда он уезжал в армию. Это он потом в письмах просил меня дождаться его.

До войны Сережа служил в танковых частях в Белостоке. Последнее письмо я получила от него 21 июня 1941 года. В этот же день я отправила ему письмо, но не знаю, получил ли он его... Я долго берегла его письма... Только в 1981 году мне дали прочесть документ о смерти Сергея.

Он умер от разрыва сердца 22 мая 1945 г. в Германии. Ревела я тогда в три ручья.

Анжелика Маланьина.

(Окончание в следующем номере.)