По моим наблюдениям, до сих пор и в литературоведении, и, шире, в культурологии не изжита путаница и подмена одного понятия другим в употреблении терминов «белорусская культура» и «культура Беларуси», «национальная культура» и «мультикультурность». Вспоминается, что особенно это проявилось во время празднования юбилеев Адама Мицкевича, Станислава Монюшко и Владислава Сырокомли. Поскольку после Сырокомли остались наряду с огромным польским наследием и белорусские стихи, «сельского лирника» называли в печати то польским, то белорусским, то польским и белорусским поэтом, то представителем польской школы (литературы) в Беларуси. С Мицкевичем все выглядело сложнее, ибо его полумифические белорусские стихотворные ответы друзьям–филоматам до нас не дошли. А с Монюшко еще запутаннее: называть «отца польской оперы» одновременно «белорусским и польским композитором», согласитесь, нелогично.
Такая же непоследовательность наблюдается у нас при определении наследия многих художников, артистов, ученых. Особенно остро и несколько неожиданно для себя я ощутил это на примере творчества родившихся на белорусской земле представителей знаменитой Парижской импрессионистской художественной школы.
«Пчелы» парижского «Улья»
Кто такой Марк Шагал, я знал со студенческих лет. Затем во время командировки в Англию я увидел в киоске Оксфордского музея набор открыток, посвященных творчеству Льва Бакста. Попросил показать — и вдруг заметил слова мелким шрифтом: «родился в Гродно». В Гродно? Почему же я о нем не знаю? Купил открытки и расположил их в альбоме рядом с шагаловскими.
Несколько позже привез из Варшавы подаренный альбом репродукций Евгения Зака. Этот художник характеризовался там как польский и французский. Однако родился он, как свидетельствовало предисловие, в Могильно нынешнего Узденского района. Но и тогда за отдельными деревьями я все еще не видел густого и стройного леса. Точнее, парижского «Улья», жилого и творческого дома, где нашли приют и из которого выроились потом окрепшие «пчелы», прилетевшие сюда с белорусских земель с уже солидной медовой ношкой.
Да и количественно белорусский вклад выглядит впечатляюще: кроме названных трех творцов, в Парижскую школу органично влились еще 11 художников — Яков Балглей из Витебска, Михаил Кикоин из Гомеля, Пинхус Кремень из Желудка Щучинского района, Израиль Левин из Василишек того же района, Осип Любич из Гродно, Оскар Мещанинов из Витебска, Яков Милкин из Могилева, Хаим Сутин из Смиловичей нынешнего Червенского района, Надежда Ходасевич–Леже из деревни Осетище нынешнего Докшицкого района, Осип Цадкин, скорее всего, тоже из Витебска и Сэм Царфин из тех же Смиловичей. Впечатляет территориальная равномерность — будто бы вся Беларусь создавала Парижскую живописную школу. И этническая однородность — кроме Ходасевич–Леже, все, кажется, происходили из еврейской среды.
В гостях у Сутина
Узнав, что рядом с Минском, в Смиловичах, стараниями Национальной комиссии ЮНЕСКО открылся музей «Пространство Хаима Сутина», этим летом я наконец выбрался туда. Да вот только найти его оказалось делом непростым.
Две уютные, но, увы, пустые, без экскурсантов, комнаты, посвященные Сутину, разместились на втором этаже художественной школы. Спросил у Светланы Хасиневич, почти единолично работающей в музее, много ли бывает посетителей. Ведь Смиловичи стоят на бойком месте, да и к тому же в поселке сохранилась усадьба Ваньковичей — Монюшек, где будущий композитор мальчиком запомнил полуночный бой курантов, прозвучавший потом в опере «Страшный двор».
— Мало, — вздохнула Светлана Яковлевна. — Про нас часто забывает начальство и от образования, и от культуры, и от туризма. Вот и думаем теперь, каким образом привлечь туристов.
— Прежде всего надо бы поставить памятный камень у места, где стоял дом родителей художника. А может, — я начал фантазировать, — сосредоточить здесь творчество и других наших представителей в Парижской школе.
Более реальный замысел обозначился во время беседы с Владимиром Счастным. Он сообщил, что 45 картин белорусских «улейцев» уже выкуплены. Меценат хочет сначала устроить их выставку в Минске, потом провезти по областным городам, а в перспективе — положить в основу столичного музея частных коллекций.
Толерантность к своеобразию
Когда в свое время я бывал в командировках в Польше, подружился там с ныне уже покойным Базылием Белокозовичем. Он тогда работал заместителем директора Института славяноведения Польской академии наук, писал интересные книги о польско–русских, а потом и польско–белорусских литературных связях, будучи почетным доктором Ленинградского университета. В ответ на мои сетования, что белорусских находок, особенно по XVIII веку, куда меньше, чем хотелось бы, Базылий советовал смотреть на прошлое шире, учитывая все явления многоязычной литературной жизни. В итоге было найдено немало неизвестных ранее польских, русских и латинских произведений, использованных мною в монографии «На скрыжаваннi славянскiх традыцый: Лiтаратура Беларусi пераходнага перыяду (другая палова XVII — XVIII ст.)» (1980). Почувствуйте, уважаемый читатель, отличие: первоначально стояло «белорусская литература», а стало «литература Беларуси».
Во время визитов в Минск Базылий заезжал ко мне, мы много гуляли по городу. Помнится, как–то он сказал, что его несколько пугают высказывания наших молодых исследователей, безоговорочно относящих Мицкевича и Ожешко только к белорусским авторам, ибо они — наше общее явление культуры. Впрочем, и поляки, мол, допускали ошибки, объявляя вплоть до 1956 года свою страну моноэтническим государством. А куда же тогда деть белорусов Белосточчины, украинцев, переселенных после войны из Галиции в Поморье, кашубов в том же Поморье, немцев в Силезии?
Однажды в Верхнем городе я показал Базылю дом, в котором в гимназические годы Станислава Монюшко жила его семья. Белокозович опечалился, что в доме нет мемориального музея автора «Гальки». Сейчас тема Монюшко тем более актуальна, что не так уж далек и 2019 год, ознаменованный 200–летием со дня рождения в Убеле на Червенщине великого композитора. Ну а говоря более широко, речь сегодня надо вести о создании музея польской культуры Беларуси.
Заранее сообщаю, что обхожу культуру литовского населения Беларуси, тоже коренного, оставшегося островками от древних балтов, ибо в Островецком районе уже почти 20 лет существует центр литовской культуры и при нем созданный музей.
Культура еврейская
В солидном собрании, о котором говорил В.Счастный и которое уже находится в Минске, представлены разные авторы: и Кремень, и Кикоин, и Зак, и смиловичский Цадкин... Почти все, кроме Шагала и Сутина. Кстати, сегодня самая малая цена полотна Сутина — 400 тысяч долларов. Возможно, владелец коллекции купит что–либо и из его произведений, но только когда поступят дивиденды от уже вложенного капитала. В Минске оказалась самая большая коллекция импрессионистов в Восточной Европе и, значит, привлекательная для посетителей. Планируется при открытии выставки еще добавить туда одолженных на время Модильяни и Пикассо, а потом повозить ее по городам и вернуть обратно для постоянного экспонирования.
Экспонирования где? Лучше всего, как мне кажется, было бы разместить такую коллекцию в музее еврейской культуры. Но не в нынешнем, прописанном в одной скромной комнате, а в новом, специально для этого приспособленном. Конечно, концепция такого музея — вещь серьезная, она по плечу специалистам — художникам–музейщикам, историкам. Но попробую кое–что предложить и я.
В первой части можно разместить экспозицию «Белорусский мед из парижского «Улья». И здесь оказалось бы кстати присутствие не только «чистых» импрессионистов, но и художников следующих поколений, живших и творивших во Франции и ощутивших их влияние. Там же могли бы проходить выставки других белорусских частных коллекций.
Вторую часть музея следовало бы посвятить еврейской культуре, городской и местечковой, свободно и успешно развивавшейся на белорусско–литовских землях начиная с XIV века. Хорошо бы показать вклад, который внесли уроженцы Беларуси в государственное, экономическое и культурное строительство Израиля, — одних лауреатов Нобелевской премии здесь сколько! Конечно же, соавтором этой части музея станет центр еврейской культуры в Минске во главе с неутомимой Инной Павловной Герасимовой.
Ну а третья часть, скорбная и поучительная, — история Минского гетто, гетто других городов и местечек Беларуси. Еще это и праведники народов мира, спасавшие жизни своих иноэтнических соседей, рискуя собственной.
Уверен, так может возникнуть один из самых посещаемых музеев нашей столицы.
Культура польская
В белорусских исторических и околоисторических кругах бытует мнение, что польское присутствие на белорусских землях стало массовым чуть ли не начиная с Кревской унии, а после унии Люблинской — уж точно. Но факты свидетельствуют о другом. Да, еще с ХII века существовали на Полесье первые единичные поселения мазуров, изготовлявших из пепла в пущах моющее средство — поташ. Да, династические браки содействовали этнической диффузии. Но даже после унии 1564 года мало что изменилось: как рядовому польскому шляхтичу, так и вельможе проникнуть на территорию ВКЛ, получить здесь должность или землю было ой как непросто, ибо интересы местной знати твердо защищал Литовский статут 1588 года. Правда, оставался утонченный и модный среди пожилых вдовиц способ «европеизации» своих усадеб и обширных латифундий: взять в мужья молодого и галантного, да к тому же уже наделенного гербом поляка. Так в Беларуси появились десятки знатных родов, имеющих корни «по мечу» преимущественно в соседнем Подляшье и в Мазовии.
Ситуация изменилась в XVII веке, на волне контрреформации. Как это внешне ни парадоксально, но полонизация белорусско–литовских земель достигла своего апогея после разделов Речи Посполитой ее тремя соседками. Как их итог от польской шляхты пошли три повстанческие волны 1794, 1831 и 1863 годов. Такую же роль катализатора выполнял, только уже в просветительской форме, Виленский университет с его тайными студенческими объединениями и родившимися среди них народно–романтическими веяниями в поэзии. Последние же начали активизировать литературу уже не польскую, а белорусскую, литовскую и украинскую. Парадокс случился и с ликвидацией унии в конце 1830 годов: вопреки стремлениям властей, часть униатов, около миллиона, перешла не в православие, а в католичество. Относительное равновесие в крае в 1830 — 1850–е годы белорусских, польских и русских тенденций породило Сырокомлю и Дунина–Марцинкевича, поэму Константина Вереницына «Тарас на Парнасе», а в потенциале Богушевича и Купалу, Коласа и Богдановича. Как раз указанное равновесие дало местной, «тутэйшай» культуре Монюшко и Карловича, Ваньковича и Рущица. Мультикультурность всегда плодотворна.
Культура русская
Михаил Ткачев, общественный деятель и поэт, принес мне сборник под названием «Русские в Беларуси», составленный ученым и писателем Анатолием Андреевым и добротно изданный в Минске при поддержке российской правительственной комиссии по делам соотечественников за рубежом. Это почти готовая концепция будущего вполне возможного музея «Русская культура Беларуси». В ней есть многие тематические узлы: плодотворная деятельность в Гомеле фельдмаршала Петра Румянцева–Задунайского, графа Федора Паскевича и графини Ирины Паскевич, пребывание в Чечерске графа Захара Чернышева, полесские корни Федора Достоевского, белорусские пути–дороги Александра Пушкина и его потомков, пребывание в Здравнево под Витебском Ильи Репина и последнего российского императора в Могилеве, вклад в белорусскую науку российских ученых.
А первой в Минске публичной библиотеке в 1899 году в связи со столетием со дня рождения Александра Пушкина по просьбе общественности присвоили имя великого поэта. В 1909 году на расширенном заседании правления библиотеки ее почетным членом избрали Льва Толстого.
Культура татарская
Татарская культура в Беларуси имеет ту уникальную особенность, что ее носители усвоили как родной язык коренной нации — белорусский, другие аналогичные примеры мне неизвестны. Поскольку поселенцы могли брать в жены только местных женщин, через одно–два поколения наступала языковая белорусизация плененных и наемников. Оставаясь мусульманами, они переписывали Коран и другие священные книги арабской вязью, но понятными для них и их детей белорусскими словами. Так родился целый культурный пласт, не имеющий аналогов в мире.
Имел свои особенности также повседневный быт белорусских татар — устройство их жилищ, одежда, кухня, религиозные и семейные взаимоотношения. Все это могло бы найти интересное отражение в музейных экспозициях. Где? В Минске раньше существовало целое предместье, так называемые Татарские огороды, с мечетью в центре. Но, наверное, музей татарской культуры сегодня логичнее разместить в Ивье, имеющем древние мусульманские традиции и находящемся на бойкой туристической дороге.
От частного — к общему
Мультикультурность Беларуси предопределена всей ее исторической судьбой. Находясь на стыке двух великих макрорегионов, Востока и Запада, на путях «из варяг в греки», Беларусь просто не могла быть моноэтнической и моноконфессиональной. Закончу же статью ответом на вопрос, поставленный в начале. Термин «белорусская культура», я считаю, лучше использовать, когда имеется в виду коренная нация либо когда он употреблен относительно культуры государства. А «культура Беларуси» — когда речь идет о мультикультуре.
По моим наблюдениям, до сих пор и в литературоведении, и, шире, в культурологии не изжита путаница и подмена одного понятия другим в употреблении терминов...
Главная
Гороскопы
По моим наблюдениям, до сих пор и в литературоведении, и, шире, в культурологии не изжита путаница и подмена одного понятия другим в употреблении терминов «белорусская культура» и «культура Беларуси», «национальная культура» и «мультикультурность». Вспоминается, что особенно это проявилось во время празднования юбилеев Адама Мицкевича, Станислава Монюшко и Владислава Сырокомли. Поскольку после Сырокомли остались наряду с огромным польским наследием и белорусские стихи, «сельского лирника» называли в печати то польским, то белорусским, то польским и белорусским поэтом, то представителем польской школы (литературы) в Беларуси. С Мицкевичем все выглядело сложнее, ибо его полумифические белорусские стихотворные ответы друзьям–филоматам до нас не дошли. А с Монюшко еще запутаннее: называть «отца польской оперы» одновременно «белорусским и польским композитором», согласитесь, нелогично.
Такая же непоследовательность наблюдается у нас при определении наследия многих художников, артистов, ученых. Особенно остро и несколько неожиданно для себя я ощутил это на примере творчества родившихся на белорусской земле представителей знаменитой Парижской импрессионистской художественной школы.
Когда в свое время я бывал в командировках в Польше, подружился там с ныне уже покойным Базылием Белокозовичем. Он тогда работал заместителем директора Института славяноведения Польской академии наук, писал интересные книги о польско–русских, а потом и польско–белорусских литературных связях, будучи почетным доктором Ленинградского университета. В ответ на мои сетования, что белорусских находок, особенно по XVIII веку, куда меньше, чем хотелось бы, Базылий советовал смотреть на прошлое шире, учитывая все явления многоязычной литературной жизни. В итоге было найдено немало неизвестных ранее польских, русских и латинских произведений, использованных мною в монографии «На скрыжаваннi славянскiх традыцый: Лiтаратура Беларусi пераходнага перыяду (другая палова XVII — XVIII ст.)» (1980). Почувствуйте, уважаемый читатель, отличие: первоначально стояло «белорусская литература», а стало «литература Беларуси».
Михаил Ткачев, общественный деятель и поэт, принес мне сборник под названием «Русские в Беларуси», составленный ученым и писателем Анатолием Андреевым и добротно изданный в Минске при поддержке российской правительственной комиссии по делам соотечественников за рубежом. Это почти готовая концепция будущего вполне возможного музея «Русская культура Беларуси». В ней есть многие тематические узлы: плодотворная деятельность в Гомеле фельдмаршала Петра Румянцева–Задунайского, графа Федора Паскевича и графини Ирины Паскевич, пребывание в Чечерске графа Захара Чернышева, полесские корни Федора Достоевского, белорусские пути–дороги Александра Пушкина и его потомков, пребывание в Здравнево под Витебском Ильи Репина и последнего российского императора в Могилеве, вклад в белорусскую науку российских ученых.
Татарская культура в Беларуси имеет ту уникальную особенность, что ее носители усвоили как родной язык коренной нации — белорусский, другие аналогичные примеры мне неизвестны. Поскольку поселенцы могли брать в жены только местных женщин, через одно–два поколения наступала языковая белорусизация плененных и наемников. Оставаясь мусульманами, они переписывали Коран и другие священные книги арабской вязью, но понятными для них и их детей белорусскими словами. Так родился целый культурный пласт, не имеющий аналогов в мире.