«Бог дал мне жизнь для того, чтобы я кому-то попытался помочь»

Группа «Аквариум» была основана Борисом Гребенщиковым (на снимке) и его другом Анатолием Гуницким в июле 1972 года как постмодернистский поэтическо-музыкальный проект. За 40 лет существования «Аквариума» состав команды неоднократно менялся, неизменной являлась лишь константа по имени Мастер Бо. О юбилейных планах, философии, интеллигенции, о важном и самом главном Борис Борисович рассказывает в преддверии большого концертного тура.

— Борис, этот год для группы «Аквариум» юбилейный, с чем вас и поздравляю. Что скрывать — можно по пальцам пересчитать рок-команды, отпраздновавшие сорокалетие. Но, по слухам, вы равнодушны к датам и цифрам. Это так?

— Я абсолютно не вижу разницы между сорока, четырьмястами и четырьмя тысячами. Тем более что никто не помнит, когда на самом деле возникла группа «Аквариум».

— А лично для вас что важно?

— Мне важно, что музыка существует сейчас. А та история, что остается за кормой, — она прекрасна, и я очень ею доволен, но она меня просто не интересует. Мне интересно то, что мы делаем сегодня.

— И так было всегда?

— Безусловно.

— Но юбилей вы все же будете отмечать?

— Юбилей будет праздноваться привычным образом. Мы собираем работающий концертный состав и объезжаем с ним максимальное количество городов, которое у нас получится охватить за весну и начало лета. А что будет осенью — посмотрим.

— Пока вы занимаетесь концертным туром, написание нового альбома откладывается?

— По просьбе огромного количества людей, не способных слушать 10 альбомов, мы обязаны составить, сделать выжимку за последние 10 лет. Отобрать то, что мы считаем лучшими вещами. Кое-какие песни требуют дополнительной работы: где-то что-то переделать, доделать, переписать. На мой теперешний взгляд, они в музыкальном плане не очень хорошо получились. А некоторые почти хороши, но есть пара деталей в аранжировке, которые нужно уточнить. Я начал считать, и переделок накопилось на страницу. Планов у нас столько, что если сейчас сесть в студию, мы бы в июне вышли, работая каждый день. Очень многое хочется сделать.

— Вы хотите переделать музыку. А слова?

— К словам у меня нет претензий.

— И никогда не возникало желания их переписать?

— Как правило, нет. Бывает, при первой сдаче песни я оставляю что-то недоделанным в надежде, что потом все встанет на место. Как в песне «Волки и вороны»: в «Русском альбоме» мы записались с одной первой строчкой, а через полгода она таки встала на место. Так что окончательный ее вариант можно услышать только на концертах. Такие вещи бывают, но редко.

— Раз уж мы заговорили про песни. Так получилось, что у нескольких российских рок-групп есть песни, посвященные Иерусалиму. Это «Калинов мост», «Алиса», и совсем недавно об этом городе спели «Би-2». У вас же есть отсылка к нему в песне «Дубровский», ну и, конечно, «Город золотой» А. Хвостенко…

— «Город золотой», насколько я понимаю, не имеет ни малейшего отношения ни к Иерусалиму, ни к любому другому городу. Мы с Хвостенко обсуждали тонкости текста, и он милостиво позволил мне — в то время как в его песне говорится «над небом голубым» — оставаться при своем и петь «под небом». Потому что Небесный Иерусалим, о котором идет речь в этой песне, находится в душе каждого человека. Писать песни про Иерусалим, Беэр-Шеву или про столицу Зимбабве я не собираюсь. Меня не интересует Иерусалим ни с какой стороны, он ничем не отличается от многих других городов. Это прекрасный город с очень интересной историей, с особым вкусом и ароматом. Но другие города меня интересуют больше.

— А его мистическая составляющая?

— Мистика находится в душе человека, а не в отдельных камушках. В них тоже что-то есть, но, чтобы это почувствовать, нужна душа.

— Давайте поговорим о душе. Вы уже довольно давно ведете программу «Аэростат». В одной из них вы стали сравнивать русский рок с философией Николая Бердяева, Николая Трубецкого, Сергея Соловьева. Какая логическая связь?

— Она очевидна. Мы все принадлежим России и русской культуре, и так называемый русский рок — это народная музыка, написанная непрофессионалами. Он вполне подлежит объяснению тем же Бердяевым, потому что за последние 100—150 лет русские люди не изменились. И то, о чем поют сейчас, имеет корни в русской психике, которую Бердяев анализировал.

— А как же быть с разговорами о вырождении народа?

— Такие разговоры всегда были слышны. Это было и 100, и 200 лет назад. Всегда есть люди, которые жалуются, что все вырождается.

— Интеллигентские разговоры? Кстати, этим летом снова начались разговоры о ненужности интеллигенции. О том, что она — лишний и не играющий никакой роли элемент. Как вам кажется, чем это вызвано?

— Я не способен анализировать политические волны, которые привлекают внимание то к одному, то к другому. Они постоянно меняются. Но если сейчас об интеллигенции заговорили, значит, ее заметили, значит, она что-то делает. Интеллигенция всегда мешает. Интеллигенция по своей природе не способна сделать ничего, кроме как сидеть и вопить, что у нас все плохо. Но когда их «у нас все плохо» совпадает с тем, что на самом деле все плохо, на нее обращают внимание.

— Зато, кажется, вы стараетесь быть внимательным к вашим поклонникам — общаетесь с публикой на концертах, отвечаете на вопросы, пришедшие по почте. Кстати, вы всегда отвечаете на письма?

— Когда у меня есть возможность, когда не накапливается за несколько недель писем, на которые я не смог ответить, потому что у меня не было Интернета, я стараюсь отвечать на все.

— Даже на те, что могут показаться глупыми?

— Кто я такой, чтобы судить, глупое письмо или нет? Если человек мне пишет… Бог дал мне жизнь для того, чтобы, может быть, я кому-то попытался помочь. В таком случае не отвечать на письма с моей стороны было бы хамством.

— Некоторые тексты, фразы, выражения вызывают бурные споры, обсуждения. Вы их отслеживаете?

— Сказанное сказано. Мне лучше не слушать споры, а внимательно прислушиваться к тому, что происходит, чтобы писать что-то дальше. Человек может смотреть либо вперед, либо назад.

— Но ведь иногда позади остается то, что требует некого осмысления… И нужно время, чтобы прислушаться, чтобы понять его.

— Нет. Если я уже это пережил, то опыт остается со мной, мне никуда не нужно возвращаться.

— А как же необходимость анализировать ситуацию?

— Пусть анализируют те, кто не умеет дело делать.

— Нет уж, позвольте. Человек должен анализировать, чтобы понимать, что он сделал правильно или неправильно.

— Это очень большая ошибка. Анализ происходит сам по себе, мгновенный, на очень глубоком уровне. Остальной анализ — от головы. Это мы концепции, прочитанные в книгах, пытаемся навесить на то, что происходит в реальной жизни, и — всегда попадаем впросак. Любой анализ бессмыслен. Отдельно им заниматься не надо.

— Скажите, а друзья, они постоянно присутствуют в жизни или они остаются в вашем прошлом?

— Если ты с ними общаешься в настоящем, то они важны.

— А если на какое-то время расстался, то можно и не возобновлять общение? Тем более что с возрастом все меньше ощущаешь потребность в общении даже с теми, кто некогда был очень близким другом.

— Когда я вижу друзей, я очень им рад, но необходимости в повседневном общении нет никакой.

— И прежде не было?

— И прежде не было. Было время, когда с какими-то людьми мы не расставались вообще и жили друг у друга в карминах, но нам тогда было по 25 лет. С тех пор у меня появились другие ощущения. Как сказал один мудрый человек, когда не говоришь с людьми, говоришь с Богом — есть такой собеседник. А когда ты все время стрекочешь с кем-то из приятелей-друзей или просто с людьми, времени поговорить с Богом нет. А этот разговор людям необходим.

— Но не всем…

— Всем, просто не все знают это слово. И, как я слышал, многие люди предпочитают от этой беседы скрываться, потому что она может привести к необходимости изменения жизни, чего они очень не хотят. Тем не менее разговаривать все равно придется.

— И лучше раньше, чем позже?

— И лучше, когда это делаешь с удовольствием, когда этого хочешь. Хотя каждый человек тоже несет в себе Бога. Поэтому когда говоришь с человеком, с тобой через него говорит Бог.

— И тогда некоторые вещи, которые ты сам не мог увидеть, в таком разговоре вдруг становятся очевидными.

— Естественно. И нищий на улице может сказать нечто, что будет очень важно и что никто из друзей не скажет, — такое тоже бывает.