Искусство делать невозможное

Источник материала:

Журнал «Беларусь» переезжал из старой редакции. Горы мусора: рукописи, корректуры, рисунки, тетради, растрепанные журналы прошлых лет... Все вынесли во двор, на свалку. Рыжая папка, а на ней простым карандашом надпись: «Малишевский А.» Как не поднять, не взять, не заглянуть. В папке пять больших негативов. Рассматриваю на свет яркого весеннего солнца: первый негатив, второй... Знакомые пейзажи. Снег на негативах черный, земля — белая... Но что на них смотреть? Картины Малишевского без цвета — тени, витражи без света.

Серая шляпа

Шляпа была серой, с шелковой лентой и таким же кантом, — щегольская. Надень кто другой такую шляпу — смотрелся бы комично. Малишевскому же та щегольская шляпа шла. Помню вешалку в маленькой учительской, зажатой между большими мансардами, и шляпу на вешалке, стоявшей рядом с грязным слепком скульптуры Микеланджело «Раб». Ученики по одному заходили в узкую комнатку и показывали учителю эскизы. Один заходит, а другие слушают, как Малишевский ругается, и смеются. Своей очереди ждут... Учитель уходит. Роскошная серая шляпа в руке. На нас не смотрит. В дверях оборачивается, выдерживает паузу, потом склоняет седую голову и артистично надевает шляпу. Может, за его нездешний артистизм мы на Малишевского и не обижались.

Розетка и штепсель

Думаете, я про электричество? Нет. Я про живопись. Про тихую тайную жизнь вещей, про натюрморт. Альгерд Адамович Малишевский поставил на подиум несколько вещей, бросил кусок ткани и уехал в Париж... Учитель уехал, ученики остались. Мне тот натюрморт не понравился, насторожил, удивил. Начал я его писать–выписывать. Целый месяц тюкал маленькой кисточкой, бился над тем, чтобы вещи выглядели, как живые... Там, на серой стене, над подиумом, была розетка. Квадратная, плоская. С дырочками и шурупом посередине. Мне казалось, что все на холсте получилось: зеленый эмалированный чайник, кусок розовой ткани в мелких складках... Учитель после Парижа выглядел веселым и возбужденным. Рассматривал мое произведение недолго. Ни чайник, ни ткань его не удивили. Ткнул пальцем в нарисованную розетку.

«Хотелось бы, чтобы током ударило... Чтобы штепсель вставил — и лампочка загорелась».

Я не знал, как такое можно сделать. Но поверил. Искусство — это попытка сделать невозможное. Вот что скрывалось за словами Альгерда Малишевского.

Пупок

Не помню, про чью постановку с обнаженной натурщицей учитель высказался подобным образом: «Все тут неживое, только пупок моргает».

Париж и Пуховичи

Казалось бы, что общего между Парижем и Пуховичами? Но провинциальные Пуховичи Малишевский вспоминал куда чаще, чем знаменитый Париж. Вспоминал он те Пуховичи подчеркнуто брезгливо, с издевкой и иронично, чуть ли не на каждом занятии. И театрально–художественный институт, во дворе которого тогда находилось художественное училище, постоянно обзывал Пуховичской академией.

Дистанция

Между учителем и учеником всегда должна существовать определенная дистанция. Она может сокращаться, увеличиваться, но всегда должна быть. Это как между родителями и детьми. И мне никогда не приходило в голову обратиться к учителю неуважительно. Существовало расстояние. Холодок, воздух...

Встреча

Несу под мышкой картину, спешу. Встречаю на улице Малишевского. Я учусь на первом курсе театрально–художественного института. Картину несу на просмотр (экзамен). Поздоровались. Малишевский случайной встрече рад. Просит показать картину. Заворачиваем во двор. Я разрываю бумагу, в которую завернуто полотно, ставлю его у стены. Проходят люди, смотрят на нас, на картину, уходят. Закапал дождь. Малишевский раскрывает зонт. «И что, думаешь, за это тебя Крохолев хвалить будет?» — издевается учитель. — А знаешь что? Когда тебя выпрут из Пуховичской академии, то ты не бойся, не пропадешь. Не пропадешь?» Последние слова звучат негромко, с надеждой. Малишевский по–взрослому пожимает мне руку. Из Пуховичской академии меня не выперли, потому что и там нашлось несколько разумных учителей.

Вокзальные башни

Слово «бильда» пошло гулять по художественной среде с подачи Альгерда Малишевского. Бильдами учитель называл все неоправданно большие картины. Однажды, после республиканской выставки, раздраженно, но не без зависти сказал про художника Мая Данцига так: «Если бы Данцигу позволили, то натянул бы он полотно между вокзальными башнями и написал свою самую большую бильду». Гипербола, но прежде чем такое сказать — нужно увидеть.

Портрет Греты

Грета Станиславовна Лисовская преподавала в художественном училище черчение. Спокойная интеллигентная женщина. На республиканской выставке в 1974 году появился ее портрет. На портрете она была значительной, не похожей на себя. Мы, ученики, стали смотреть на Грету Станиславовну другими глазами, с уважением, потому что тот портрет написал сам Альгерд Малишевский.

Вспомнить Париж

Малишевский смотрит в окно. Поблескивают стекла очков. Он смотрит на небо. На мокрое весеннее небо. Лицо художника сосредоточенное и недовольное. Становится на подиум. Теперь он видит не только небо, но и каштановые от мокрой ржавчины минские крыши. Учитель стоит перед высоким окном довольно долго. Руки все время держит за спиной... Соскакивает, глядит на нас, на мольберты с незаконченными картинами. «А в Париже теперь весна, каштаны цветут... А вот небо там, как и тут, — теплое, просторное... Ну кто так пишет, как вы?» — говорит с досадой и садится. Никто из учеников и предупредить не успевает про испачканный краской табурет.

Про Ренуара

Я пришел в училище с девушкой. В коридоре столкнулся с Альгердом Малишевским. Поздоровались. Он откинул голову и сделал шаг к стене. Но смотрел не на меня, а на мою спутницу. Таким взглядом он обычно рассматривал картины, которые вызывали интерес или удивление. Через очки, поверх, потом очки поправил, наклонил голову и улыбнулся. Моя Алена от такого внимания покраснела, да и мне стало малость не по себе. Малишевский по–птичьи цокнул языком. «Чисто Ренуар», — сказал громко, чтобы все услышали. Я смотрел на перламутрово–золотую девушку в полосатой рубахе и узком переливчатом сарафане и видел полотно Огюста Ренуара. Трепетные краски, как запахи французского парфюма, изменчивые, как шелк на ветру, как песок на берегу моря... Мы поспешили в буфет, чтобы купить... Нет, не шампанское, не кофе с круассанами, а горячие пирожки.

Диалектика

«Когда у тебя только одна картина, то она, понятно, хорошая, выдающаяся, гениальная... А когда работ много, то есть разные», — сказал Альгерд Малишевский, когда я положил на пол к его ногам один рисунок.

Берет

Когда Малишевскому что–то нравилось, то он мог смотреть на полотно или рисунок долго. Сидит на табурете. Крутит в пальцах карандаш или кисть и молчит. Слова подбирает. Сигарету мог попросить, закурить, чтобы через дым на работу смотреть, чтобы легче думалось. Сам сигареты уже не покупал.

Он ушел. На табурете остался черный берет. Я его примерил — мне он оказался маловат. Никакого смысла я в это не вкладываю.

Справка «СБ»

Альгерд Малишевский, 1922 — 1989.

В 1952 году окончил Харьковский художественный институт. Преподавал в Минском художественном училище (1953 — 1981). С 1956 года в Белорусском союзе художников. С 1977 года — заслуженный деятель искусств Беларуси.

Произведения А.Малишевского находятся в Национальном художественном музее Беларуси, Музее современного изобразительного искусства в Минске, фондах Белорусского союза художников и Министерства культуры России, в частных собраниях как в Беларуси, так и за рубежом.

Автор публикации: Владимир СТЕПАН