XIX век на скамье подсудимых. Как птица едва не разлучила любовников и отправила мужчину под суд

Источник материала:

Для кого освещают улицы холодной мартовской ночью, когда горожане крепко спят, заперев двери своих домов и прикрыв окна ставнями? Иван шел по безлюдным минским улицам, стараясь не попадать в круги света, отбрасываемые керосиновыми фонарями. Вот нужный ему дом на Крещенской и лестница черного хода, ведущего прямиком в кухню. Иван поднялся по ступеням, достал из кармана новенький ключ, дважды повернул его в замочной скважине, осторожно потянул на себя дверь и замер, прислушиваясь: не проснулся ли хозяин дома? Было тихо, однако прежде чем шагнуть за порог, мужчина достал из кармана нож (мало ли что!). Но за порогом шею Ивана обвили нежные руки Стефании. Значит, не спала — ждала свидания с милым.

Чего боялись наши предки, жившие 100−200 лет назад, о чем мечтали, какое поведение считали предосудительным, в чем видели удачу, кому завидовали и кому сочувствовали, на чем экономили, какие новости обсуждали за обеденным столом и что при этом ели? В научных трудах ответов на эти вопросы не дается. Мы решили поступить по-другому, выбрав своей главной героиней — повседневность, а главным героем — обычного, или безымянного, человека. А помогут нам документы судебных дел, хранящиеся в Национальном историческом архиве Беларуси.

Истцы и ответчики, правые и виноватые тех давних судебных разбирательств давно обрели вечный покой, но их поступки и слова продолжают жить. Запечатленные густыми чернилами на плотной шероховатой бумаге, они рассказывают нам историю страны и ее граждан сквозь призму бытовых забот и людских страстей.

Названия населенных пунктов, состав преступления и приговор суда даются без изменений. Образное описание намерений, чувств и мыслей героев является художественной интерпретацией материалов судебного дела.

Эта история, в которой переплелись любовь, преступление и певчие птицы, произошла в 1895 году, то есть 123 года назад, в губернском городе Минске.

«Тогда-то Иван и решил сделать себе дубликат ключа от черного хода и приходить к Стефании ночью»

Иван и Стефания познакомились летом, столкнувшись в продуктовой лавке на Магазинной улице (современная улица Кирова). В корзине девушки лежали каравай ржаного хлеба, колбаса, яйца, крупы в мешочках, а еще почему-то шишки и охапка одуванчиков, вырванных с корнем. Это было забавно. Иван вызвался помочь симпатичной девушке и донес ее корзину до дома на Крещенской улице (часть современной Интернациональной улицы), а по дороге узнал, что понравившуюся ему особу зовут Стефанией и что одуванчики, шишки и даже яйца предназначаются в пищу не людям, а птицам.

Владел птицами Митрофан Порывай, у которого Стефания с недавних пор работала «прислугой за все». «За все» в данном случае означало, что девушка не только стряпала и убирала, но и ухаживала за птицами: чистила клетки, кормила зябликов и соек, снегирей и канареек, соловьев и щеглов — птиц в минской квартире Митрофана Григорьевича было несколько десятков.

Работодатель и прислуга были вполне довольны друг другом. Порываю нравилось, что одна служанка у него выполняет двойной объем работы. Стефания находила приятным время от времени отдыхать от стряпни, говоря хозяину: «Обеда сегодня не ждите — у меня генеральная чистка клеток». Однако с появлением в жизни девушки Ивана ее служебные обязанности стали входить в противоречие с «приватными желаниями». Так, Митрофан Порывай категорически запрещал своей служанке приводить в дом посторонних людей «даже одного с ней пола, не говоря уж о мужчинах». И поначалу Иван и Стефания встречались только на улице. Но что было делать, когда ударили морозы? Трижды Митрофан Григорьевич заставал в своем доме Ивана (пьющего чай на его кухне, читающего газету, помогающего Стефании чистить клетки) и устраивал скандал. Тогда-то Иван и решил сделать себе дубликат ключа от черного хода и приходить к Стефании ночью — благо для прислуги в квартире у Порывая имелась отдельная комната рядом с кухней. Об этих тайных посещениях Митрофан Григорьевич до поры до времени не догадывался и считал, что его распоряжение о незваных гостях выполняется.

«Если молитвы помогут мне вернуть здоровье, то я куплю соловья и поднесу его ксендзу в подарок»

К середине марта Стефания заболела. Причину ее болезни, проявляющейся в сильной слабости, врачи понять не могли и прописывали девушке только «поддерживающие снадобья». Стефания принимала их, но лучше ей не становилось. Оставалось последнее средство — молитвы. По просьбе Стефании Иван привел к ее постели ксендза минского Кафедрального католического собора Франциска Косиньского. Ксендз помолился вместе с девушкой, исповедал и приобщил ее и, заметив, что Стефания немного приободрилась и повеселела, спросил: «Это кто там за стеной такие трели выводит? Соловей?».

Клетки с певчими птицами стояли у Митрофана Порывая в центральной комнате — гостиной, и пение чижей, кенарей и соловьев разносилось по всей 4-комнатной квартире. Иван и Стефания давно привыкли «к этому шуму» и не обращали на него внимания, но сейчас, подчиняясь интересу духовной особы, отвели ксендза в гостиную, показали птиц и познакомили с Митрофаном Григорьевичем. Оказалось, что Франциск Косиньский «большой обожатель певчих». Митрофан Порывай, радуясь возможности поговорить о «любимом предмете», стал показывать ксендзу гордость своей пернатой коллекции — какого-то особенного соловья «стоимостью до 100 рублей». Вот тогда-то Стефания и произнесла слова, положившие начало череде последующих — тревожных — событий. «Даю обет, — сказала она, — обет Богу: если молитвы Косиньского помогут мне вернуть здоровье, то я куплю соловья и поднесу его ксендзу в подарок».

Однако пока девушке становилось все хуже: ей даже пришлось оставить службу у Порывая и вернуться в родительский дом. Иван стремился навещать возлюбленную каждый день, но родители Стефании не пускали его дальше прихожей, так как «ухажера» дочери они «не одобряли». И вовсе не потому, что их нежному цветочку на момент описываемых событий едва исполнилось 25 лет, а Ивану было уже 37. И уж конечно не потому, что Стефания-Наталия Адольфовна Стефановская — таково полное имя нашей героини — «значилась по паспорту дворянкой», а Иван Иванович Адамченко — сапожником. Стефановские были дворянами «без средств», вынужденными отдавать дочь работать прислугой, тогда как Иван хорошо зарабатывал на сапожном деле (обувь в его мастерской шили другие — он занимался поисками заказов). Причина недовольства родителей была в том, что к своим 37 годам Иван успел обвенчаться, пожить в браке и похоронить жену, оставшись отцом 4-х детей, а многодетный вдовец, как они считали, — не лучшая партия для девушки.

К началу апреля Стефании стало совсем плохо: она заметно похудела, с трудом вставала с постели. Отец и мать молились о здоровье дочери в костеле и уже не возражали против присутствия в своем доме Ивана, так как он был единственным, кто еще вызывал у Стефании интерес к жизни. Иван понимал, что его возлюбленная может умереть, и буквально не отходил от Стефании. Он носил ее на руках по дому («чтобы не лежала весь день у стены»), а когда потеплело, то и по крохотному садику, поил и кормил с ложки, достал какой-то «целебный мед», приносил девушке цветы, конфеты, ленты, рассказывал новости. Его заботы принесли свои плоды — к больной стали возвращаться силы. Тогда мужчина удвоил усилия: он заставлял Стефанию больше есть и хотя бы ненадолго выходить в садик — посидеть на солнышке, а еще подбадривал девушку, уверяя, что выглядит она уже «много лучше», почти здорова. Скоро, утверждал Иван, придет время исполнить обет: подарить ксендзу Косиньскому соловья.

Визит к ксендзу назначили на первый понедельник мая, и Иван озаботился поисками птицы. Сначала он хотел поймать ее «где-нибудь на лугу», но только напрасно потерял день — оказалось, что к началу мая «чертовы соловьи в Минск еще не прилетели». Пришлось идти за птицей на рынок, что на Троицкой горе (современное Троицкое предместье). Иван помнил, как Митрофан Порывай оценивал своего соловья в «несуразно огромные» 100 рублей, и взял с собой 50 рублей, собираясь купить «что попроще», да еще и поторговаться. Но соловьев на Троицкой горе продавали… за 1 рубль 20 копеек. При иных обстоятельствах мужчина обрадовался бы дешевизне, а сейчас задумался: обет дан не кому-нибудь — Богу, что, если копеечный соловей для выполнения обета не подойдет и Стефании снова станет хуже? Рисковать не хотелось. Так в голове Ивана сложился план достать для Стефании не какого-нибудь соловья, а «того самого, сторублевого». Ключ от черного хода в квартиру Порывая мужчина еще не выбросил. И ему было известно, что новую служанку Митрофан Григорьевич пока не нанял. Стефанию в свой план Иван не посвящал.

«За тайное хищение предмета, стоимость которого не превышает 300 рублей, сапожнику грозило заключение в тюрьме на срок от 3 до 6 месяцев»

3 мая 1895 года Порывай проснулся в 7 часов утра. Оделся, умылся и отправился «разговаривать с птицами», как делал всегда. Приоткрытую дверцу клетки и отсутствие в ней соловья он обнаружил мгновенно и тотчас же заподозрил, что его лучшую птицу украли. Два дня Митрофан Григорьевич размышлял о том, кто бы мог это сделать, но когда узнал, что ксендз Косиньский «вот только что» получил в подарок соловья «от какого-то мужчины и бледной барышни», остановился на одном подозреваемом — Иване Адамченко. Порывай написал заявление в полицию.

Ивана вызвали на допрос, но он отрицал свою вину: «Птица, что, не могла улететь? Ну, забыл Митрофан закрыть клетку, форточку, окна, так причем здесь я?! А соловья для ксендза я купил. За рубль двадцать». Эти же слова сапожник Иван Иванович Адамченко произносил и во время заседания Минского Окружного суда, на котором находился в качестве обвиняемого по ст. 169 «Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями». За «тайное хищение предмета, стоимость которого не превышает 300 рублей», сапожнику грозило заключение в тюрьме на срок от 3 до 6 месяцев. Сделанный заранее дубликат ключа и ночное проникновение в квартиру Порывая были отягчающими обстоятельствами, способными увеличить срок тюремного заключения до 9−12 месяцев.

«Защитные реплики» обвиняемого Митрофан Григорьевич опровергал легко. Оставленное открытым окно? Помилуйте, да кто ж не знает, что каждый вечер и зимой, и летом ровно в 19 часов педантичный Митрофан проверяет птичьи клетки, затем закрывает на задвижки окна и форточки, лично контролирует, заперты ли входные двери?! К тому же на окнах у Порывая давным-давно установлены железные сетки «от мух и кошек» — следовательно, и при открытых форточках соловей не мог бы вылететь из квартиры. Не валяется ли птица мертвой в углу гостиной? Исключено! Сразу же по исчезновении соловья Митрофан Григорьевич пригласил к себе «полицейского и трех уважаемых людей» и в их присутствии (и с их помощью) перебрал все вещи в доме, заглянул во все ящики, отодвинул все шкафы и диваны, поползал возле «мышиных дыр» — птица найдена не была.

Выступала в суде и выздоровевшая Стефания. Пытаясь помочь Ивану, она несколько раз повторила, что клетка, в которой находился соловей, была сломана: из нее легко вынимались «две палочки». Но судьи из выступления девушки уяснили только то, что обвиняемый часто бывал в доме Порывая и настолько хорошо знал расположение птичьих клеток, что мог отыскать соловья даже в темноте.

Спас Ивана адвокат, чье имя в судебных документах не сохранилось. Обращаясь не столько к судьям, сколько к присяжным заседателям, он в красках описал «благородную любовь» Ивана к Стефании, препятствия, чинимые их венчанию родителями, отчаяние Ивана при болезни возлюбленной и его попытки спасти ее. В конце своей речи адвокат со значением добавил, что пострадавших в этом деле нет: ксендз Франциск Косиньский, узнав, что у Порывая пропал соловей, и не желая быть замешанным «ни в малейшем скандале», сразу же вернул свою птицу Митрофану Григорьевичу, не разбираясь, «сторублевая она или с Троицкой горы». Присяжные заседатели, выслушав речь защитника, признали Ивана Ивановича Адамченко невиновным. Мужчину освободили в зале суда.

Теги: Минск