Книги, о которых говорят. Гузель Яхина: от "Зулейхи" к "Детям"

Источник материала:

Гузель Яхина шла в литературу тихой поступью. До поры до времени ее имени никто не знал, а в 2015 году узнали сразу и все. Появился роман «Зулейха открывает глаза», мгновенно снискавший и несколько престижных премий, и перевод на тридцать языков. Фамилия Яхина стала известна всему читающему кругу постсоветского пространства. А совсем недавно вышел второй ее роман «Дети мои».

Есть пословица: «Первый блин комом», но у писателей обычно комом второй «блин». В первой книге автор старается высказать все, что хочет, его глаза еще свежи, взгляд не замылен. А на долю второй остаются остатки — то, что не вошло в первую. Когда-то Стивен Кинг шутил, что «провала второй книги» избежала лишь Харпер Ли, потому что написала только одну. (Тогда он не знал, что у Харпер Ли был и первый роман, который — опять же как исключение — оказался хуже второго). Таким же исключением из «правила второй книги» на фоне прогремевшей «Зулейхи» стал роман «Дети мои».

«Зулейха» мне, скорее, не понравилась … Вернее так: чем дальше читала — тем больше не нравилась. Несмотря на то что интерес вызывает и тема раскулачивания, и татарский, экзотически поданный колорит, и — главное — на редкость сочное перо автора. Описания зримы; характеристики героев — пусть и не блещут глубиной — динамичны (самый интересный персонаж, пожалуй, свекровь Зулейхи, Упыриха). Динамичен и сюжет, эдакий советский «Робинзон Крузо». Только вот действие происходит в лагере, который приходится строить с нуля: большинство арестантов и охранников по пути в Сибирь ушли на дно вместе с дряхлой баржей … И вот чекист Игнатов (в начале книги убивший мужа Зулейхи) с помощью тридцати заключенных пытается создать в тайге у Ангары идеальный лагерь — примерно такой, какими их одно время представляли себе советские люди и сочувствующие Советам иностранцы. Лагерь со школой, с медпунктом, с самодеятельностью, а главное — со справедливым устроением. Тут каждый на месте: и ленинградский врач, и профессор математики, и татарские крестьяне… Лагерь, которого быть не могло.

Видно, что Яхина любит описывать процесс создания быта, благоговейно относится к подробностям любого дела (как, кстати, и Дефо): описывает процесс охоты, постройки, взаимодействия с материалами, создания — пусть бедного — но уюта, … и на Ангаре вырастает «город-сад», прямо по Маяковскому. Люди в нем (за исключением одного персонажа) совестливы и доброжелательны друг к другу: а как иначе, ведь они выживают сообща. Даже Игнатов осознает, что, убивая «кулаков», он, мягко говоря, был не прав. А у Зулейхи открываются глаза на то, что она — не покорная служанка мужа, свекрови, традиций, а личность. Еще у нее открываются глаза на Игнатова, что, в общем-то, предполагалось…

С места создания идеального городка-лагеря Семрук мне стало неинтересно. Хуже неправды может быть только полуправда: лагерь — это лагерь, и люди в нем несчастливы, даже если строят себе тюрьму сами… Впрочем, для многих читателей главным в романе было другое: приключения, история любви чекиста и ссыльной, хорошо описанный материальный мир, быт, экзотика. В свете этого понятны и восторги публики, и премии, и переводы. Все это было ожидаемо. Не ожидала я другого — того, что мне понравится вторая книга Яхиной, недавно поступивший в продажу роман «Дети мои».

Именно с этими словами обратилась императрица Екатерина к приехавшим в Россию немцам, расселившимся на Поволжье. Об их судьбе и повествует роман.

Главный герой Якоб Бах — российский немец, учитель в немецкой колонии Гнаденталь.
Ему давно за тридцать, он робок и застенчив, жизнь его уныла. День сменяется днем, и все они одинаковы до того момента, пока его не нанимает богач-хуторянин с другого берега Волги. Попасть туда можно только на лодке, перейдя замерзшую реку и долго плутая в лесах. Задача Баха — обучить чтению, письму, да и правильной речи дочь богача — Клару. А поскольку девица должна блюсти честь, то во время учения их разделяет ширма. Герой и героиня не видят друг друга — но, конечно, влюбляются друг в друга. Во время отъезда Клариной семьи на историческую родину девушка сбегает в Гнаденталь — и начинается травля молодой и, заметим, еще «непорочной» семьи гнадентальским обществом. Герои вынуждены перейти реку и начать жить на хуторе… Узнаете? Затерянное место на высоком берегу реки, пусть не Ангары, а Волги. Уже вторая робинзонада — только на хуторе, оснащенном всем необходимым для житья. (Пока что любой читатель первого романа Яхиной может предсказать действие на десять, а то и двадцать страниц вперед). Так же предсказуемо… ладно, обойдемся без спойлера. Скажем так, некоторое происшествие, в результате которого Бах остается на хуторе без Клары, но с грудным ребенком.

Время от времени по ночам он выбирается в Гнаденталь — и страшные годы мы видим глазами человека, не знающего ни о чем, что происходит в мире.

«О, как изменился за прошедшее время Гнаденталь! О, как изменились и люди в нем! Печать разрухи и многолетней печали легла на фасады домов, улицы и лица. Стройная геометрия, некогда царившая здесь, утратила чистоту линий: прямизна улиц нарушена развалинами, крыши скривились, створки окон, дверей и ворот покосились уродливо. Дома покрылись морщинами трещин, лица — трещинами морщин. Покинутые дворы зияли, как язвы на теле. Почерневшие мусорные кучи — как лиловые опухоли. Заброшенные вишневые сады — старческие лохмы. Опустелые поля — лысины. Казалось, цвета и краски покинули этот сумрачный край: и потемневшая побелка домов, и наличники, и высохшие деревья, и сама земля, и бледные лица жителей, их поседевшие усы и брови — все стало одинаково серым, цвета волжской волны в ненастный день. Лишь красные флажки, звезды и стяги, щедро украсившие местный пейзаж, горели вызывающе ярко и нелепо, как кармин на губах умирающей старухи».

Во время одной из вылазок Бах встречается с горячим, исполненным веры в революцию немцем из «фатерлянда» Гофманом, который жаждет построить в Гнадентале остров будущего — и по его просьбе бывший шульмейстер начинает писать сказки. И вот чудо! Сказки сбываются…

Общее с «Зулейхой» — сочные описания, детали, экзотика. Что мы знали о том, как жили поволжские немцы в России и затем в СССР? Одна история с трактором «Карлик» чего стоит! Великолепна идея с оживающими сказками: жаль, что эта нить не протянута по всему роману. Люди же, кроме разве что революционера Гофмана, схематичны. В «Зулейхе» это мешало больше, здесь — меньше: роман «Дети мои» — это предание, миф, а в мифе человек — лишь крохотная часть Вселенной. Мощнейшая сцена — в духе магического реализма — путешествие Баха по дну Волги, усеянной останками людей и вещей, останками истории. Появляется в романе и мифический всесильный вождь (читай — Сталин), и это, пожалуй, неудача романа. Не нужен он там: глаза онемевшего шульмейстера Баха, не понимающие, что происходит, становятся глазами читателя… Мы видим, как рушилась община, как под началом Гофмана ее пытались воссоздать на новых началах, как рушилась утопия, и сказка, придуманная Бахом, становилось жуткой былью.

Очевидно, что «Зулейха» и «Дети мои» написаны одним и тем же пером: детальное, вещественное описание быта — выпуклое стекло, сквозь которое виднеется история. Но в «Детях» появляется новое: магический реализм становится не просто жанром — принципом книги. Думается, это и есть самое лучшее направление, в котором может писать Яхина — история глазами мифа. Что ж, подождем третьего романа…

Читайте также:

«Русский мир» тогда и сейчас, священники-педофилы и, конечно, любовь: топ-десять книг 2017 года