ХIХ век на скамье подсудимых. Как харизматичный красавец покорил Минск, а оказался обманщиком

Источник материала:

29 сентября 1897 года с подножки поезда, прибывшего в Минск из Варшавы, сошел молодой человек в офицерской форме. Посмотрел по сторонам, окликнул носильщика: «Любезный, где у вас размещается военное начальство?». Носильщик махнул рукой куда-то в сторону и исчез. Молодой человек что-то пробормотал (возможно, сказал: «Нет, это не Рио-де-Жанейро») и зашагал по перрону. Так начались минские приключения Николая Ксегорати — «офицера и джентльмена», хорошо известного полиции ряда крупных городов, авантюриста, осужденного по целой пригоршне статей, харизматичного красавца, без труда покоряющего людские сердца.

Забегая вперед, отметим, что белорусские похождения Ксегорати стали поводом для судебного разбирательства в Минском окружном суде. Материалы судебного дела сохранились в Национальном историческом архиве Беларуси и легли в основу данной статьи.

Кем, собственно, был этот молодой человек? Николай Ксегорати родился в Таганроге в семье железнодорожного служащего, чьи предки некогда переселились в Российскую империю из Греции (отсюда и греческая фамилия). Около 5−6 лет Николай протомился в гимназии Ростова, а потом бросил учебу, поступил юнгой на корабль и объехал вокруг света.

Вернулся домой к отцу раскаявшимся сыном и попросил финансировать его учебу в штурманском училище. Отец в выдаче средств на учебу отказал. Тогда Николай заявил, что заработает деньги сам, и устроился на работу, по-видимому, переписчиком или переводчиком. Но тут выяснилась одна неприятная вещь: оказалось, что «ходить на службу следует каждый день, а жалованье — крайне незначительное — получать лишь раз в месяц». Николай работу бросил и впредь решил этот печальный опыт не повторять.

У молодого человека был дядя — «греческо-подданный», проживающий в Севастополе. Он пригласил Николая к себе погостить, оценил живость его характера, гибкость ума и дерзновенность натуры (а также знание шести иностранных языков) и выдал племяннику некоторую сумму денег «на полезные деловые цели». О большем молодой Ксегорати не мог и мечтать! Никакого дела он открывать не стал, а поехал на Кавказ и около года счастливо прожил на его курортах, курсируя между Минеральными Водами, Пятигорском, Железноводском и Ессентуками. Здесь, на Кавказе, Ксегорати заказал себе черкесскую форму и облачился в нее, так как заметил, что дамы чаще обращают внимание на военных, чем на штатских мужчин.

Результаты не заставили себя ждать: Николай стал любовником одной «красивой и знатной дамы» — графини, благодаря которой научился «светскому обхожденью». Вместе с новоприобретенными манерами как-то само собой родилось желание иметь титул, и Николай стал именовать себя князем: чаще всего Абашидзе или Багратион-Мухранским.

Растратив все свои деньги и деньги, ссуженные графиней, Ксегорати отправился в европейскую часть империи. В Ярославле и Твери «немного набедокурил»: обвинялся в мошенничестве (его сравнительно честные способы отъема денег у доверчивых граждан полиция сочла уголовно наказуемыми), аморальном поведении, подлоге, уничтожении улик, бродяжничестве, присвоении себе титула, звания и прочим вещам «по мелочи». Был осужден, отсидел несколько месяцев в тюрьме. Затем отправился в Москву, пожил в Варшаве, собрался ехать в Санкт-Петербург.

«Не поверить честным глазам, военной выправке и княжеской надменности было невозможно»

Николай Ксегорати не почтил бы своим присутствием Минск, если бы не дорожная неприятность: по дороге в Петербург он остался без копейки. Проблему следовало решить. Ксегорати вошел в здание вокзала, толкнул дверь в комнату «воинского начальника при железной дороге», расправил плечи, щелкнул каблуками и отрекомендовался:

— Князь Михаил Бебутов! Начальник милиционерского отряда в Абхазии, адъютант-переводчик при наместнике Кавказа! Следую в Санкт-Петербург. В дороге был ограблен певичками. Прошу предоставить мне литеру А для дальнейшего следования. (Литера — документ с правом бесплатного проезда по железной дороге).

Никакого сомнения в том, что перед ним стоит подлинный офицер, у «воинского начальника» не возникло, и Николай получил бы литеру, однако их не было в наличии. Ожидать литеру ему посоветовали в одной из лучших минских гостиниц с рестораном — в «Европе». Ксегорати хотел есть и пить, поэтому охотно согласился «пока пожить там».

— Благоволите предъявить документы, — сказал молодому офицеру хозяин «Европы» Веньямин Поляк, заполняя положенную при оформлении в гостиницу карточку.

— Документы у начальства, подвезут — предъявлю, — ответил Ксегорати.

— Тогда хотя бы вид на жительство, — настаивал Поляк. — Иначе при проверке у меня могут быть неприятности.

— Я же сказал, что мои бумаги находятся у начальства! — разозлился молодой офицер. — Я — князь Михаил Бебутов! Вам недостаточно моего слова?! Впрочем, вот моя визитная карточка.

С князем Бебутовым Веньямин Поляк был знаком лично, но тот был штатским лицом и по возрасту намного старше стоящего перед ним офицера.

— Кем вы приходитесь Михаилу Петровичу Бебутову? — спросил он у вспыльчивого молодого человека, разглядывая его визитку.

— Родственником! — отрезал тот.

И Поляк предоставил мнимому князю отдельный номер в своей гостинице, а также «отпустил напрокат» коляску с лошадьми для выезда. Вслед за хозяином «Европы» владелец гостиничного буфета и ресторана Адам Саулевич открыл для фальшивого Бебутова кредит в своих заведениях. Впоследствии в суде они говорили, что кредит для благонадежных приезжих в гостинице и ресторане — обычное дело, а не поверить честным глазам, военной выправке и княжеской надменности молодого человека, именующего себя Бебутовым, было просто невозможно.

«Ловить на такие мизерные шансы не в моем характере»

Николай Ксегорати сразу же заказал в ресторане Саулевича роскошный обед, но съесть его не успел — в дверь его номера постучали: познакомиться с начальником милиционерского отряда, князем, особой, приближенной к императору, оценить его медальный профиль и могучие плечи атлета пришли местные офицеры. Николай вздохнул и произнес то, что от него ожидали:

— Рад знакомству. Прошу отобедать со мной, господа.

Два дня Ксегорати и местные офицеры — нам известны несколько фамилий: Милентьев, Дядков и Минаев — «кутили в ресторане» Саулевича и катались по Минску в гостиничной коляске. Дядков также проявил гостеприимство: продал кое-какие свои вещи старьевщику и «дал за вырученные деньги обед у себя на квартире». Правда, денег на табак у него уже не оставалось, поэтому «общество курило махорку денщиков». На третий день компания вновь была в «Европе».

До сих пор за номер и пиршества не было уплачено ни копейки, и Ксегорати понимал, что тучи над ним сгущаются. Он собирался неспешно выйти из гостиницы, на вокзале сесть на проходящий товарный поезд, проехать пару станций, а потом «действовать по обстоятельствам», но не успел — «разнежился, увлекся» и отложил побег на пару часов, за которые Поляк и Саулевич успели через комиссионера предъявить ему счет за услуги. Николай поступил так, как всегда поступал в таких случаях: разорвал счет, устроил скандал, ударил комиссионера, но гордо удалиться не успел — Поляк и Саулевич обратились к «военным властям», и Ксегорати был арестован.

Препроводить фальшивого офицера на гауптвахту было поручено адъютанту коменданта Николаю Наумову. Тот давно хотел познакомиться с князем, был с арестантом предельно вежлив («Пустые формальности, князь, больше суток на гауптвахте не пробудете — даю слово»), однако кое-чему удивился.

— А разве в милиционерском отряде присвоены аксельбанты и шпоры? — спросил он, разглядывая черкесскую форму Ксегорати.

Бело-желтым кушаком, серебряным аксельбантом и стальными шпорами на сапогах Николай дополнил черкесскую форму по личной инициативе, находя, что так она выглядит представительнее. И сейчас решил защитить свои дизайнерские изыски:

— Так ведь я состою в конвое Его Императорского Величества! Благодаря покровительству дяди.

Адъютант не нашелся с ответом.

«Эти чистые глаза, этот уверенный взгляд он видел в Таганской тюрьме… когда и сам сидел там по пустяковому делу»

2 октября 1897 года князь Михаил Бебутов, он же Николай Ксегорати, сдав свою шашку, кинжал и револьвер Наумову, прибыл на гауптвахту.

Здесь необходимо сообщить, что у Николая была одна привычка, склонность или потребность (радующая каждого историка): он стремился доверить свои впечатления бумаге. И сейчас, немного поскучав в заточении, молодой человек попросил тетрадку, карандаш и принялся писать дневник. Благодаря этим запискам, а также тому, что у Ксегорати их в свое время отобрали и подшили к судебному делу, у нас есть описание помещения гауптвахты в Минске конца XIX века и сведения о распорядке дня арестованных офицеров.

Вот как Ксегорати описывает помещение: две комнаты для арестованных офицеров — в каждой по окну без решеток, рядом комната начальника караула; одна комната для арестованных унтер-офицеров, рядом помещение для нижних чинов караула. Кроме того, в здании было два ватерклозета — один для офицеров, другой для солдат. И добавляет в качестве интересной особенности: «Решеток нигде нет, часовых нет, двери день и ночь открыты, линия железной дороги и лес близко».

А это описание комнаты, в которой ему довелось сидеть: «Здесь стояли 2 мягких дивана, 2 стола и 6 венских стульев. На столе лежали колода карт, книги, табак, чай, сахар, варенье. Под диваном я нашел порожние бутылки от водки».

Вторая комната для арестованных офицеров, согласно запискам Ксегорати, была идентична первой, но в ней сломался диван и «вообще было сыро», поэтому ею пока не пользовались, а провинившихся офицеров содержали в одном помещении. У князя Бебутова спросили, не возражает ли он против соседства некоего Федорова, отбывающего наказание «за буйство и пьянство». Фальшивый князь не возражал, пожал руку собрату по несчастью, а затем «был подан самовар, и все мы — начальник караула, дежурный по караулу, Федоров и я — стали пить чай. Разговорились. Спать легли в час ночи».

«3 октября 1897 года. Встали в 11 утра и принялись пить чай. После вышли на улицу погулять. Вернувшись, выпили по рюмке водки», — так Ксегорати описывает свое первое утро на гауптвахте. А это описание вечера: «Меня пришли навестить Дядков, Минаев и другие офицеры. Выпили чаю. Они сообщили, что обо мне говорит весь Минск, и говорит в преувеличенной манере, будто я по ночам гуляю по городу с кинжалом за поясом».

Наведался к Бебутову-Ксегорати и адъютант Наумов.

— Извините, князь, — сказал он, — но вам придется посидеть здесь недельку-другую. По месту вашей службы на Кавказ отправлены запросы с целью удостоверить вашу личность. Вы будете свободны, как только придут справки.

Но Ксегорати знал, что с получением справок он как раз таки не будет свободен, потому что вскроется его обман. «Скоро все узнают, что я волк в овечьей шкуре», — написал он в дневнике, не слишком удачно выражая свою мысль (получилось, что овечья шкура — это черкесская военная форма).

Николай решил бежать с гауптвахты, но вновь опоздал. Через какой-то час после ухода Наумова у окна и двери комнаты для арестованных офицеров было приставлено по часовому. Федорова отсадили. Прогулки по городу были прекращены. «Беда! Беда! Беда! — записал Николай. — И какая скука! Делать нечего, хожу по комнате и с горя пою».

«Как снискать хлеб насущный?» — «Надо мыслить»

Проскучав около недели и узнав, что сведения о незаконном присвоении им титула князя уже поступили, Ксегорати решил, что гауптвахты с него хватит. Он написал «добровольную объяснительную», в которой изложил свою биографию и раскаялся в совершенном обмане («князем я назвался по легкомыслию, форму надел, чтобы производить фурор»).

Следом за объяснительной было написано прошение на имя коменданта, в котором Николай просил освободить его от гауптвахты («так как военным я никогда не был») и посадить «под домашний арест и надзор полиции, пока будет разбираться мое дело». Благодаря этому прошению выяснилось, что Минск не совсем чужой для Николая город, — здесь у него были родственники или знакомые, а именно мать его мачехи, дворянка Софья Згоржельская. Она жила в доме по Клебанскому переулку, и именно здесь, «у бабушки — матери второй жены моего отца», Ксегорати собирался отбывать свой домашний арест. Однако прошение молодого человека удовлетворено не было: его перевели не в дом бабушки, а в минскую городскую тюрьму.

Следствие по делу Ксегорати велось долгих восемь месяцев, в течение которых Минск отправлял запросы в Таганрог, Севастополь, Пятигорск, Железногорск, Ярославль, Тверь, к князьям Абашидзе, Багратион-Мухранским, Бебутовым и ожидал ответы, подтверждающие или опровергающие показания «авантюриста». Потом был суд. Обвиняющая сторона настаивала на том, что титул и офицерское звание были «самовольно присвоены» Ксегорати с целью корыстной, а потому он, несомненно, виновен в мошенничестве. Защита утверждала, что все эти титулы и мундиры не более чем мальчишеская игра, «увлечение и тщеславие» несовершеннолетнего юноши (в 1897 году Николаю было 19 лет). Итогом стал приговор: 4 месяца заключения в Минском тюремном замке.

Николай Ксегорати тут же написал ходатайство о том, чтобы 8 месяцев предварительного следствия были «зачтены» ему в срок наказания, но и это ходатайство не удовлетворили: Ксегорати отсидел весь положенный срок. Таким образом, рассчитывая провести в Минске 10−15 минут, необходимые для получения литеры А, молодой человек задержался в городе ровно на год.

Прощаясь с Минском, Ксегорати решил отправиться с запада на север. Через несколько лет он угодит под суд в Симбирске, но подробности этого нового судебного дела нам неизвестны.

Теги: знакомства, Минск