Война штурмовика Михаила Шатило

Источник материала:

Рядовой контрактной службы Анастасия Шингель, shingel@vayar.sml.by

Руки фронтовика Михаила Шатило немного дрожат, переворачивая потрепанные страницы летной книжки. Боже, как же в годы той страшной войны все они ждали приближения Великой Победы… Он снова разглядывает записи, вспоминает свои боевые вылеты.

А когда Михаил Федосеевич вспоминает детство, его испещренное морщинами лицо озаряет улыбка. В мыслях он вновь становится тем мальчишкой, которому когда-то покорилось небо. Он и сейчас гордится своей «сибирской закалкой», ведь самые сильные белорусские морозы ему нипочем.

— Помню, вечерами, когда вся наша семья ложилась спать, отец запирал двери и непременно брал с собой в дом лопату. Снега за ночь наметало столько, что утром не пройдешь! Метров пять в высоту… — вспоминает ветеран. — И мы, детвора, часто делали в снегу пещеры и могли полдня в них провести. Даже при свечах там сидели, истории всякие друг другу рассказывали.

Михаил Федосеевич вырос в городке Тайга Кемеровской области — и, вполне вероятно, не стал бы летчиком. В их семье никто никогда не стремился к облакам: отец был машинистом на паровозе, мама хлопотала по хозяйству. А Мише было скучно сидеть дома — хотелось приключений, достижений, открытий, побед. Желание чего-то нового, неизведанного и привело его в аэроклуб, где, пройдя медкомиссию, паренек стал изучать летную азбуку.

— Потом меня направили в Омскую летную школу, — продолжает свой рассказ ветеран войны. — А уже оттуда — на фронт. В 76-м гвардейском штурмовом авиационном полку 1-й гвардейской штурмовой авиационной дивизии я служил, 137 боевых вылетов на моем счету. На войне мне везло — ни разу не был серьезно ранен.

Война началась для летчика Шатило в 1943 году. После «учебки» Ил-2 стал его надежным бронированным Пегасом. И лишь однажды за всю войну Михаил был сбит. То был его восьмой боевой вылет.

— Тогда наши войска освобождали Крым. Мы штурмовали главный немецкий аэродром на мысе Херсонес, но враг открыл огонь из зениток — пришлось отступать. Я догонял своих, когда меня настиг немецкий истребитель. Специально летел вдоль берега — ведь знал, что он уже наш. Немец подошел совсем близко. Но сам, видимо, тоже был неопытным пилотом, потому что как ни целился по моему Ил-2, основная трасса все же уходила вдаль.

Михаил понимал, что главное — не паниковать, взять себя в руки. Но сердце замерло в груди, когда одна пуля просвистела возле головы, обожгла шлемофон и вошла в доску приборов. Мотор вражеские пули еще не задели, но летчик понимал: надо сажать самолет. А куда? Аэродрома-то поблизости не было. Михаил Федосеевич стал лихорадочно вспоминать карту, подыскивая подходящее место для посадки. А впереди виднелись горы…

…Когда самолет коснулся земли, бойцы не поверили своему счастью. Только покинув кабину, летчик увидел, что его комбинезон в крови. И удивился: там, в небе, он даже не почувствовал, что ранен.

— Взвалили мы со стрелком парашюты на плечи и пошли в соседнюю татарскую деревню Альма-Тархан, — продолжает рассказ фронтовик. — На улице ни одной живой души, все словно вымерли. Как потом мы узнали, жители молились в это время в мечети. Спасибо русская учительница пустила переночевать. А уж поутру мы вышли на дорогу, проголосовали и приехали в свой полк.

— А сколько вам было лет, когда это случилось? — спрашиваю у фронтовика.

— Так, погоди-ка… Сколько ж это мне было? Запамятовал, — немного смутился Михаил Федосеевич. — Я 1919 года рождения, а произошла эта история в 1944-м. Значит, мне 25 лет было. Да… А сейчас мне 92.

«Неужели?» — удивленно гляжу на своего собеседника. Он и сейчас стройный, подтянутый, кажется, 92 года для него — всего лишь отметка в паспорте. Правда, множество коробочек с лекарствами, аккуратно стоящих на нижней полочке стенного шкафа, напоминает о почтенном возрасте. А в небесно-голубых глазах бывалого летчика все еще блестят задорные огоньки… Интерес к жизни: в душе он все так же смел и отважен, молод и энергичен.

Михаил Шатило вспоминает те, самые страшные годы своей молодости, события, иные из которых всю жизнь старался забыть. И он в который раз убежденно повторяет: им, летчикам, несмотря на постоянное нервное напряжение, на страх быть сбитым и попасть в плен, было легче, чем пехоте.

— Нас хоть кормили здорово, пятая норма довольствия была, а пехота сухари жевала. У них землянки, траншеи, окопы вместо теплой избы, всюду грязь, зимой мороз пробирает до костей. А мой Ил-2 был отличный, красивый чудо-самолет. Надежный, бронированный, с сильным вооружением. От мотора тепло подавалось в кабину, так что порой даже жарко становилось. И одеты мы были хорошо: зимой в теплые комбинезоны и унты, а летом в форму из хлопчатобумажной ткани.

Многое пришлось пережить Михаилу Федосеевичу. Бывало, пообедаешь прямо в кабине самолета (времени между вылетами не хватало даже на отдых) — и вновь получасовой полет к месту назначения. И снова штурмовики делали один заход за другим, сбрасывая авиабомбы на врага…

Помнит летчик Шатило, как однажды их шестерке штурмовиков с двумя самолетами прикрытия пришлось принять бой над захваченной немцами территорией. Такая суматоха началась! То звезды, то кресты мелькали перед глазами — толком не успеть ни прицелиться, ни оценить обстановку. Тогда Михаилу Федосеевичу удалось сбить вражеский самолет, за что он получил в награду 1.000 рублей. Их летчик, как и все жалованье, получаемое на фронте, отправил домой. Знал, что там, в тылу, родным приходится несладко.

Авиатор-фронтовик рассказал и о том, как на товарных поездах он вместе с другими бойцами ехал в Москву на Парад Победы, как в 1945 году ему, старшему лейтенанту, вручили самую памятную награду — Золотую Звезду Героя. Листая страницы фотоальбома, называл своих боевых товарищей, многих из которых уже нет.

— Михаил Федосеевич, а вы скучаете по полетам? — спрашиваю моего собеседника.

— Когда меня списали — к службе на боевых самолетах стал не годен, я прошел обучение и долго летал на вертолетах. А потом… — вздыхает Герой Советского Союза Шатило, глядя в окошко на облака, сквозь которые пробивались первые по-весеннему теплые солнечные лучи. — Потом небо мне часто снилось, хотелось снова увидеть землю с высоты птичьего полета. А сейчас уже годы не те.

…Я, как и многие журналисты до меня, разглядываю главную реликвию, оставшуюся на память Михаилу Федосеевичу, — летную книжку. Сколько людей бережно листали эти пожелтевшие страницы, разговаривая с Героем… И мне даже трудно представить, с каким ликованием, счастьем и надеждой в далеком 1945-м он подчеркнул наискосок в своей летной книжке дату последнего боевого вылета и старательно вывел печатными буквами: «Кончилась война!».