"Обнимаем свои вертолеты, говорим им комплименты и просим помочь": как девушки-пилоты покоряют небо

Источник материала:

Лётное поле в +30 — это место не для слабых. Жара — на огромной площадке негде укрыться от солнца, шум вертолётов, пыль в глазах и лёгких. Может, в небе дышится легче?
Чтобы узнать это, мы с фотографом нарезаем круги по полю, мешаясь у всех под ногами, и под крыльями вертолётов — тоже. Ищем наших героинь: Софию Куршубадзе и Настю Короткевич. Девочки — им 23 и 21 — взаправдашние пилоты вертолёта.

Несмотря на часы, проведённые в небе — на двоих более 300, про Софию и Настю не скажешь, что они витают в облаках. Серьёзные, собранные, чёткие:

— Девушки, а мы уже приехали! Как вас найти-то? - отправляем им сообщение.

— Уже готовимся ко взлету, надо сосредоточиться, поговорим потом. Мы в Ми-2, летим в паре с Робинсоном.

Ясно?

Своих пилотов мы находим, когда они уже в небе. Для нас — тех, кто на земле — они не в Ми-2, а в «желто-зелёном вертолётике».

Из этого желто-зеленого вертолётика тоненькая Настя высовывается, по ощущениям, наполовину. Спускает трос с ведром, зачерпывает воду… И аккуратно опускает его на площадку, не расплескав ни капли, когда вертолёт пролетает через всё поле.

Ну, со стороны кажется, что ни капли, а жюри это проверит: уровень воды замеряется до и после испытания. Так девочки готовятся к чемпионату мира по вертолетному спорту, который пройдет в Беларуси в следующем году.

Когда София и Настя спускаются на землю, их окружают мужчины из других экипажей — коллеги по небу. Волнуются — «ну, как оно?», хвалят, обнимают.

Неужели в воздушной стихии нет шуток про «обезьяну с гранатой» и «женщину на борту»? Спросим у самих девушек. А заодно про страх высоты, слабых мужчин и веру в Бога.

— Девочки, а как вы взяли… и полетели?

Анастасия:

— Мой папа летал на планере — ещё до того, как я появилась. И меня, с детства, брал с собой на аэродром. Помню это ощущение, когда поднимала голову вверх и смотрела, как в небе пролетают огромные самолеты… И для меня само собой разумеющимся было, что когда я подрасту — тоже буду летать. Это как в школу пойти или в институт поступить — прописано уже было в моей программе.

— А ты высоты не боишься?

— Да меня в детстве никто не спрашивал. (Смеется.)
Сели — и полетели. Я тогда опасности не осознавала! А когда в 15 лет взлетела сама — первый осознанный полёт — уже к ней привыкла. Хотя… Это, конечно, необъяснимое чувство: ты поднимаешься так высоко, что должен упасть. Но не падаешь, летишь.

И всё такое маленькое внизу. Влюбляешься в эту картинку — и уже не можешь отказаться от неба.

— Да ну, мы сегодня смотрели, как ты высовываешься с ведром этим — и обмирали. Вдруг выпадешь! На какую высоту вы поднимаетесь обычно?

— Ми-2 поднимается до 4000 метров. Мы чаще всего работаем на высоте километра от земли.

Ну, а выпасть я не должна… По идее! Я же пристёгнута. И я доверяю своему командиру — Соня меня не уронит! Она, кстати, до полёта по сто раз проверяет прочность всех ремешков, которыми я пристёгнута.

— Соня, а как ты стала «командиром»?

— Мне было 15, я училась в Кадетском корпусе (1-й Минский Кадетский корпус имени воинов, погибших в Афганистане. — Прим. редакции). И на одном из построений сказали: будет проходить набор в самолётно-вертолётное звено. Если соответствуешь требованиям, — учёба на бюджетной основе. Из 100 человек, которые проходили комиссию, была одна девочка — я. Конкурс тогда был 8−10 человек на место.

Помню, меня спросили: на чём я, чуть что, хочу летать — на самолёте или на вертолёте? Я сказала: на вертолёте.

— А почему, кстати?

— Потому что решила, что это будет сложнее. (Улыбается.)

— И что потом было?

— А потом назвали фамилии пяти человек, которые прошли в вертолётное звено. Моя была среди них.

Так я пришла в аэроклуб ДОСААФ. До этого момента не летала ни разу в жизни, даже на пассажирских лайнерах. И во время полёта у меня просто отнимались ноги…

А ещё перед первым самостоятельным вылетом мне нужно было прыгнуть с парашютом! Нам, лётчикам, надо с ним прыгать минимум два раза в сезон.

Ужас, какой страх! И тут же — восторг. В небе постоянно испытываешь полярные чувства. И от этого появляется желание приручить вертолёт, заставить эту машину подчиняться тебе. А когда это получилось, повторю слова Насти, — я влюбилась. До такой степени, что я, кажется, могу головой пробить любую стену, которая будет мешать мне снова и снова подниматься в небо.

— А как появился ваш женский экипаж?

София:

— Я вот не боюсь показаться высокопарной и по 100 раз это говорю: благодарна судьбе, что мы познакомились и летаем с Настей. Во время полёта она — мои глаза и уши. В буквальном смысле: благодаря её точным командам я управляю вертолётом.

— Настя, а Соня во время полёта для тебя — кто?

— Мозг! Который собирает воедино все сигналы и принимает верные решения! (Улыбается.)

София:

— Для меня долго не могли найти оператора… А ведь без него в нашем деле далеко не улетишь — во всех смыслах.

И я обращалась с просьбами к друзьям-лётчикам, чтобы они полетали со мной в паре хотя бы во время соревнований. Иначе я бы просто не смогла в них участвовать. Но стать моими постоянными напарниками по экипажу ребята не могли — учёба, служба.

А потом в ДОСААФ пришла Настя и довольно успешно начала осваивать вертолёт — она толковая девочка, схватывает быстро. (Улыбается.)

Уже через год мы начали тренироваться и летать вместе. Что важно для экипажа? «Слётность» и взаимопонимание. Конечно, опыта у нас было немного, но зато — огромное желание. Настя всё впитывала как губка. И если сначала слушалась беспрекословно, потом вникла в детали и началось: «Нет, так мы делать не будем. Лучше сделаем иначе — и вот почему…». Тут я и поняла, что она — мой экипаж. (Улыбается.)

Вместе мы летаем третий год. За это время Настя получила КМС, а я — мастера спорта. Хотя главное: мы стали настоящими друзьями.

— А помнишь самый страшный момент за время полёта?

— Помню, но не расскажу. Это только в милых фильмах типа «Экипажа» из аварийной ситуации делают подвиг. А в реальной жизни никто из пилотов не любит о таком вспоминать и тем более пересказывать. Проанализировал то, что случилось, исправил ошибку, сделал выводы — и всё, сидишь молчишь. Думаешь: слава Богу, что у меня такой сильный ангел-хранитель, наверное, зачем-то я здесь нужен.

Но скажу честно: да, бывали критичные моменты, когда происходил частичный отказ техники. После такого думаешь только об одном: Господи, если б как-то иначе среагировала, это была бы твоя «крайняя» минута… Или секунда.

Что нужно, когда понимаешь: это край? Холодная голова нужна и — для баланса — горячее сердце.

— А если без лирики?

— А если без лирики: нельзя взлетать, если знаний у тебя на «уверенную четвёрку». Потому что в воздухе твоя четвёрка превратится в три балла. Если хочешь в небо, знать своё дело на земле надо на пять с плюсом — не меньше. Но и это, конечно, не даёт гарантий.

— Вы не боитесь упасть?

— Честно? Это последнее, о чём стоит думать во время полёта. Если понимаешь, что ты делаешь и зачем, такого не случится. Ну, а если внештатная ситуация — главное, помнить, чему тебя учили, действовать чётко по инструкциям… И всё будет хорошо.

— Как ваши мамы относятся к такому увлечению? Или они знают не обо всём?

Анастасия:

— Ну, моей маме приходится постоянно переживать за всю семью: за меня, сестру, папу… Мы все летаем. Думаю, максимум волнения она уже пережила с папиными полётами, но, конечно, тревога не уходит — мама каждый раз желает удачи и ждёт новостей о том, как всё прошло. А я ничего ей не рассказываю, кроме того, что всё классно. (Улыбается.)

Папа, конечно, к этому относится по-другому: он болеет за каждый наш вылет не только как отец, но и как профессионал. Мы работаем с разной техникой — папа летает на самолёте, — но главный совет, который он мне дал, универсален: нельзя бояться машин. Не вертолёт управляет мной, а я управляю вертолётом. Я принимаю решение. Поэтому всё в моих руках.

София:

— А моя мама сегодня впервые была на наших соревнованиях… Она всегда поддерживала меня перед полётами, но сейчас особенно волновалась. Очень любит наш экипаж и считает, что для меня огромная удача — встретить такого пилота-оператора, как Настя. Когда спустились на землю, мама сказала: счастлива, что вы делаете это так… красиво! (Улыбается.)

— Кстати, Кадетский корпус — это был чей выбор? Твой или мамы?

— Сейчас у меня появился какой-никакой жизненный опыт, и я более реалистично смотрю на вещи, но тогда, в 15 лет, я мечтала о мире во всём мире, о всеобщей справедливости. И думала, что могу на это повлиять — идеализировала общество…

Поэтому я вошла в корпус осознанно. У нас в стране на тот момент не было никаких учреждений образования военного или милицейского профиля, куда бы брали девушек. А мне очень хотелось служить, быть полезной своей стране. Я могла уехать в Россию и поступить там в милицейский колледж, но тогда мне нужно было бы принести присягу Российской Федерации — и это меня остановило.

Я выбрала Корпус, и это стало… Хорошей такой школой жизни. В любом случае я ни о чем не жалею — характер проработала будь здоров.

— Много вас там было — девочек?

— На момент моей учебы, человек 7 во всем корпусе.

— К вам было особое отношение?

— Считаю, девушка, которая идёт в такую структуру, должна отдавать себе отчёт в том, что она делает. И зачем.

Если она пришла, чтобы почувствовать себя принцессой, найти любовь — это не по адресу. Сюда приходят служить. А значит, ты такой же боец, как мужчина. И тянуть лямку нужно наравне со всеми, без каких-либо снисхождений и поощрений. Чтобы не было ситуаций из серии «ой, я ноготь сломала», мы обрезали их под ноль. Нам запрещено было носить серьги и кольца.

Так что в корпусе к нам было такое отношение: в первую очередь ты товарищ по оружию, как бы высокопарно это ни звучало, а потом уже девушка. Мы были равны: кадет Иванов и кадет Куршубадзе.

— А ты, с твоим опытом, согласишься с утверждением, что белорусские женщины сильнее мужчин?

— Да, это моё счастье и моя беда. Счастье, потому что мне нравится быть сильной, держать жизнь в своих руках и самой принимать решения. Беда, потому что хочется, чтобы рядом был мужчина ещё сильнее, и хотя бы рядом с ним я могла быть… Как это называется? «Настоящей женщиной»! (Улыбается.) Платье надеть, губы накрасить, взять его под руку…

Конечно, мне хочется быть слабой… Хотя бы иногда. Чтоб не надо было постоянно куда-то бежать и решать проблемы, взваливать всё на себя, понимать: если не ты — то никто…

— Анастасия, а ты что скажешь?

— А я… Встретила любовь в небе! У нас в аэроклубе со второго курса проходят подготовку курсанты Военной академии — вертолётчики. И когда я пришла в ДОСААФ, Андрей там уже занимался. Но почему-то я его никогда не замечала… Сидела зубрила теорию, всё внимание — только учёбе.

Ну, а на следующий год, когда стала летать, он сам меня заметил. Объяснял устройство вертолёта, помогал его осваивать — в общем, взял за живое. (Улыбается.)

Поначалу просто были друзьями по небу, а потом оказалось, что это не дружба — и продолжается она уже два года.

— Гордится тобой?

— Ага… Но ругает очень сильно, если мы не так пролетаем маршрут, неправильно считаем ветер… Строит, короче! Но не препятствует, а это главное.

Потому что бывает по-другому: парень на старте отношений восхищается тем, что ты делаешь, а потом заявляет: «Это всё, конечно, очень интересно, но летать ты не будешь, приземляйся!».

София:

— И это так неправильно! По-моему, когда мужчина ставит вопрос так «или я, или полёт» — это про то, что он не уверен в себе. А заодно хочет, чтобы и девушка перестала в себя верить.

Что значит «сделай выбор»? Сам сделай выбор: если ты меня любишь, значит, ты принимаешь меня с моей любовью к авиации. А если нет, то к чему тогда этот разговор?

Насте повезло, потому что Андрей влюблён в небо не меньше. Не все мужчины могут прочувствовать, что это такое… Если ты говоришь мне «прекрати, дорогуша», единственное, что я прекращу — это отношения с тобой.

— То есть: первым делом вертолеты?

Анастасия и Софья хором:
— Ну, а мальчики потом! (Смеются.)

— Вы сегодня очень тепло общались с пилотами-мужчинами после полёта. Они всегда так к вам относились или поначалу был скепсис с их стороны?

София:

— Нет, у нас, гражданских, всё просто и как-то душевно. Может, я наивна, но мне кажется, что мы, вертолётчики, друзья — здесь все желают друг другу добра. Это чувствуется даже на соревнованиях. И тут ни пол, ни возраст не играют роли — объединяет одна большая любовь, авиация. Хотя… Наверное, то, что мы девочки, всё-таки играет роль. Никто не делает нам поблажек, но отношение отеческое, трогательное. За косяк во время полёта в ухо никто не даст. (Смеется.)

В военной авиации всё иначе… Знаю, что есть пара женщин, которым посчастливилось туда попасть, но в целом это не приветствуется. Подготовка летчика — это очень большие деньги. Если он делает перерыв в работе даже на месяц — это уже выпадение из обоймы. Нужно время и средства на восстановление техники пилотирования. А если это женщина, которая уходит в декрет? А если в декрет она уйдет не один раз?

Так что мужская позиция мне вполне понятна. Но обидно, что, по сути, ставят перед выбором: либо рожай, либо летай. А я и рожать, и летать буду! Верю, что случайных людей в авиации не бывает, и раз я тут — должно получиться.

Я готова послужить своей стране, только возьмите и научите, дайте диплом о том, что я могу это делать. Мне ничего не нужно — ни космической зарплаты, ни славы, ни звёзд с неба. Только делом любимым заниматься. Знаешь, как хочется?
Просыпаться утром и знать: «Класс, меня ждёт моя любимая работа, сегодня я буду летать!». А вечером бежать домой, потому что там ждёт семья.

Анастасия:

— Да, я бы тоже ушла в авиацию с концами и не задумываясь, если бы такая возможность была. (Сейчас Анастасия студентка Белорусского государственного медицинского университета, учится на бюджете.)

— Как часто тренируетесь, с учетом того, что основная деятельность — другая?

Анастасия:

— Вот сколько дают, столько и тренируемся, правда. После работы, учёбы, при любой возможности.

— А что самое страшное для пилота?

София:

— Не пройти врачебно-лётную экспертную комиссию (ВЛЭК). Каждые полгода мы её проходим… Без справки никто в небо не пустит, поэтому если подрубят по здоровью — всё. Даже говорю — и не по себе становится. Это как после кошмара ночного — просыпаешься и думаешь: «Господи, слава Богу, что это не случилось на самом деле».

— У вас не бывает конфликтов?

Анастасия:

— У нас — нет. Хотя мы наблюдали такое со стороны: бывает, после полёта командир и оператор расходятся в разные стороны. А мы или вместе расстраиваемся, или вместе радуемся. И стараемся вытягивать друг друга на позитивные эмоции, потому что без оптимизма в этом деле никак — «Так, ты мне плакать не дала, и я тебе тоже не дам!».

София:

— Не бывает так, чтоб кто-то из нас после неудачного полёта кричал: «Это ты виновата!». Наверное, потому что мы на старте проговорили: в небе нет «твоих» или «моих» ошибок — только общие. Каждая и так понимает, где чья зона ответственности, чувствует, если сама недоработала, но штрафные очки и опыт в этих ситуациях мы получаем вместе.

То же и с удачными полётами. Личные победы — это в сумме общая победа нашего экипажа.

— Слушайте, а вот водители часто дают имена своим машинам, говорят о них, как о друзьях. А у вас есть любимый вертолёт?

— Все любимые — мы с ними и разговариваем, и обнимаемся, и договариваемся. На этих соревнованиях у нас было специально отведённое время для разговора с вертолётом — чтобы мы его погладили, пожалели, наговорили комплиментов и попросили помочь. Как ты относишься к вертолёту — тем он тебе и отвечает. (Улыбается.)

— А пилоты — суеверные люди?

— Скорее, верующие. Хотя есть традиции, которые просто вросли в нас. Как слово «крайний», например, которое многим режет слух. Мы никогда не говорим «последний полёт».

— Вы сказали о вере в Бога у людей, которые поднимаются в небо. А помните известную цитату Юрия Гагарина (по крайней мере принято её ему приписывать): «Я летал в космос, а Бога не видел»?

София:

— Я не верю, что Юрий Алексеевич так думал. Дело в советском времени, антирелигиозной пропаганде. Когда ты оказался в воздушной стихии, так близко к небу — нельзя не поверить в Бога. Мы это знаем по себе.

Теги: Новости