"Умирать всегда страшно": Кто такой Бабченко и почему все о нем говорят

Источник материала:

«Я плохой солдат. Я жить хочу больше, чем умереть»

Вчера вечером в Киеве тремя выстрелами в спину был убит журналист и писатель Аркадий Бабченко — он умер по дороге в больницу. Человека, который прошел две войны, был на Майдане, у Белого дома и на потопе в Крымске, застрелили на пороге собственного дома.

Это не первый случай подобного рода — так, два года назад в столице Украины погиб беларус Павел Шеремет, в чьем автомобиле сработало взрывное устройство. После этого Бабченко написал колонку под названием «Я не понимаю, зачем убивают общественно-политических журналистов».

Мы собрали, что известно к данному часу, и публикуем слова Бабченко о жизни, смерти и войне.


Что произошло?

В данный момент украинская полиция рассматривает две версии: убийство из-за профессиональной деятельности Бабченко и из-за его гражданской позиции. МВД Украины опубликовало ориентировку на подозреваемого в убийстве.

В‘ячеслав #Аброськін: На цей час складений фоторобот підозрюваного у вбивстві Аркадія Бабченка. Встановлюються свідки та обставини події. На місці події працює слідчо-оперативна група, оперативні підрозділи апарату Національноі поліції, а також ГУНП в Києві pic.twitter.com/wTxLRwfKgp

— МВС України (@MVS_UA) May 29, 2018

Российский Следственный комитет завел дело об убийстве. МИД России призвало украинские власти «приложить все усилия к оперативному расследованию», а международные инстанции — взять ход расследования под свой контроль. «Новая газета» пообещала провести собственное расследование. Пока же украинские и российские политики обвиняют друг друга, как это сделал, например, премьер-министр Украины Владимир Гройсман.





Кто такой Бабченко и чем он знаменит?

Никто не расскажет об Аркадии Бабченко лучше, чем он сделал это сам. В автобиографии на сайте проекта «Сноб» он писал: «В 1995 году был призван в ряды Вооруженных сил РФ, проходил службу на Северном Кавказе, в городе Моздок-7 (429-й имени Кубанского казачества, орденов Суворова и Богдана Хмельницкого мотострелковый). Принимал участие в «восстановлении конституционного строя» на территории республики Чечня. Служил в войсках связи.

Что говорили — делал, куда приказывали — шел, что вешали — нес, на что сажали — ехал, во что показывали — стрелял. Хотя толку от этого не было никакого.

Обошлось без ранений и наград.

В 1997-м демобилизовался.

Восстановился в университете, получил диплом бакалавра юриспруденции по международному (кажется) праву, после чего началась Вторая чеченская. Заключил контракт с ВС РФ и убыл принимать участие в «контртеррористической операции» на территории Чеченской республики Ичкерия (1999 год). Служил связистом, потом плюнул и ушел в пехоту, откуда был продан за две банки тушенки в гранатометный взвод на должность командира расчета АГС-17.

В людей без необходимости не стрелял, разумную инициативу не проявлял, от приказов не увиливал, старался быть поближе к кухне и подальше от начальства, имел свое мнение, местами думал.

Обошлось без ранений и наград.

Окончательно демобилизовался в двухтысячном в звании гвардии старшины.

Затем ушел в журналистику».

Работал военным корреспондентом «Московского Комсомольца», затем корреспондентом программы «Забытый Полк» (НТВ-ТВ6-ТВС), далее-везде. Писал для всех газет и журналов, во всяком случае — всех крупных. А также для «Крестьянской России». В приличные места меня не брали, из неприличных уходил сам, долго нигде не задерживался, снимал низкопробную ширпотребную документалистику в стиле ура-патриотизма для РТР, в подвалах на Китай-Городе монтировал правду про октябрь 93-го для НТВ, полгода проработал в «Армейском Магазине» с Даной Борисовой на Первом, пару месяцев мял задницу у Пушкова в «Постскриптуме» на ТВЦ, делал киношку для «Звезды», ваял эпические репортажи о строительстве гаражей на окружном кабельном — пока гадюшник под названием ТВ не запарил окончательно. Ушел. Года три занимался незаконной предпринимательской деятельностью (таксовал).

После чего попал в «Новую Газету», где и чувствовал себя полностью в своей тарелке, пока не был уволен за разгильдяйство.

В качестве военного корреспондента принимал участие в Югоосетинской войне и этнических чистках в Оше. Лез на рожон, проявлял инициативу, брал на себя ответственность, резал правду-матку и говорил все что думал.

Обошлось без наград. И практически без ранений.

В Киргизии спасал людей. В Крымске откапывал дома. В Благовещенске развозил гуманитарку. В Стамбуле на Таксиме был задержан, немножечко побит, и депортирован как иностранный шпион. В Москве на Манежной — то же самое. Правда, вместо депортации стал фигурантом пары уголовных дел. Но все с той же формулировкой — как иностранный шпион, разваливающий нашу великую родину».

Аркадий Бабченко транслировал свой военный опыт не только в журналистику, но и в литературу. Так, его сборник рассказов «Десять серий о войне» был переведен на несколько языков и удостоился нескольких литературных премий. Литературный критик Мария Ремизова писала в 2002 году: «Бабченко — первый, кто пробует осмысленно работать с этой болезненной темой. У Бабченко война совсем другая, какая-то камерная, бытовая. Ни генералов, принимающих судьбоносные решения, ни политических деклараций. Бабченко переживает ее изнутри, наблюдает из грязного окопа, лежа в расквашенной глине под нескончаемым моросящим дождем, он пьет эту войну из кружки с гнилой болотной водой, ест ее с мясом собаки и мерзлыми ягодами калины, потому что голод, оказывается, главное чувство на этой войне, а страх — уже второе».

С 2006 по 2010 годы Бабченко выпускал журнал «Искусство войны», в котором публиковал рассказы ветеранов войн постсоветского пространства. В 2008-м, по его словам, у него появилось ощущение, что «все возвращается на очередной виток спирали, и то, что там сейчас в Чечне делает господин Кадыров, может привести к очередным большим проблемам».

В колонке для журнала The New Times в апреле 2014 года Бабченко сказал: «За все эти девятнадцать лет своей совершеннолетней жизни — и даже раньше, с 93-го — все г***о я прошел вместе со своей страной. Я всегда был там, где моей стране было плохо. У Белого дома — значит, у Белого дома. В Чечне — значит, в Чечне. В Южной Осетии — значит, в Южной Осетии. В Крымске — значит, в Крымске. Все это время я, моя семья, мои предки и мои родственники были для моей страны вполне себе русскими… Свалить в хохляндию начали предлагать мне после войны. Такого количества дерьма про себя и своих близких, как за последние несколько месяцев, я не слышал никогда в жизни. На «жидобандеровском фашистском» Майдане никто ни разу, никогда, нигде, ни при каких обстоятельствах не спросил меня о моей национальности… Теперь я стал для Родины евреем, хохлом, бандеровцем, пятой колонной и национал-предателем».

В середине 2010-х Бабченко начал активно публиковать тексты на своей странице в Facebook. Так, весной 2012 года на него возбудили уголовное дело за призывы к массовым беспорядкам — за пост, в котором он призывал отбиваться от полиции и разбить палаточный лагерь. В декабре 2016 года он написал, что не испытывает сожаления из-за смерти разбившихся в авиакатастрофе артистов ансамбля имени Александрова, после чего шесть журналистов телеканала «Звезда» подали на него в суд. Также он вызвал волну осуждения своим сообщением, что не жалеет о смерти Михаила Задорнова.

21 февраля 2017 года Бабченко уехал из России в Прагу, опасаясь преследования. В августе того же года он написал, что «вернется в Москву на танке НАТО». Некоторое время прожив в Израиле, Бабченко в итоге осел в Киеве, где начал вести на крымско-татарском телеканале ATR передачу «Prime: Бабченко».

В марте 2018 года Бабченко писал, что после одного из постов, где он выложил фотографию российского военного, руководившего захватом военных объектов в Крыму, он был уверен, что его убьют: «Семью отправил в безопасное место. Из дома не выходил».

Последней записью журналиста стало воспоминание о гибели в Донбассе генерала Нацгвардии Украины Сергея Кульчицкого: «Четыре года назад генерал Кульчицкий не взял меня на этот вертолет. Из-за перегруза. Не было места. Часа через два после этой фотографии её сбили. Погибли четырнадцать человек. А мне повезло. Второй день рождения, получается».

Четыре года назад генерал Кульчицкий не взял меня на этот вертолет. Из-за перегруза. Не было места. Часа через два после этой фотографии её сбили. Погибли четырнадцать человек. А мне повезло. Второй день рождения, получается. pic.twitter.com/LAYuu23INE

— Старшина Запаса (@StarshinaZapasa) May 29, 2018

«Страшно ли умирать?»

Год назад на сайте TheQuestion Аркадий Бабченко ответил на вопрос, страшно ли ему умереть. Публикуем этот текст полностью.

«Умирать всегда страшно. И двадцать лет назад, и сейчас, и, подозреваю, даже через сто. Только страшно по-разному.

В восемнадцать лет было страшно, потому, что только-только вылез из-под мамкиной юбки. Ты еще не видел мир. Ты еще не жил. Совсем. У тебя еще ничего не было. У тебя даже любви еще не было. Восемнадцать лет — это практически еще ребенок. Мир открыт перед тобой, такой манящий, он зовет тебя всеми своими красками, а тебе надо умирать. Так и не увидев его. Так и не пожив в нем. Так и не оставив после себя ничего. Не оставив детей. Не продолжившись в них. Ниточка жизни, тянувшаяся миллионы лет от твоих предков, будет разорвана. И от этого такая тоска, такая чернуха... Как там, в «Тонкой красной линии» — мне всего девятнадцать, а мне уже так плохо. Первая чеченская для меня - это абсолютная безнадега, абсолютная тоска, абсолютная чернуха. Она даже память извратила — я был на этой войне летом, когда в Чечне буйство красок, но помню её только черно-белой. Как на кадрах хроники. Цвета в памяти не остались. Вообще. Только черное ожидание смерти.

Сейчас страх уже другой. Не такой острый. Как-то устаканился, что ли... Сейчас, по крайней мере, я уже продлил свой род. Эта ниточка жизни не будет разорвана. Ведь что такое бессмертие, как не наши дети, верно? Мы продолжаемся в них. Так что, по крайней мере, за это я спокоен.

Но страшно, что не увидишь, как растет твой ребенок. Никогда больше не сможешь обнять. И дочка никогда не сможет обнять тебя. Вот это уже жалко.

Но тут уж ничего не поделаешь. Издержки профессии. Надо это осознавать. Надо понимать, что работа у тебя такая — если потребуется, умереть вместе с этими людьми.

Умирать, конечно же, страшно. Всегда. Если кто-то говорит обратное — не верьте. И, как по мне, чем дальше, тем страшнее. Потому что постоянно везти не может. Лимит везения ограничен. Ну, раз повезло. Ну, два. Ну, пять. Но когда-то же должно все-таки прилететь...

Я видел и как ставят к стенке, и к стенке ставили и меня самого. Никакая жизнь перед глазами, конечно же, не пробегает. Все это чушь собачья. Лично я вообще думал только об одном - сможет ли он убить меня с первого выстрела, или не сможет. И, потому, как он торопливо дергал затвор, понял — что не сможет.

Собственно, в такие моменты боишься уже не самой смерти - ну, что, смерть, выключили свет, и все, если в голову, ты даже и не поймешь, что умер. По-настоящему боишься боли. Все мы видели, что артиллерийский снаряд может сделать с человеческим телом. Боишься, что будешь валяться в собственной юшке с вырванной челюстью и хрипеть еще несколько часов, собирая кишки. И чувствовать, как внутрь тебя затекает холодный воздух. Вот так умирать — и вправду страшно.

А еще жалко, что не увидишь будущего. Потому что, как по мне, мы сейчас живем в очень интересное время. Время новых прорывов, новых открытий. Я бы вот очень хотел бы прокоптить небо ещё лет сто шестьдесят и умереть, наверное, где-нибудь в Долине Маринера на Марсе. Собственно, наша с вами задача — дотянуть до того момента, когда кардинальное продление жизни будет стоить сто долларов.

Но когда ты находишься на войне достаточно долго, это все — не то, что исчезает, а отходит на второй план. Месяц-два, и тот мир, где у тебя есть дети, дом, будущее - становится расплывчатым. А реальным остается только то, что есть здесь и сейчас.

Когда погиб Игорь, мой друг и земляк, я хотел убить всех, без разбора, руками - женщин, детей, стариков... А потом умереть самому. Я тогда сошел с ума. В прямом смысле. Мне кажется, я уже начал видеть себя со стороны.

Хорошим солдатом становишься не тогда, когда начинаешь метко стрелять или далеко бросать гранаты. Хорошим солдатом становишься тогда, когда к жизни и смерти начинаешь относиться одинаково — одинаково безразлично. Тебе уже безразлично — выживешь ты, или умрешь. Тогда люди начинают делать вещи на которые человек, казалось бы, не способен. То, что потом назовут «подвиг». Своя-то жизнь не стоит ни копейки, не то, что чужая. Возвращаться потом очень тяжело. Годами. Десятилетиями. Некоторым, чтобы вернуться, так и не хватает всей жизни.

В восемнадцать лет, наверное, все же проще. Тот, кто сделал призывной возраст в восемнадцать лет — был очень умный. В таком возрасте человеком намного проще манипулировать. Еще романтика и грезы о подвигах. Еще нет ответственности. Нет семьи. Почти нечего терять. Проще загадить голову высокими лозунгами о долге, Родине, патриотизме, доблести.

К сорока годам все это уже не работает. К сорока годам вообще становишься осторожней.

Я вот, например, уже третий год не могу заставить себя вновь поехать на войну.

В свое время я был хорошим солдатом. Я дошел до этой стадии.

А сейчас я плохой солдат. Я жить хочу больше, чем умереть».