Политолог объяснил, почему вы ничего не понимаете в политике

Источник материала:

Ни один нормальный человек не станет спорить с кардиохирургом о специфике операций на открытом сердце. Ничего обидного для нормального человека в этом нет. Наше время характеризуется высокой степенью разделения труда, и потому счастливчиком можно смело считать каждого, кто за отведенное ему Богом время овладел хотя бы одной сложной профессией.

Но нет правил без исключения. В футболе и политике разбираются все. В первом случае для правильной оценки событий, происходящих на футбольном поле, имеется четкий и однозначный критерий — счет. Когда наши победили, да еще в ответственном матче, эпитетов в превосходной степени можно не жалеть. Когда проиграли — «козлы». И другие эпитеты, часть из которых проходит по разряду ненормативной лексики.

У таких ценителей бесполезно интересоваться анализом игры опорных полузащитников. Они могут игроков с такой специализацией на поле и не различить.

Но с какого бодуна взялась массовая уверенность в понимании политики? Вроде бы особых очередей за соответствующей литературой не фиксируют. Почему же тогда возможен феномен совместимости несовместимого, когда человек, отрицающий свой интерес к политике, готов спорить по любому политизированному вопросу?

«Все науки делятся на физику и на собирание марок», — любил повторять великий физик Эрнест Резерфорд. Простим автору планетарной модели атома это обобщение.

Гуманитарные науки сложнее наук естественных. Физика, например, — это наука о явлениях с ограниченной причинностью, что и позволило астрономам в 1846 г. открыть планету Нептун на основании расчетов французского математика Урбена Леверье. Лучшего примера открытия, сделанного на кончике пера, пожалуй, и не подобрать. Гуманитарии об открытиях подобного рода не могут и мечтать.

К гуманитарным наукам математики только начинают присматриваться. Одной из первых сдалась экономика. Человек, не способный подкреплять свои экономические выводы математическими моделями, в лучшем случае может претендовать лишь на звание публициста. Постепенно начинают подбираться математики и к истории. К этому их подталкивает обилие накопленных фактов, которые все увереннее складываются в исторические циклы, общие для различных культур и эпох.

Объект гуманитарных наук, в отличие от наук естественных, сам является субъектом, т.е. обладает индивидуальностью. Но этот факт только усложняет понимание политических процессов. Откуда же тогда берется та уверенность, с которой нормальный человек считает, что у него есть собственные правильные взгляды на то, с чем в реальной жизни он практически никогда не сталкивается?

Причина тому — перенос личного опыта на макропроцессы. Человек может быть сверхуспешен в жизни. Он посадил не дерево, а рощу, вырастил сыновей на целый взвод, и не только себе, но и каждому ближайшему родственнику построил дом. И что из этого следует? С точки зрения понимания политики — ровным счетом НИ-ЧЕ-ГО.

Законы так называемого ближнего круга, состоящего из лично знакомых нашему герою людей (родственники, друзья детства и юности, соседи, коллеги по работе и т.д.), не имеют ничего общего с законами дальнего круга, самый известный из которого — государство.

Простой пример. Моя родная сестра не сомневается в том, что кризис 90-х в России напрямую связан с личными качествами президента Бориса Ельцина: «Этот алкаш все пропил, разворовал и продал за гроши американцам». Напротив, она уверена, что причину «тучных нулевых лет» следует искать в достоинствах подполковника КГБ Владимира Путина.

Логично? Логично. Вот только почему-то свою логику моя сестра отказывается распространять на «бандитский Петербург» (в Петербурге она живет с 70-х годов). А феномен этот возник аккурат в годы работы Путина в должности крупного чиновника мэрии северной столицы.

В ближнем кругу личные характеристики его участников оказывают на ход событий порой не просто большое, а часто решающее значение. Но в России в лихие 90-е проживало около 150 миллионов человек. Причем тут Ельцин?

Ни для кого сегодня не секрет, каков вклад экспорта нефти в экономику России. В частности, по расчетам экономиста и финансиста Андрея Мовчана, корреляция между ценой на нефть и курсом российского рубля составляет 98%. Следовательно, курс рубля от политики федеральной власти не зависит. Он формируется под диктовку цены на нефть. А каким образом Путин и вся российская политическая элита влияют на цену нефти? Вопрос риторический.

Между прочим, за годы президентства Ельцина (1991—1999) средняя цена нефти составила 16,5 доллара за баррель. При Путине она три года подряд (2011—2013) держалась выше 100 долларов за баррель, а на момент написания настоящей статьи составляла 76 долларов за баррель.

Раздавать населению пряники при такой цене на основной экспортный продукт страны большого ума не надо, тем не менее во второй половине 2012 года, на пике нефтяных цен, темпы роста российской экономики круто пошли вниз.

Но низкие цены на нефть, разумеется, были не единственной и даже не главной причиной, породившей лихие 90-е. Это было время, когда «завтрак уже закончился, а обед еще и не думал начинаться». Это было время, когда, по мнению экс-председателя Центробанка Сергея Дубинина, в «кризис экономика России не свалилась стремительно и внезапно, а вползала шаг за шагом в ходе мучительной трансформации, превращения советской плановой экономики в современную рыночную».

Символическим рубежом этого вползания стал дефолт августа 1998 года, двадцатилетие которого и отмечает сегодня «все прогрессивное аналитическое сообщество». Вопреки кликушеству противников либеральных реформ достаточно быстрая постдефолтная стабилизация показала, «что институты рынка в России не просто созданы, но успешно решают задачи балансировки экономики. А вскоре страна перешла к экономическому росту» (С. Дубинин).

Ельцин, безусловно, имел отношение к экономическому росту, который начался после его отставки, так как институты рынка в России были сформированы командой реформаторов, собранной при его непосредственном участии. А Путин, что называется, попал под незаслуженную раздачу всенародной любви и благодарности. Так уж устроена жизнь. Она часто наказывает невиновных и премирует непричастных.

Но для нормального человека все эти нюансы остаются вне сферы его интересов. В своих оценках он «идет от жизни» и потому в политике разбирается примерно так же, как и в футболе.

При президенте-«пьянице» он чуть было не положил зубы на полку, а при подполковнике КГБ достроил дачу и купил новый внедорожник. А практика, как любил повторять Маркс, — критерий истины. С практикой не поспоришь. Вот только в жизни, как в басне «Свинья под дубом», практики могут оказаться разными, и каждой будет соответствовать своя истина.