Белорус заживо сжёг родного отца и получил 19,5 года тюрьмы. Как так получилось – в откровенном разговоре

Хотя адрес ИК-20 привязывают обычно к Мозырю, на самом деле исправительное учреждение находится километрах в двадцати от города и равноудалено от Мозыря, Ельска и Наровли. Добираться туда лучше всего на машине, но можно и на трамвае: одна из веток, направляясь к Ельску, проходит как раз мимо колонии, раз в час по ней курсирует трамвай. 

— Начало истории исправительного учреждения положено в 1973 году, когда в районе промышленной зоны Мозырского нефтеперерабатывающего завода открыли лечебно-трудовой профилакторий для больных хроническим алкоголизмом. Позже ЛТП перепрофилировали в исправительно-трудовую колонию строгого режима, — рассказал Артем Бурим, старший прокурор отдела прокуратуры Гомельской области по надзору за соблюдением законодательства органами уголовно-исполнительной системы и принудительного исполнения. — Здесь содержали рецидивистов, многократно судимых. Сейчас спецконтингент немного попроще, однако впервые осужденных сюда не направляют. То есть в ИК-20 находятся люди, твердо ставшие на путь совершения преступлений. Многие из них только в колонии занимаются честным трудом. Здесь находится мощное деревообрабатывающее производство. Осужденные изготавливают корпусную мебель, для Министерства обороны России делают ящики для снарядов, катушки для кабеля, топливные брикеты, столь популярные в Европе. Есть собственный цех по производству макарон.

Андрей Приступчик — один из тех, кто согласился побеседовать с корреспондентом, — использует трудовую терапию по максимуму: говорит, старается загружать себя работой, чтобы не оставалось времени на печальные думы. Даже на встречу в кабинет заместителя начальника колонии приходит в рабочей одежде.

— Ни от чего важного я вас не оторвала? — интересуюсь.

— Да нет, — улыбается 40-летний Андрей. — Дела подождут.

В колонии он находится около года и покинет её ещё очень нескоро. За умышленное убийство, совершенное с особой жестокостью общеопасным способом, а также за уничтожение имущества он приговорен к 19 с половиной годам лишения свободы. Андрей заживо сжёг родного отца. 

Случилось это сентябрьским вечером 2017 года. Родители и сестра Андрея жили в домике на территории садового товарищества «Березка» под Гродно. По версии следствия, которую поддержал и суд, в ходе ссоры с пьяным отцом Приступчик, тоже нетрезвый, поджег газету, бросил ее на одежду в сарае, где лежал отец, вышел и запер за собой дверь на навесной замок. Несчастный отец не сумел выбраться и п и в результате отравления продуктами горения. Его тело вынесли из сарая пожарные. Кстати, тушить им пришлось не только это строение, но и занявшийся от него соседний дом. 

— В колонии я в первый раз, а судим — в четвертый, — начинает свое повествование Андрей. — Первая судимость — за кражу, потом за алименты…

— Как за алименты?! — по-женски пугаюсь я. — Андрей Федорович! А как же деток растить? Им же столько всего надо!

— Это двоим детям от первого брака. Я отправлял деньги, только нерегулярно. Я строитель, когда была работа, тогда и высылал. Бывшая жена не против. Это судебные исполнители меня… 

Андрей рассказывает, что жил с первой женой в Гомеле, там они купили квартиру. В Гродно они поехали, так как главе семьи подвернулась там хорошая работа. По некоторым обмолвкам понимаю, что это было и своеобразной попыткой наладить отношения, которая с треском провалилась: 

— Потом произошла кража… 

— У вас что-то украли? — уточняю после долгой паузы. 

— Нет, ну я украл. Поехал на работу устроиться, у меня там знакомый работал. Мы выпивали. Я спросил, как играть в «танки». Потом спиртное закончилось, я подумал, возьму ноутбук к себе домой, поиграю. А он написал заявление. Я сидел дома, всю ночь играл, просто поздно пришел к нему. Вернул, но у нас заявление не забирается.

— А в суде помириться? 

Андрей отвечает невнятным ворчанием и подытоживает: 

— Год и месяц условно. Жена окончательно решила расстаться. Сказала, оставайся там, в Гродно, а я поеду в Гомель. 

Затем была судимость за алименты, за которой последовало реальное лишение свободы. Освободившись, Андрей продолжал работать «у своего частника», нашел подругу. Жил то у нее, то у родителей:

— Отец построил домик в садовом товариществе. Ну, это почти в Гродно. Там жили родители и сестра, она не замужем, детей нет. Зимой я к ним приезжал реже, ближе к лету — чаще. Сестра огородом занималась, ну и я помогал — что-то вскопать там… Сестра за мамой смотрела, она инвалид первой группы. Самостоятельно не ходит, если только под ручку. Из-за большого веса сама может только сесть. 

Из рассказа Андрея вырисовывается образ безалаберного работяги, который помогает родителям и сестре, а иногда вспоминает и о детях. Но вот выдержка из характеристики, данной ему родным дядей: «…вел асоциальный образ жизни, злоупотреблял спиртным, постоянно требовал у отца деньги, применял к нему насилие. Брат не сообщал об этом в милицию, потому что Андрей был его сыном…» 

Недавно прошел дождь, сейчас на улице тепло. За открытым окном оглушительно, перекрикивая нас, щебечут птицы, и Андрей нет-нет да и поглядывает туда, в иллюзию вольной жизни. Наконец переходит к событиям того сентябрьского дня: 

— В очередной раз приехал я к родителям. Мне надо было собираться в Минск на «химию». Судимость за алименты опять… Там с этими алиментами у нас… Разногласия были. У нас квартира в Гомеле. Я ушёл, в квартиру не лезу, а покупали мы вместе…

Видимо, Андрей пытается дать понять: его помощь детям в том, что не лишил их жилья. 

— До полуночи 22 сентября я должен был явиться на «химию». Накануне приехал брат отца, дал мне 80 рублей на дорогу. И отец говорил, даст денег. Я к тому времени уже нигде не работал. Уволился, потому что знал: скоро уезжать. Получил расчет, но деньги уже истратил. Когда дядя уехал, отец сказал: «Дал денег? Ну тогда сходи в магазин, отметим твой отъезд». Я-то не хотел особо… 

— А папа ваш любил выпить?

— Ну да…

— А вы?

— Ну и я мог. И сестра. Мы выпивали, но в меру. Сестры тогда вообще не было дома, была моя сожительница Вика. Выпили, посидели и легли спать. Отец еще сказал: «Завтра получу пенсию, дам денег». Утром поднялись. Смотрю — на кресле 50 рублей лежит. Видимо, отец оставил. Пошел в магазин за сигаретами. Отец получил пенсию и там пил с местными. Я ему: «Чего ты пьянствуешь? Иди домой, не надо пьянствовать!» Он: «Сам разберусь. Я не пойду». Он добра пьяный уже был. В итоге охранник вызвал милицию. Те: «Что случилось?» — «Да ничего, отца хочу домой забрать».

— А почему вызвали милицию? Вы толкались, кричали?

— Да нет, на расстоянии стояли. Такое бывало не раз, получит пенсию и пропьет. Пригрозил брату позвонить. На том разошлись, никаких претензий никто ни к кому не имел. Я пошел с Викой домой. 

А вот что на суде рассказывала Вика: «Проснувшись утром, мы обнаружили, что отца нет дома, причем он вылез через окно. То, что он не выполнил обещание дать денег, возмутило Андрея, и мы пошли в город его искать. Нам удалось найти отца в магазине, некоторое время мы следили за ним. Потом Андрей пошел в магазин, где между ним и погибшим возник конфликт, охранник вызвал наряд милиции». По словам охранника, он решил вызвать милицию, потому что слышал, как Приступчик требовал у отца деньги. 

— Тут и сестра пришла, она где-то гуляла, — продолжает Андрей, не догадываясь, о чем я раздумываю. — Денег попросила. Я сказал взять у меня в сумке. Взяли две бутылки водки. Я собирался, есть готовил. Сестра увидела через окно, что отец идет. Прошел мимо окна и пошел в сарай. Я к нему: «Пошли домой». Он: «Я здесь буду спать, я все деньги пропил». 

— А он часто вообще в сарае спал?

— Не, ну в последнее время он как бы… Не доходил домой пьяный, мог под кустом лечь спать. Сколько раз мне из «скорой» звонили… «Пошли, — говорю, — ну что ты тут, как пьяница, в сарае будешь спать». Там в одном отсеке дрова хранятся, он сразу туда пошел, а потом перешел в другой, где инструменты. Поскидывал на пол рабочую одежду: «Я лягу здесь». Ну я взял газету, поджег, кинул на пол. А он… — собеседник тяжело, длинно вздыхает. — Короче, не хотел никак уходить. Ну, как бы, чтобы он вышел оттуда… Я поджег эту газету, чтобы он вышел. Прикрыл дверь и стоял рядом.

— Прикрыли — это как? Оставили щель, захлопнули, заперли?

— Ну, примерно как эту вот, — кивает Андрей на дверь кабинета. Между ней и наличником остается видимая щель. — И когда я закрывал, я видел, что он поднимается. Не то чтобы видел, слышал, как он поднимается, тушит. И не вышел. Я думал, что потушил. Закрыл дверь на замок, он не постучал, что горит. Постоял еще. И даже в мыслях такого не было…

— Ну как же? Дрова, одежда…

— Я понял. У меня в мыслях не было, что разгорится! Ну и пошел в дом. Пошел, думал, потом приду, открою…

Андрей рассказывает тихо, медленно, таким тоном, будто ребенка уговаривает. Мол, вот сейчас ты поспишь, а потом в зоопарк пойдем…

— Ну, пошел домой, стал собираться. Ну, об этом даже не знаю, не мог и предположить… Сестра потом прибежала: сарай горит! Я выбежал, пытался открыть дверь, в спешке не мог ключ подобрать. Их в связке два, они одинаковые, но один подходит, второй — нет.

— Внутри тихо было?

— Отец сначала кричал, потом тихо стало. Задохнулся и упал, наверное. Я не успел открыть дверь. Пожарные сразу же приехали. Я понимал, что все уже, ничего сделать не смогу, сестре сказал: вызывай пожарных, милицию.

— Быстро потушили?

— Да, они приехали, развернулись там…

О том, что загорелся и соседний дом, Андрей умалчивает. Признается, что говорить о произошедшем ему нелегко:

— Я понимаю, что это все по моей вине произошло. Если бы не закрыл, он бы вышел…

— Жалко папу? 

— Конечно, жалко! Мы с ним всегда нормально общались. Он военный был, в детстве на полигон меня постоянно брал, на стрельбища, позволял стрелять. То есть нормальные отношения. Ну, были какие-то семейные разногласия… Он раньше не выпивал, только в последнее время, около года. Ну, я его понимаю, мать — инвалид. Правда, он к какой-то женщине ходил…

— И как вы на это смотрели?

Андрей пожимает плечами. 

— А сестра?

Вопрос с подвохом: мне известно, что за четыре месяца до гибели отца дочь травмировала ему руку так, что мужчине наложили гипс. Правда, вскоре дети его насильно сняли. При этом дочь прямо заявила, что подозревала отца в симуляции, а сын утверждал, будто просто хотел сделать перевязку.

— Сестра с ним часто ругалась, она же дома в основном была. Придет пьяный, она говорит: возьми себе поесть, а он прямо черпаком из кастрюли хлебает. Злилась… Как-то серьезно поругалась, побила она его.

— Она такая сильная?

— Где-то с меня ростом, метр семьдесят пять, отец пониже. И сильно пьяный был. Меня не было тогда, он ее домой не пускал. Она позвонила, предупредила, что подходит. Начала стучать, он с кровати что-то кричал, дверь не открывал. Пустил потом. Я вечером пришел, сестра пьяная была. Руку ему покалечила — ушибы были. «Скорую» вызвали. Те сказали, давайте укол сделаем. Он сам настоял, чтобы забрали в больницу. 

Конечно, Андрей прекрасно понимает, что стал виновником мучительной гибели отца. Но настаивает, что никакого злого умысла у него не было: 

— Следователь сделал вывод, что была банальная ссора из-за денег. Я с этим не согласен! У меня ни умысла, ничего не было. Он же оставил мне деньги. 

Речь идет о 50 рублях, якобы оставленных с утра отцом Андрею, наличие которых ни подтвердить, ни опровергнуть нельзя. Сомнительно, впрочем, что в семье, где откровенно любили выпить, такая сумма могла оставаться накануне пенсии. 

— Вы подожгли бумагу и бросили туда, где лежал ваш отец. Вы же чего-то хотели этим добиться?

— Я просто не хотел, чтобы он там ложился спать. Просто я с ним разговаривал, думал, он выйдет. В последнее время я его вообще не трогал. Скажу, сделай то, сделай это, а он брату звонит и жалуется, что мы его обижаем. 

— А почему для вас принципиально было, чтобы он не спал в сарае?

— Просто мне его жалко было. Под углом где-то ляжет… 

— Но сарай — это же не под углом, крыша есть, одет тепло…

— Я хотел, чтобы как человек лёг, — упорствует сын. — Сколько раз в больнице, в вытрезвителе был. Кто знал, что так получится?

— Пожарные предупреждают: нельзя играть со спичками. 

— Ну да… Все мы это понимаем и делаем по-своему. 

По-видимому, обсуждать эту тему Андрею больше не хочется. После некоторой паузы переходим к делам насущным. Рассказывает, что старается много работать, чтобы отвлечься. Было дело, собирался даже выучить английский язык, но пока некогда.

О планах на жизнь после освобождения не спрашиваю: по-моему, это будет слишком жестоко. 

— Кто вас здесь поддерживает?

— Уже никто, — рассматривает свои руки собеседник. — Раньше сожительница Вика. Ну что — 19 лет? Я всё понимаю… Когда вместе жили, тянулась ко мне, хотела мне ребёночка родить… — и после паузы с гордостью добавляет: — И родила! Тогда, 22 сентября, мы как раз ходили тест покупать. Девочка родилась. Я её не видел. Фотографию — только с УЗИ. Больше не выслала. Не хочет. Всё обещает и не шлёт. Второй год уже… — каждая фраза звучит всё тише, и наконец Андрей замолкает совсем. 

— А сестра? 

— А сестра сейчас на ИК-4. В октябре должна выйти. 

Насколько я понимаю, женщину осудили за причинение отцу менее тяжких телесных повреждений. 

— Кто же теперь за вашей мамой присматривает?

— Дядя её в больницу отдал. Сестра выйдет — наверное, будет смотреть.

— Дети не пишут? Или они не знают, где вы? 

— Не знают. Я с женой разговаривал, она не хочет, чтобы они знали. А я не могу же им позвонить. Да и зачем?

После предложения обратиться к кому-нибудь через газету Андрей надолго задумывается, даже приходится поторопить его с решением. 

— Наверное, нет. Ну, если так вот… Порой, не думая, поступаем так, что не знаем, какие будут последствия. Я хотел как лучше, а получилось, что я здесь, мама в больнице…