Наум Эйтингон и его хромающая «белорусская нога»

Источник материала:

Заметки в канун 110-летия легендарного чекиста, наделенного титулом «Карающий меч Сталина»

В последний десяток лет оформился популярный среди читающей в электричках публики «бренд», имя которого — «Наум Эйтингон». Он котируется наряду с брендами «Лаврентий Берия», «Рихард Зорге», «Рудольф Абель», «Виктор Суворов».

Начало положила изданная в 1994 году в США книга, которая имела следующие выходные данные: «Special Tasks: The Memoirs of an Unwanted Witness — A Soviet Spymaster, by Pavel and Anatoli Sudoplatov. New York, Little, Brown and Company». Массовому русскоязычному читателю она стала известна в 1997 году: «Павел Судоплатов. Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы».

Следом появилась «пирамида» популярных очерков и повестей, фильмов: «Наум Эйтингон — разведчик особого назначения», «Наум Эйтингон — карающий меч Сталина», «Наум Эйтингон. Последний рыцарь советской разведки»… Эйтингоны и эпигоны…

Генерал-майор Наум Эйтингон. Июль 1945 г.

Предполагаю, что где-то на уровне центра информации и общественных связей Федеральной службы безопасности России существует презентационная папка «Житие апостола советских спецслужб Наума Эйтингона», откуда черпают материал доверенные популяризаторы. Однако в начале всего была мемуарная книга бывшего начальника советской внешней разведки генерал-лейтенанта Павла Судоплатова «Спецоперации. Лубянка и Кремль». Мы специально подсчитали: Эйтингон упоминается на ее страницах 282 раза, Берия — 273 раза. Такое естественно потому, что долгие годы эти люди работали бок о бок: сначала Судоплатов был у Эйтингона в подчинении, потом наоборот.

Про эту книгу белорусский историк Андрей Киштымов, первый написавший у нас об Эйтингоне, высказался так: «Работа над текстом мемуаров [Судоплатова] носит явный отпечаток профессиональной деятельности старого чекиста. Сам текст местами напоминает обычную служебную характеристику, и правда в нем строго дозирована. Совсем ничего или почти ничего не писать о ныне здравствующих участниках событий; не стесняться, давая новую интерпретацию общеизвестных исторических фактов из прошлого и мимоходом говорить о тайных пружинах того, что может иметь продолжение в будущем; делить действующих лиц на плохих и хороших в зависимости от их роли в судьбе П. Судоплатова — этих принципов самоограничения автор придерживается свято».

Я не берусь обсуждать личность Эйтингона по методу «хороший — плохой», оценивать степень героичности его деяний во благо Социалистической Родины. Биографические факты очень разные. Например, такой: с 1938 года Эйтингон был резидентом советской разведки в Испании, организовал тайный вывоз в СССР испанского государственного золотого запаса. А можно вспомнить и другое, о чем в сентябре 2009 года рассказал в эфире радиостанции «Эхо Москвы» заместитель председателя совета общества «Мемориал» доктор философии Никита Петров:

«Тот акт реабилитации [Эйтингона], который состоялся в 1992 году, он был принят вопреки закону о реабилитации, который тогда существовал и существует поныне, который запрещает реабилитировать людей, совершивших преступление против правосудия. Деятельность Эйтингона не только за границей, такая, как убийство Троцкого, но и внутри страны, когда речь шла об убийстве неугодных режиму лиц, и которые осуществлял Эйтингон, это есть грубейшее нарушение советского законодательства. <…> Эйтингон участвовал в убийстве Шумского, украинского националиста, который был тайно убит в поезде с помощи инъекции яда. Эйтингон участвовал в подготовке убийства Ромжи, греко-католического епископа на Западной Украине, который был так же тайно убит. Эйтингон участвовал в подготовке убийства Самита, польского инженера, который собирался выехать из СССР, но был тайно убит. И Эйтингон участвовал в убийстве непосредственно Иса Огинса американского коммуниста, который был в СССР осужден, как двурушник, его посчитали, что он не только на нас, но и на американскую разведку работает. Был принят план ликвидировать его в тайной лаборатории, где испытывались яды на заключенных. И Эйтингон разработал и подготовил 30 июля 1947 года план, как это сделать. Огинс был доставлен в лабораторию доктора Майрановского, полковника медицинской службы, который проводил испытание ядов на заключенных, приговоренных к смерти. И был составлен фиктивный акт о его смерти, якобы в Пензе в январе 1947 года. Хотя это все произошло летом 1947 года. Таким образом это тягчайшее уголовное преступление…»

Думается, что реальный Эйтингон и миф о нем существуют раздельно. Попробуем оценить качество конструкции этого мифа.

Как весьма эффективный рекламный слоган звучит утверждение, что в истории Лубянки были только двое чекистов-разведчиков, награжденных полководческим орденом Суворова: Павел Судоплатов и Наум Эйтингон. Задумаемся. Собственно разведывательную деятельность невозможно отмечать полководческим орденом. Героя-космонавта не награждают орденом «Мать-героиня». Пожарному за его огнеборческие подвиги не вручают медаль «За спасение утопающих».

Вот так же и с чекистами-полководцами. Их широкие силовые операции (нередко — войскового типа) были опосредованы разведкой и контрразведкой. Здесь вспомним министра государственной безопасности БССР генерал-лейтенанта Лаврентия Цанаву — человека не робкого десятка, получившего ранения в боевых операциях — с его орденом Суворова 1-й степени и двумя орденами Кутузова 1-й степени. Поэтому утверждение о полководческой уникальности генералов Судоплатова и Эйтингона выглядит неверным.

Огрехи в технологии легендаризации Наума Эйтингона начинаются с утверждения, что 6 декабря (24 ноября по старому стилю) 1899 года он родился в Шклове «неподалеку от Гомеля» в семье, которая принадлежала к самым бедным слоям общества (книги П. Судоплатова, Л. Безыменского и ряда других авторов). Так и видится босоногий местечковый юноша с томиком Шолом-Алейхема под мышкой, которому Великий Октябрь открыл дорогу в жизни.

Про семейную бедность Наум, верно, рассказывал комиссиям по чистке партии, но на самом деле происхождением он отмечен далеко не простым. В местечке Шклов Могилевской губернии, откуда, к слову, родом моя мама (12 421 житель, 1326 домов, 6 церквей, 2 синагоги, костел, 22 молитвенных дома, еврейское училище, 3 приходские школы, больница, 2 ярмарки, бумажная фабрика А.К. Кривошенина), семья Эйтингонов была приметной.

Отец — Исаак Файвел Эйтингон служил конторщиком на бумажной фабрике, был членом правления Шкловского ссудо-сберегательного товарищества. Уважаемым человеком являлся и дед Наума — Файвел Израилевич Эйтингон, присяжный поверенный Шкловского уездного и Могилевского окружного судов. В Шклове ему принадлежала публичная библиотека. Брат деда — Гершен, купец второй гильдии, в сентябре 1894 года получил разрешение на постройку паровой мельницы в четыре кирпичных этажа.

В уездном приднепровском городке купцы Эйтингоны особенным богатством не отличались. Однако за пределами Шклова их клан был довольно многочисленным, те дальние Эйтингоны успешно занимались торговлей мехами. Дело было представлено на Нижегородской ярмарке, в Петербурге и Москве, простиралось в немецкий Лейпциг и даже за океан — в США.

Вот, кстати, и объяснение по методу «от противного», почему другой выдающийся белорусский чекист Герой Советского Союза Кирилл Орловский ну никак не сумел бы в Нью-Йорке вот так же запросто, как Наум Эйтингон, открыть импортно-экспортную фирму. Во-первых, физиономия у него была слишком «рязанская», во-вторых, «американским языком» не владел, в-третьих, профессиональными навыками коммерсанта не обладал и, в-четвертых, фигурально выражаясь, на 78-й улице у него не жила двоюродная тетя Роза — содержательница явочной квартиры НКВД. Поэтому каждому свое: чекист Орловский геройски громил усадьбы польских помещиков в Западной Белоруссии, а чекист Эйтингон бился на невидимых фронтах в Западной Европе и США.

Еще до революции семья Эйтингонов переехала из Шклова в Могилев, где мать Наума, урожденная Евгения Гранат, имела многочисленных родственников. Из той среды вышли широко известные братья Вульф (Александр) и Самуил (Игнатий) Гранат — издатели популярной энциклопедии. Детство братьев прошло в богатом родительском доме на Днепровском проспекте, который сохранился до наших дней.

Нет сомнений, что этот дом гостеприимно встретил когда-то и юного Наума — ученика коммерческого училища, а само родство со знаменитыми Гранатами положительно сказалось на его карьере после революции. Дело в том, что одна из статей в седьмом издании многотомного «Энциклопедического словаря Гранат», которое началось в 1910 году, имела подпись Ильин — псевдоним В.И. Ленина. Это была первая статья о Карле Марксе в русской энциклопедии. После прихода к власти большевиков Ленин не забыл братьев, их издательство получило под патронажем государства статус «Библиографический институт Гранат». А впрочем, можно только догадываться, какую стезю после курса бизнес-наук в весьма приличном Могилевском коммерческом училище мог выбрать Наум, если бы не Октябрьская революция…

И вот здесь приступим к освещению гомельского периода деятельности молодого чекиста Наума Эйтингона.

Пишу про Гомель потому, что я там был, держал в руках документы начала двадцатых годов. С ними меня ознакомил директор Государственного архива Гомельской области ученый-историк Анатолий Карасев, ныне, к сожалению, покойный.

Подчеркнем, что наш рассказ — только про Гомель, ибо в Китае и Мексике, где оперировал Эйтингон, побывать не довелось.

В сакральных историях про нашего героя утверждается: «В октябре 1921 г. Эйтингон был тяжело ранен в бою с диверсантами» (биографический очерк «Генерал особого назначения» на официальном сайте Федеральной службы безопасности Российской Федерации). Какими диверсантами — непонятно. Ранее Судоплатов повествовал, что ранение в ногу относится к башкирскому периоду: «Дзержинский заметил молодого чекиста и послал его руководить ЧК в Башкирии для подавления бандитизма. Там в бою с местными бандитами он был ранен в ногу и частенько жаловался мне впоследствии на боли в ноге».

Мы требуем легендарную раненую ногу Эйтингона «возвратить» в Беларусь! История следующая.

Первое упоминание о профессиональных успехах молодого чекиста отыскивается в докладе представителя ВЧК Романовского, который в начале декабря 1920 года, проведя ревизию работы Гомельской губчека и констатируя значительные недостатки, персонально отметил Эйтингона как «светлое пятно из уполномоченных». В списке личного состава на 15 января 1921 года Эйтингон значится как помощник заведующего секретно-оперативным отделом (СОО) с одновременным исполнением обязанностей заведующего. В конце января — начале февраля 1921-го Эйтингон находится в командировке в Москве, а с 28 февраля он временно замещает главного гомельского чекиста Волленберга. 20 марта 1921 года губком РКП(б) утверждает его членом коллегии губчека.

В апреле 1921 года, выступая на заседании губкома, Волленберг отмечает, что «главным отделом является секретно-оперативный, который распадается на институт уполномоченных по различным направлениям, и в нем наиболее продуктивным работником является его руководитель Эйтингон». Таким образом, в возрасте 21 года Наум Эйтингон становится вторым по значимости чекистом в Гомельской губернии.

Сотрудники Гомельской губчека. Крайний справа (предположительно) Наум Эйтингон. 1921 г.

Обстановка на Гомельщине диктовалась близостью фронтов и затем советско-польской границы, условиями глухого Полесья. Количество дезертиров к маю 1920 года превышало 400 тысяч. Этому способствовало крайне негативное отношение крестьянства к продразверстке и всякого рода реквизициям. Местные руководители нередко творили безобразия, провоцировали население на вооруженные выступления, которые затем объявлялись контрреволюционными и беспощадно подавлялись оружием.

В мае 1921 года в Гомеле и уездах губернии была раскрыта и ликвидирована сеть организации Бориса Савинкова «Народный союз защиты Родины и Свободы». От имени этой организации в губернии действовали вооруженные формирования Балаховича, Струка, Галака, Прудникова, Рака и других «полевых командиров». Бандитизм носил политический характер. Например, отряд, созданный бывшими офицерами царской армии Лебедевым и Прудниковым, насчитывал до 1200 человек. Отряд Ивана Галака (настоящая фамилия Васильчиков — бывший подпрапорщик) насчитывал 700 человек, из них 60 конных.

Некоторые отряды-банды, меньшие по численности, занимались исключительно разбойными нападениями — формирования Савицкого, Зубца, Медведевых и других. В селах, окруженных болотами и густыми лесами, искоренить бандитизм достаточно быстро не представлялось возможным. Приходилось привлекать значительные силы, посылать карательные отряды. Командовали такими отрядами нередко случайные люди.

Здесь упомянем посылку Речицким уездным политбюро (бывшая уездная ЧК) в Карповичскую волость карательного отряда во главе с 17-летним уполномоченным Николаем Гуторенко. В ходе рейда в мае 1921-го тот задержал около десятка подозреваемых. Задержанных избивали шомполами как сам уполномоченный, так и рядовые бойцы. В результате такого «дознания» выяснилась невиновность большинства людей, их пришлось отпустить. И только двое после зверского избиения, когда был сломан шомпол, признались в бандитизме. Оба следующей ночью пытались бежать, но были ранены охраной. Прибывший Гуторенко лично добил вначале одного, а затем другого подозреваемого, буквально изрешетив их пулями. Губревтрибунал завел по этому факту дело, но выяснилось, что на момент преступления командиру отряда было даже не 17, а 15 лет.

Наш белорусский Аркаша Голиков-Гайдар…

Пришлось передать дело Гуторенко в комиссию по делам несовершеннолетних при губнаробразе.

В августе 1921 года в Домановичском районе Речицкого уезда действовала банда Короткевича, Ходота и Сафонова. Но как раз она особой тревоги не вызывала: на заседании бюро губкома говорилось что «в Речицком уезде дело с бандитизмом почти благополучно, из всех бандитов осталось человек 12». Работу чекистов здесь предполагалось вести агентурным путем.

Однако руководство губчека вдруг решило идти дальше: в сентябре 1921-го для операций в районе Речицы была создана так называемая «контрбанда» — противобанда.

Можно предположить, что двигало гомельскими чекистами, когда они затеяли этот эксперимент в духе приключенческих романов Майн Рида. Шел интуитивный поиск путей и методов оперативной работы, и в принципе идея ложнопровокационного бандформирования, которое бы притянуло настоящих бандитов, содержала рациональное зерно.

Так при борьбе со степными пожарами создают встречный огневой вал, который при фронтальном столкновении нейтрализует стихию. Для примера можно упомянуть чекистскую операцию «Трест», когда для выманивания из-за границы Бориса Савинкова создали мнимую антисоветскую организацию. Не учли гомельские чекисты только одно обстоятельство: банды — мнимая и подлинные — должны были встречаться не в чистом поле, а на территории, заселенной мирным трудовым крестьянством.

Начало фантазийной оперативной игры Эйтингона с контрбандой (похоже, стала она репетицией успешно проведенных им в 1944–1945 годах обманных операций против немецкой разведки, которые получили названия «Монастырь» и «Березино») простимулировало, очевидно, то обстоятельство, что 28 августа 1921 года прошло собрание ячейки губчека по чистке партии. Наш герой остался в партийных рядах только благодаря заступничеству председателя губчека Волленберга. Явным было желание во что бы то ни стало провести эффектную операцию.

Контрбанда в количестве 12 человек стала базироваться в местечке Давыдовка. Состояла она из сдавшихся бандитов — Сафонова, братьев Кочуро, Головача и других, а также из секретных сотрудников ЧК. Возглавляли контрбанду представитель губчека Лев Черноморец и уполномоченный секретно-оперативного отдела Борис Плахов. Сразу отметим, что кличка «Черноморец» была распространена среди анархистов и уголовников, да и «Плахов» напоминает псевдоним: плаха — орудие казни. Чуть подробнее о том, кто такой Черноморец и как он оказался во главе отряда чекистов.

Найденные историком Карасевым документы свидетельствуют, что настоящее его имя — Лев Исаевич Рудминский. Прибыл в Гомель в августе 1919-го из занятой белыми Украины и был немедленно послан председателем ЧК в город Стародуб.

То время примечательно дикими по всем меркам событиями. Осенью 1919-го враждебная большевикам газета «Минский курьер» (Минск был под польской оккупацией) сообщила, что в Гомеле одновременно действуют семь (!) чрезвычаек, эвакуировавшихся из разных городов Украины. Думается, что тот слух имел под собой некоторую основу. Карательный орган эффективен тогда, когда он представляет собой крепко сколоченный коллектив «подельников». Связанные общими кровавыми делами, эти люди вынуждены держаться вместе. Можно вспомнить по аналогии, как в Минске осенью 1943 года объявилось в полном составе эвакуированное Смоленское СД и навело ужас на фоне «нашего» СД…

В Стародубе чекист Рудминский-Черноморец прославился тем, что приказал расстрелять «за контрреволюцию» подростка, что даже по тем жестоким временам было чересчур. Губревтрибунал в мае 1920 года приговорил садиста к 15 годам тюрьмы, но вскоре тот выходит на свободу и возвращается на службу в ЧК. Похоже, что чекист Лев Рудминский и памятный в истории начальник махновской контрразведки Лев Задов были одного поля ягоды…

Поначалу чекисты из контрбанды действительно задержали пяток бандитов, а также несколько лиц из числа укрывателей. Хотя, по некоторым свидетельствам, вчерашний бандит Сафонов просто указывал на крестьян, у которых ранее изымал продовольствие. А далее началась вольница, чекисты в связке с настоящими бандитами просто заигрались. При арестах «укрывателей», а точнее — при налетах на хутора отбиралось имущество, сельхозорудия, скот, разорялись пчельники.

Люди Черноморца и Плахова вошли во вкус откровенно дурной партизанщины, и уже непонятно было, где у них маска, а где подлинное лицо. В налетах и грабежах активно участвовал местечковый отряд еврейской самообороны, примкнувший к чекистам.

Фактически в масштабах уезда началась новая гражданская война. Майн Рид с добавкой махновщины…

Население края было осведомлено о том, кто входит в контрбанду и кому она подчинена. В Речицкий уездный комитет РКП(б) и в так называемый Горем-33 (гарнизон по охране и ремонту мостов) близлежащей станции Шатилки (ныне Светлогорск) посыпались жалобы на творимые бесчинства. Однако последующие обращения командования Горем-33 в губчека остались без ответа.

И все же губернские руководители, осознав, что ситуация с контрбандой выходит из-под контроля, создают в октябре 1921 года комиссию по проверке деятельности Черноморца. В ее состав включили Эйтингона (!), а также начальника Речицкого политбюро Гросса и представителя уездного земельного отдела Кравцова. На месте комиссия разошлась в оценке контрбанды. Эйтингон, естественно, оправдывал своего подопечного Черноморца и одобрял его тактику.

И тут происходит нечто странное. Комиссия не смогла закончить работу, поскольку (цитируем рапорт) «на третий день приезда ее в Давыдовку Эйтингон был ранен случайно в избе Черноморцем в ногу и не мог дальше работать».

Как именно Рудминский-Черноморец подстрелил Эйтингона, никто не видел. Но для сравнения вспомним, что у Нестора Махно была одна скверная привычка: сидеть с товарищами за бутылкой и, когда алкоголь помутит сознание, стрелять в них под столом из нагана сквозь карман галифе.

Это то самое ранение Эйтингона в ногу, которое Судоплатов почему-то отнес к башкирскому периоду службы нашего героя.

Тучи над Эйтингоном продолжали сгущаться, и 20 октября 1921 года на заседании Гомельского губпроверкома по чистке партии он был временно оставлен вне рядов РКП(б) для «дополнительного испытания» со следующими мотивирующими формулировками: буржуазное происхождение, чересчур быстрая чекистская карьера, комиссарские замашки, отсутствие скромности, недостаточно проникся пролетарской психологией и дисциплинированностью.

В Речицком уезде между тем наступала окончательная анархия. Председатель выездной сессии губревтрибунала Розин докладывает 14 ноября 1921 г. на заседании бюро уездного комитета партии:

«Атмосфера для работы сессии в Карповичской волости создалась неимоверно тяжелая. Черноморец уехал неизвестно куда, забрав с собою жену, вещи и 8 наганов. Доверять Плахову сессия ни в коем случае не может, так как поведение его очень подозрительное. Он часто куда-то уезжает по ночам, никто не знает о цели его поездок. Отряд, находящийся там, творит массу безобразий, разложен. Политрук сам избивает арестованных и говорит то же делать бойцам. Не было никакой положительной уверенности в собственной безопасности. Были случаи насилования женщин, ранения выстрелами при допросах, один гражданин был расстрелян без суда и следствия».

Что же произошло в Речицком уезде в октябре 1921 года, после того как Эйтингон при инспектировании им же созданного чекистского отряда, который в провокационных целях действовал как банда, был якобы случайно ранен в ногу главным «чекистом-бандитом» Черноморцем?

Гомельский историк Анатолий Карасев наглядно-документально раскрыл мне дичайшую ситуацию: вооруженное столкновение представителей одного советского силового ведомства с представителями другого. Чекистов — с красноармейцами-железнодорожниками.

На здешней станции Шатилки, где размещался гарнизон по охране и ремонту мостов Горем-33, его командир Александр Бируков вынужденно олицетворял перед крестьянами Советскую власть. Ту власть, которая обязана защищать от бандитов. Излагаем суть рапорта Бирукова в губернский центр.

В ночь с 14 на 15 ноября 1921 года в Горем с хутора Россовка прискакал крестьянин и сообщил о нападении бандитов. Отряд красноармейцев-железнодорожников устремился в погоню, которая прошла через хутора Россовку, Медведево, Осопное. В этих населенных пунктах бандиты накануне резали кабанов, грабили и избивали жителей. Наконец отряд по следам вышел на дом лесника Прусса, где были захвачены 10 вооруженных бандитов. Пленных доставили в гарнизон на станцию.

Тогда из Давыдовки заместитель командира «контрбанды» чекист Плахов выступил на их выручку с собственным отрядом из 35 человек и с тремя пулеметами. Затем подоспел уполномоченный Гомельской губЧК Семенов, и под его нажимом бандиты были освобождены.

Однако армейский командир Бируков настаивал в своем рапорте:

«Все захваченные бандиты — из отряда представителя губЧК т. Черноморца. Пострадавшие крестьяне, около 100 хозяйств, узнав о задержании бандитов, прибыли в Горем, где с них были сняты допросы. Выяснилась вся деятельность Черноморца, Плахова, Сафонова и компании. Все имущество, награбленное отрядом Черноморца, употреблялось для личных нужд отряда. Арестованные при допросах были биты, женщины нередко раздевались, и происходили гнусные издевательства. Одного крестьянина, Игнатия Чаплинского, арестованного за отказ выдать якобы имеющихся у него 200 рублей золотом, избили до полусмерти. После чего вывели на улицу и приказали бежать. На отказ он получил удар по голове прикладом и не успел после этого сделать несколько шагов, как одновременно с окриком «стой» раздался выстрел и Чаплинский упал замертво. Убита была также по дороге в Давыдовку крестьянка Катя Монкевич и еще несколько человек. По показаниям арестованных бандитов, все их грабежи происходили по приказаниям Черноморца, Плахова и Сафонова. Как видно из собранных материалов, это происходило не без ведома Гомельской губЧК».

В создавшейся ситуации губернское руководство стало на сторону чекистов. 16 ноября 1921 года бюро Гомельского губкома РКП(б) выносит «грозное» постановление: «Признать чрезвычайно легкомысленным и несерьезным актом со стороны губЧК посылку такого типа, как Черноморец, на борьбу с бандитизмом. Поставить предгубчека т. Волленбергу на вид, что до сих пор Черноморец не был снят с работы в органах ЧК».

Но почему Волленберг так легко отделался?.. Вся штука в том, что 12 ноября 1921 года в Москве Оргбюро ЦК РКП(б) постановило назначить Волленберга председателем Башкирской ЧК с правом взять с собою лично отобранных сотрудников, о чем и было информировано гомельское руководство. Великолепный шанс и самому уйти от ответственности, и сберечь ближайших подручных!

Через неделю, 24 ноября, губпроверком по чистке партии возвращается к вопросу об Эйтингоне и пересматривает его дело, решив «восстановить в правах члена РКП, принимая во внимание факт ранения при участии в борьбе с бандитизмом, а также предстоящий отъезд в Башкирию»… Ранен был Эйтингон «случайным» выстрелом Черноморца действительно тяжело и периодически укладывался на больничную койку.

Между тем 20 ноября бюро Речицкого уездного комитета РКП(б) в присутствии специально приехавшего видного старого большевика, члена ЦК А.Г. Шляпникова (1885–1937) заслушало доклад Плахова, где он пытался говорить об успехах в борьбе с бандитизмом. На что председатель выездной сессии губревтрибунала Розин и секретарь укома Мицкевич выступили с обвинениями руководителей губчека в том, что они поручили ответственную работу «мальчишкам (явно подразумевался Эйтингон. — С.К.) и заведомо преступным элементам как Черноморец». Бюро констатировало, что «борьба с бандитизмом вылилась в бандитизм и развила его в большей степени, чем он был вначале» и потребовало от губкома «привлечь к ответственности как руководителей этой борьбы, так и ответственных работников губЧК».

Поэтому 25 ноября в Речицу приезжает новая комиссия под председательством самого секретаря губкома М.М. Хатаевича (тот самый Мендель Хатаевич, которого сегодня проклинает Украина: занимая с 1932 года пост секретаря ЦК КП(б)У, был одним из главных устроителей голодомора). Несмотря на возмущенные выступления уездных руководителей, комиссия постаралась спустить дело на тормозах. В итоговом решении говорилось о предании суду расширенной коллегии губчека лиц, непосредственно руководивших операцией, а также о применении партийного наказания по отношению к ответственным руководителям губчека. Но последнее было сказано для проформы.

В конце ноября состоялись торжественные проводы Волленберга и других гомельских чекистов на работу в Башкирию. Собрание проходило в чекистском клубе, где присутствующие по свидетельству очевидца «пели революционные песни, кричали „ура“ в адрес отъезжающих, а также славных органов ВЧК».

Залечив в больнице ногу и получив оклад за месяц, будущий «карающий меч Сталина» Наум Эйтингон отбывает в Башкирию. Московский вызов прикрыл «ошибки молодости»…

С этого московского указания об отзыве из Гомеля начался карьерный взлет Эйтингона.

К слову, Павел Судоплатов в книге «Лубянка и Кремль» почему-то не упомянул о знакомстве в Гомеле своей жены Эммы Кагановой (ей посвящена книга) с Наумом Эйтингоном. А ведь Эмма по роду своей работы в 1920-е годы личным секретарем в приемной секретаря Гомельского губкома должна была знать историю с ранением нашего героя…

Не знаю, на какие еще «ноги» — китайскую, мексиканскую или турецкую — хромает культивируемый сегодня миф об Эйтингоне. В тех краях я не был, документов оттуда не видел. И, верно, не стоит морщить лоб, пытаясь сообразить, «хороший» он был или «плохой». Ответ предлагаю такой: талантливый в своем ремесле.

А между тем факт остается фактом: сакрализация «не боявшегося грязной работы» Наума Эйтингона продолжается.