Все на продажу

Источник материала:

Все на продажу

В недавно законченном и еще не опубликованном романе «Полет шмеля» у меня есть герой, прообразом которого послужил человек, с которым мы вместе в далекие теперь уже 60–е годы минувшего века тянули лямку срочной армейской службы.

Только в отличие от меня, нормальным образом призванного в свой срок в соответствии с законом о прохождении воинской службы отдать священный долг Отечеству, он надел на себя погоны по доброй воле, поступив в военное училище и собираясь стать офицером. Однако уже на старших курсах училища с ним приключилась неприятная история: какая–то драка в гражданской одежде, протокол в милиции, — он был отчислен из училища и отправлен служить в ту самую срочную армейскую часть, где наши жизни и пересеклись. Он мог не служить срочной, демобилизоваться сразу после отчисления из училища, за срочную службу ему засчитали бы три начальных курса, что он провел в казарме, однако увольнение в запас гарантированно закрывало ему возможность восстановления в своем училище, в то время как полностью оттянутая лямка срочной так же гарантированно давала ему на это восстановление право, а он непременно хотел в нем восстановиться.

Не помню точно, но это было одно из двух училищ: Высшая школа КГБ или Институт военных переводчиков. Что, конечно, не одно и то же, но, по закону сообщающихся сосудов, наполненное одним содержимым. Так просто, с аттестатом зрелости наперевес, пусть даже с прикрепленной к нему золотой медалью, не попасть ни туда, ни туда. Только по неким тайным рекомендациям, по специальным каналам, вход в которые замаскирован с таким тщанием — стой рядом, а не увидишь. И вот мой сослуживец, несмотря на то что перспектива дневать и ночевать в солдатской казарме три долгих года его ужасала (тогда положено было служить срочную столько), до того страстно желал вновь оказаться в стенах учебного заведения, из которого вылетел, что готов был остановить свою жизнь на три года, отбыть их стиснув зубы, чтобы после забыть, как скверный сон.

И вот почему он это делал. Ради чего. Ради светлой и упоительной будущей жизни, которая предполагалась все же много дольше этих трех солдатских лет. Он намеревался стать разведчиком, как открылся он мне однажды в минуту некой искренности. «Это ведь теперь не то что раньше — в штаб врага и фотографируй документы под покровом ночи, — сказал он. — Теперь все по–другому, даже под своими именами люди работают, ездят по всему миру, видят страны, вещи отовсюду привозят, отец моего друга вон какой только техники в дом не натащил». «А почему ты уверен, что непременно станешь разведчиком?» — спросил я, естественным, казалось бы, образом усомнившись в его планах. Сомнение мое, однако, оказалось наивным. Место разведчика (да, вот именно так, «место разведчика», было отвечено мне) моего соседа по казарме уже ждало. Его отец, полковник Генерального штаба, обеспечивший ему поступление в то самое в высшей степени закрытое училище, уже подготовил ему и место в соответствующем управлении и соответствующем отделе.

Не знаю дальнейшей судьбы своего армейского сослуживца, как сложилась его жизнь, удалось ли ему осуществить свои планы. Но думаю, что если он не оступился по случайности вновь, все у него получилось, как было замыслено. Ездил по заграницам, заводил интересные знакомства, что с его знанием иностранных языков, полученным в одном из трех высших учебных заведений СССР, где только и можно было по–настоящему выучить язык (МГИМО, Высшая школа КГБ, Институт военных переводчиков), не было проблемой, обогащался впечатлениями, попутно натаскивая в московский дом всякие отсутствующие в советском отечестве удобства и украшения быта.

Что у меня за основания так полагать? В принципе, всего лишь другие личные жизненные наблюдения и впечатления, не более того. Однако же весьма показательные. То жизнь сведет со светским гулякой, любителем женщин и выпивки; напившись, он умудрится обронить красные корочки, которые окажутся служебным пропуском в одно из зданий на Лубянке, — генеральский, как выяснится, сын, был в ЮАР, засветился, теперь вот ждет нового назначения. Потом придется хоронить родственника–пограничника, а погранвойска — одно из управлений все той же системы. В организации похорон помогает специально существующее в системе образование, некий неизвестно как называющийся отдел; и вот один из товарищей, с которыми имеешь дело, с донельзя помятым с утра лицом, видимо, невероятно угнетенный тем, чем приходится заниматься, принимается односложно и сбивчиво, но недвусмысленно исповедоваться тебе, что находится здесь, типа, в ссылке, надо отсидеть еще немного, и его вернут к прежней разведывательной деятельности, где он уже принес отечеству неизмеримую пользу и принесет еще.

Особенно же запомнилась одна встреча (если это можно назвать встречей) в аэропорту Шаннона. Наша небольшая писательская делегация летала в Америку, в Шанноне, как положено перед Атлантикой, — остановка, дозаправка самолета, всех высадили, и вот, когда мы сидели там в зале, ожидая готовности самолета, случайно пришлось стать свидетелем разговора между двумя мужчинами, так же убивавшими время в ожидании самолета на соседней скамейке.

Один был средних лет, сама импозантность, само достоинство, само уважение, второй — достаточно молодой, лет двадцати пяти, двадцати шести. И боже, что было с молодым! С каким завистливым восторгом, самоумалением, переживанием своей никчемности смотрел он в рот старшему спутнику, слушая его! А старший, не обращая внимания на окружающий мир, на то, что кто–то еще может слышать, с рассеянно–самоупоенным видом делился с младшим своими достижениями в деле освоения западного мира. У меня личный счет в том банке, в этом, никто не контролирует, кроме меня, из этого бюджета берем, перегоняем туда, даем отлежаться, перебрасываем сюда, по документам все чисто, никакой комар носа не подточит, я тебя научу, только слушай меня...

Вот такая примерно была речь этого лощеного господина, всем своим внешним обликом напоминавшего человека Запада. Год был — начало 1992–го, посткоммунистическая Россия лишь начинала складываться, вернее, лишь собиралась складываться, мы еще были СССР, и эти двое, летевшие рейсом «Аэрофлота», тоже были еще советскими. Утверждать на все сто процентов, что они принадлежали к той системе, я не могу. Они об этом не объявляли, из монолога «старшего» сделать такой однозначный вывод тоже было невозможно, но сам стиль поведения, высокомерная пренебрежительность осанки, взгляда! Ни советские мидовцы, ни «торговые представители» подобными характерными чертами не отличались. А уж вот то, что эти ребята не были какими–нибудь вольными коммерсантами, — голову на отсечение. Разговор их недвусмысленно свидетельствовал, что они «бюджетники», принадлежность к этой «бюджетности» наполняла их силой и гордостью — все это так и читалось в интонациях их трепа.

Вот что вспомнилось мне в связи с разразившимся в Америке русским шпионским скандалом. Который, видимо, рано или поздно, вот именно в таком, фарсовом, виде и должен был произойти. Конечно, не сомневаюсь, у России есть настоящие агенты–профи, под дипломатическим прикрытием или нелегалы, но большинство, думается, составляют такие вот жадные потребители западного образа жизни, для которых служба Отечеству — совсем не главное их занятие. Отечественная элита, имевшая возможность познакомиться с западной жизнью еще в советские времена, оказалась массово наркотизирована ею. За дозу западной жизни она сделалась способной на все. Только если в прежние советские времена потреблять этот наркотик можно было лишь товарами, так сказать, везти телушку в родное Отечество через океан и пограничные заставы, то теперь телушкой можно пользоваться на месте. В Париже, Лондоне, Мадриде, Нью–Йорке...

И почему элита разведывательная должна тут как–то отличаться от прочей? Ведь она плоть от плоти элиты вообще — управленческой, хозяйственной, военной. Устроить в разведку детей и пустить их в широкое плавание по западному миру — это значит устроить их жизнь. Как же не позаботиться о детях? А эти дети между тем желают лишь потреблять наркотик, и ничего больше. Они, как правило, ничего и не умеют другого, кроме как потреблять. А все остальное, в том числе и свою служебную деятельность, они имитируют. Как имитируют ее в тысячах и тысячах отечественных госучреждений другие дети, пониже по своему статусу, но тоже элитные. Разве мы их не знаем?
Возникает ощущение, что вся Россия сейчас — это одна имитация. Имитируется демократия. Имитируется свобода прессы. Имитируется свобода судов. Имитируется предпринимательская деятельность.
А имитация разведывательной работы по сути — лишь частность. Не более того.

«Великая разведчица» Анна Чапман (Кущенко), дочь крупного российского дипломата, тайно ищет покупателя для истории своей жизни, надеясь выручить за нее 250 тысяч долларов. По данным New York Post, одним из условий сделки является перевод средств на счет ее друга в швейцарском банке. Так она надеется обойти правила США и России, которые запрещают ей получать прибыть от «шпионской истории».

Чапман также было предложено сняться для «Плейбоя». А еще она рассчитывает, что ей будут перечислены деньги за фильм, который в скором времени будет снят в США. Великие советские разведчики–нелегалы, честно и с риском для жизни выполнявшие свой долг, — Абель, Маневич, Зорге, Филби и другие — от такого цинизма нынешних «коллег» наверняка переворачиваются в гробах...

Анатолий КУРЧАТКИН, русский писатель.