Какие все же замысловатые виражи способна выписывать линия судьбы! Об этом знает могилевчанин Анатолий Шестернев. В прошлом физик–ядерщик, он был самым молодым в СССР «пускачом» ракет. На исследовательском реакторе в Гатчине в 1972 году получил приличную дозу облучения. После той аварии его коллеги прожили всего лет десять. Шестерневу уже 72. Автор нескольких научных изобретений, он общался с Высоцким, Сахаровым. Его единственного из Беларуси официально пригласили на похороны академика. И до сих пор Анатолий Петрович бережно хранит пропуск на прощальную панихиду, самиздатовские сборники песен, подаренные Высоцким, записи с его концертов, каких нет больше ни у кого...
«Я был молод, самоуверен, горяч»...
В Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта Шестернев поступил после школы. Со второго курса получал повышенную стипендию, руководил спортивной работой вуза. Летом поднимал целину — разгружал бревна на Иртыше, нарезал дерн, из которого впоследствии строили дома–«невидимки» (они сливались со степью, оттого издали их было не разглядеть) в совхозе «Голубовский» Иртышского района Павлодарской области. Но инженером–энергетиком так и не стал. Из ЛИИЖТа его отчислили.
— Из–за соседа по комнате сцепился с деканом. Прекраснейший человек — ректор Протасов — просил меня извиниться. Но я был молод, горяч, самоуверен и, поскольку считал себя правым, отказался, — вспоминает Шестернев. — В итоге отчислили не соседа, а меня.
Уезжая на лето в Могилев, Анатолий, чтобы не огорчать родителей, подал заявление в 5 ленинградских вузов. И был принят в военно–механический институт, электротехнический, точной механики и оптики, политехнический имени Калинина (впоследствии Шестернев будет читать тут лекции по ядерной физике) и институт авиационного приборостроения. Пошел в ЛИАП. Оттуда его тоже чуть было не отчислили.
— Декан ЛИИЖТа дурную характеристику написал. К счастью, секретарь комитета комсомола ЛИАПа поверил той, которую передали из Казахстана, и моей зачетке, — улыбается Анатолий Петрович. — Так я стал студентом IV курса второго факультета. Институт засекреченный, факультеты, специальности — под номерами. Моя «0707» — радиоэлектронные устройства. На полставки работал на 22–й кафедре — в лаборатории радиолокации. От аспирантуры отказался. Первый на распределении, я мечтал попасть в Подлипки, конструкторское бюро Королева. Но мне сказали — нереально. Предложили на выбор — КБ Грушина в Химках или Челомея в Северодвинске. Первое специализировалось на ракетах «земля — воздух», второе — на атомных подлодках. Я выбрал Химки, где жила сестра. И три месяца не выходил на работу. Был обижен, что не попал к Королеву...
Опасная профессия
На работу Шестернев вышел, чтобы взять открепление. Но один из замов директора КБ Рубинштейн позвал его в Киров.
— Пообещал жилье, я тогда только женился, — вспоминает Анатолий Петрович. — Предложил стать «пускачом» ракет. Почему мне оказали такое доверие, до сих пор не знаю. Ведь к запуску ракет допускали лишь проработавших в КБ не меньше пяти лет. Мне было 23 года, я стал самым молодым «пускачом» в Союзе. Из 49 запусков удачными были 47. Прекрасный показатель. Хотя однажды взглянул в лицо смерти. В июле 1963–го на пусковой площадке в Капустином Яре твердотопливная ракета не ушла со старта. Точной инструкции, что делать, не было. Командир приказал мне вылезти из бункера, идти к ракете, разбираться что к чему. Все понимали, если порох в ней возгорелся, она в любой момент может стартануть. Подойду ближе чем на 25 метров — останутся от меня лишь обгоревшие косточки.
В 1960 году на Байконуре на испытаниях новой стратегической ракеты погибла целая команда во главе с маршалом ракетных войск Неделиным. Тело маршала опознали лишь по обгоревшей Звезде Героя Советского Союза. Шестерневу повезло. Порох в ракете не воспламенился... Вскоре после этого Анатолия Петровича пригласили на работу в Ленинградский институт ядерной физики Академии наук СССР. Тогда он и подумать не мог, что работа физика–ядерщика — не только большая удача. Ему снова придется рисковать жизнью. В 1972 году в Гатчине на исследовательском реакторе произойдет авария. С Шестернева и его коллег, получивших приличную дозу облучения, возьмут подписку о неразглашении.
— Когда нейтроны попали в реакторный зал, сработала звуковая и световая сигнализация. Выход из зала тут же был заблокирован, мы оказались под активным облучением, — вспоминает Шестернев. — О здоровье не думали. Лишь о том, как скорее ликвидировать последствия ЧП. Часов пять смывали с приборов, стен, пола невидимую радиоактивную грязь. А после нас всех «скорая» повезла за 40 километров в Ленинград, в Институт биофизики. В той больнице было много молодых ребят. И стаканы с водкой на прикроватных тумбочках — единственное лекарство. Нас же не лечили, а наблюдали за изменениями в организме. Пятеро моих коллег прожили после этого не более 10 лет. Дозу мы тогда хватанули — 75 бэр. Находиться вблизи реактора больше было нельзя.
Я уехал в институт в Климовск. Они остались в Гатчине...
В «почтовом ящике ПЯ 2328» — закрытом Центральном научно–исследовательском институте точного машиностроения — головном институте Министерства оборонной промышленности, занимавшемся разработкой оружия ближнего боя, Шестернев задержался на несколько лет. После вернулся в Могилев. Здесь трудился в машиностроительном институте, главным метрологом на заводах «Техноприбор» и «Электродвигатель». И вот уже 10 лет на пенсии. Вспоминает о прошлом, в котором, несмотря на трудности и опасности, было много хорошего. Прежде всего — встреч с необыкновенными людьми.
Беседы в квартире академика
— С академиком Сахаровым я — научный сотрудник ЛИЯФа — познакомился в конце 60–х в Риге, на конференции по ядерной спектроскопии, — неспешно рассказывает Шестернев. — Виделся с ним на симпозиумах. Но подойти не решался. Он подошел сам, заинтересованный моим выступлением. Оставил номер телефона. Стали встречаться 3 — 4 раза в год. На квартире академика. Той, что была выделена ему после возвращения из горьковской ссылки. В доме по улице Чкалова у Сахаровых была еще одна квартира. Принадлежала она теще академика — матери Елены Боннэр. Нижняя, где мы собирались, была скромной, без претензий. Мы часами там пили чай, говорили о науке, политике. Я уважал Андрея Дмитриевича за то, что он осмелился открыто выступить против введения войск в Афганистан, что вступался за репрессированных. Но больше всего он поражал даже не как ученый и правозащитник, а как интеллигентнейший человек. Нравился его мягкий голос, манера держаться, чуть склонив голову на бок, умение всегда оставаться спокойным и дружелюбным даже по отношению к тем, кто его ненавидел. Елена в отличие от него порой была довольно резка... Сахарова не стало 14 декабря 1989–го. Мне позвонили из Москвы: «Приезжай, заказали тебе пропуск на панихиду». Похоронили академика на Востряковском кладбище, рядом с матерью. За гробом рядом со мной шел Ельцин с супругой, следом — огромная толпа. Она напирала на нас и в какой–то момент припечатала меня лицом к катафалку. Но физическая боль не смогла заглушить боль потери...
Высоцкий говорил мне: «Пиши, Толя» и пил боржоми
— С Высоцким я познакомился тоже благодаря ЛИЯФу. Когда в Ленинград приехал театр на Таганке, замдиректора нашего института Каминкер приказал: «Бери, Толя, «Волгу» и дуй за Высоцким. Скажи, что его физики хотят послушать», — Шестернев протягивает мне отпечатанный на пишущей машинке двухтомник песен, на титульном листе которого значится: «Анатолию! В память о добрых встречах в ЛИЯФе. 1971–й год». — Высоцкий, который всегда по–особому относился к морякам и физикам, приехал. Зал на 400 мест в институте был забит до отказа, а билеты мы продавали по 100 рублей. На эти деньги тогда можно было хорошо посидеть в ресторане. Но то, ресторан, а то — сам Высоцкий! Перед началом выступления он попросил меня: «Поставишь на стол две бутылки боржоми. В одной — минералка, в другой — спирт. И магнитофон рядом. Но чтобы, кроме тебя, мое выступление никто не записывал».
Концерт растянулся до часа ночи. Потягивая поочередно из двух бутылок с надписью «Боржоми», Высоцкий то пел, то рассказывал о жизни. В ЛИЯФ он приезжал еще не раз. Побывал на реакторе, о чем упомянул в одной из песен.
— Его выступления я записывал сперва на бобинный магнитофон, после на кассетный, — Шестернев показывает раритетные пленки. — Иногда мы вместе пели под гитару. В квартире моего коллеги Игоря Кондурова, где на стенах и потолках были нарисованы картины. Его брат–художник постарался. Высоцкий, придя туда впервые, восхитился. Он вообще был простым человеком. Увидев его впервые вживую, помню, подумал: «И чего все так суетятся, обычный мужик — невысокий, конопатый, простой». Я уже после понял, что эта простота и есть самое ценное в человеке...
О своем «засекреченном» прошлом, выдающихся людях, с которыми свела его судьба, Шестернев, возможно, напишет книгу. Лично я прочту ее с огромным удовольствием. И, уверена, она будет интересна многим.
Главная
Гороскопы
Какие все же замысловатые виражи способна выписывать линия судьбы! Об этом знает могилевчанин Анатолий Шестернев. В прошлом физик–ядерщик, он был самым молодым в СССР «пускачом» ракет. На исследовательском реакторе в Гатчине в 1972 году получил приличную дозу облучения. После той аварии его коллеги прожили всего лет десять. Шестерневу уже 72. Автор нескольких научных изобретений, он общался с Высоцким, Сахаровым. Его единственного из Беларуси официально пригласили на похороны академика. И до сих пор Анатолий Петрович бережно хранит пропуск на прощальную панихиду, самиздатовские сборники песен, подаренные Высоцким, записи с его концертов, каких нет больше ни у кого...
Уезжая на лето в