Каждый третий житель Минска ежегодно попадает к патологоанатомам, даже не подозревая об этом

Мраморные ступеньки, лестница на второй этаж, цветы в горшках... А где же узкие темные коридоры и полуподвальные помещения? Голливуду мне все же хочется верить…

— Где-то до 30-х годов прошлого века морги именно так и выглядели. Но они уже давно приобрели современный облик, — меня с улыбкой встречает начальник бюро, главный патологоанатом Минздрава Аркадий Пучков. — Сейчас патологоанатомическая служба — главный диагностический центр, 95 процентов нашей работы — диагностика заболеваний у живых людей. Я вас удивил? Объясню: человек идет на прием к кардиологу, пульмонологу, кожвенерологу или любому другому врачу и даже не подозревает, что его биоп­сийный материал отправится в наше бюро, где мы рассмотрим частичку органа под микроскопом и вынесем вердикт. А от этого зависит лечение. Сами понимаете, права на ошибку у нас нет.
 

С патологоанатомическим бюро связаны все медицинские учреждения Минска: диспансеры, поликлиники, роддома, НИИ... Вспомните, например, врач исследует желудок и заставляет глотать "кишку", чтобы взять биопсию. Так вот, это не что иное, как кусочек тканей желудка, который отправляют — кто бы мог подумать — в морг. Может, это просто язва, а может, тьфу-тьфу, рак. В год в бюро проводят около 800 тысяч исследований, получается, что ежегодно за помощью патологоанатомов обращается каждый третий житель Минска.

У кого что болит

На мне белый халат, и самое время заняться врачебными делами. Вместе с Ольгой Солодкой, заведующей отделением лабораторной диагностики, спускаемся на первый этаж в помещение со стойким запахом химических реактивов. На столе — разные по величине баночки, которые доставили сюда из городских больниц. Слабонервным лучше не смотреть, но журналисты люди не пугливые — читаю надписи. Передо мной маленькие кусочки, или, лучше сказать, образцы почки, печени, легких, сердца и даже головного мозга.

— Это те части органов, которые удалили во время операций, теперь нам нужно поставить точный диагноз, — объясняет Ольга Солодкая. — Чтобы работать с ними дальше, их нужно подготовить. В первую очередь вытеснить воду из ткани и при этом не повредить ее структуру. Для этого используем большое количество реактивов: хлороформ, эфир, ацетон, ксилол, применяем, не поверите, даже обычное машинное масло. Это, кстати, мировая практика.
 

Рядом с нами машина с большим количеством емкостей, сюда помещают образцы, которые перемешиваются и отжимаются в автоматическом режиме. Процедура занимает около суток. Мы не будем столько ждать: ткань "нашего" больного уже ждет нас в лаборатории. Именно туда мы и направляемся.

— Это почка, — показывает мне совсем тоненький столбик Ольга Солодкая. — Брали тонкой иглой, чтобы не повредить орган. Обнаружили опухоль, нам нужно выяснить, злокачественная ли она. И если окажется, что да, — определить ее особенности. От этого зависят способы лечения. Терапевт или хирург видит опухоль только снаружи, а мы смотрим на нее изнутри. Помню случай: во время операции в предсердии обнаружили очень необычную опухоль, похожую на гроздь винограда. Было ясно, что она злокачественная. Но какая конкретно? Ведь каждая имеет свой фенотип, а соответственно, и лечение. И только здесь, в бюро, иммуногистохимически установили, что это лимфома.

Диагноз в цвете

Возвращаемся к нашей "почке". Предварительно ее нужно порезать на пластинки, чтобы сделать сразу несколько исследований. Но как? Толщина образца меньше миллиметра…

— Это сделают микротомом, он позволяет делать ультратонкие срезы по 2—3 микрона, — объясняет мне фельдшер-лаборант Светлана Белая. — Сейчас мы поместим образец в парафин и сделаем кубики, которые можно будет зажать в микротом.
Рядом в мешке гранулированный парафин, он розового цвета, потому что к нему для смягчения добавляется базисный воск. На столе лежат сотни таких же розовых пласт­массовых кассет — это формы. Берем одну, смазываем машинным маслом, чтобы проще было доставать, помещаем туда "материал" и заливаем его теплым жидким парафином. Он застывает у нас на глазах, через пару минут аккуратно берем контейнер и вытряхиваем содержимое — наш кубик готов.
 

Теперь очередь за микротомом. Этот патолого­анатомический комбайн больше напоминает водопад. Зажатый парафиновый блок режется на прозрачные пластинки, которые стекают по "горочке" в водяную баню, где их ловко надевает на предметные стекла фельдшер-лаборант Анастасия Свердел.
 

— Касаться рукой срезов нельзя, собственный эпидермис с пальцев может попасть на стекло, — объясняет Анастасия.
 

Дальше выкладываем стеклышки на плату с подогревом для просушки. Каждому присваивается номер и делается запись, теперь его не перепутаешь и не потеряешь.

Следующий этап — окраска. При некоторых заболеваниях структура ткани видна четче при определенном цвете. Например, небезызвестная хеликобактер пилори — бактерия, которая живет в желудке и вызывает гастриты, лучше видна в синем цвете. В "палитре" патологоанатома около 20 окрасок: оранжевая, желтая, серебряная, малиновая, фиолетовая… Целая радуга.
 

Сейчас мы находимся в иммуногистохимической лаборатории, образцы здесь красят иммунными сыворотками.
 

— Это мировой уровень диа­гностики. Например, у больного обнаружили лимфоузлы, но неизвестно, откуда пошел этот метастаз. Мы окрашиваем его срезы различными сыворотками, чувствительными к разным видам опухолей, и можем точно сказать, метастаз это опухоли яичника или, например, головного мозга. Это дает дополнительные возможности вылечить человека, — рассказывает Ольга Солодкая. — У нас был больной с опухолью, которая всего за сутки удваивалась. Мы экстренно провели иммуногистохимическое исследование, и патологоанатом поставил диагноз: лимфома Беркитта. Заболевание редкое, но при правильном лечении очень быстро купируется.
 

Кстати, ежегодная потребность этой лаборатории в реа­ктивах в денежном выражении — два миллиарда рублей. Но пациенты финансового бремени не несут, исследования делают бесплатно.
 

Стеклышко с гистологическим препаратом нашего пациента несем врачу-патолого­анатому Маргарите Дмитрие­вой, окончательный диагноз за ней. Под ее руководством смотрю в микроскоп. То, что я вижу сейчас, всего лишь россыпь бледно-розовых пятнышек в оболочках. Снимаю халат и уступаю место профессионалу.
 

— Часто случается, что подозревают злокачественную опухоль, а оказывается, что это не рак? — интересуюсь я.

— Практически каждый день, — не отрываясь от микроскопа, отвечает патолого­анатом. — Врач в больнице может подозревать тяжелое заболевание, которое лечат препаратами химиотерапевтического ряда, а мы здесь смотрим и видим, что болезнь может пройти даже при обычных антибиотиках.
 

Кстати, минские патолого­анатомы ведут все морфологическое сопровождение трансплантаций почек, печени, сердца. Изучают органы, смотрят на состояние сосудов и клеток и дают заключение, может ли случиться отторжение.
 

— Хотите узнать окончательный диагноз? — вердикт патологоанатома по нашему пациенту готов.
 

Не решаюсь ответить утвердительно. Хоть и знаю, что своевременный правильный диагноз, пусть даже и не в пользу пациента, дает ему хорошие шансы выздороветь.
 

— Опухоль не злокачественная, — улыбается Маргарита Дмитриева. — Это как раз тот случай, когда самые страшные подозрения не оправдываются.
 

Я облегченно вздыхаю. Это как раз тот случай, когда патологоанатом дает человеку путевку в жизнь.

-------------------------------

Минское патологоанатомическое бюро по объему выполняемой работы самое крупное в Европе.

-------------------------------