Точка сбора жертв. Откровенный разговор

Источник материала:

Здесь никого не перебивают. Не осуждают. Не оскорбляют. Не унижают. Говорят только о себе и своих чувствах. Не оценивают и не обесценивают слова друг друга. Если есть внутренняя потребность, то ругаются матом. Общаются на «ты», потому что перед бедой все равны вне зависимости от возраста и социального положения.

О чем говорят в Убежище «Радиславы» на группе взаимопомощи женщин, пострадавших от насилия в семье, читайте в нашем материале.

Неспособное защитить своих женщин и детей общество обречено на вырождение. По опыту экспертов, Беларусь в чем-то подтверждает общеевропейскую статистику — каждое четвертое женское самоубийство есть следствие физического, психологического или сексуального насилия в семье, — а в чем-то ее даже превосходит: каждая третья [1] белоруска подвергалась физическому насилию в семье, и не более 30% от общего количества жертв [2] обращались за помощью.

Задавшись целью рассказать доступными средствами о ситуации с домашним насилием в Беларуси и заодно побороться с десятком-другим распространенных стереотипов и ярлыков, журналисты TUT.BY в рамках проекта «Дом и насилие» исследовали проблему вместе с пострадавшими и оказывающими им помощь специалистами: юристами, милиционерами, психологами, волонтерами и бизнесменами.

Имена пострадавших и потерпевших от домашнего насилия вымышлены, настоящие имена и фамилии известны журналистам. Стилистические и языковые особенности речи участников сохранены.

Группа собирается раз в неделю. Проговаривая свои страхи, надежды, тревоги и желания, бывшие и настоящие клиентки Убежища ослабляют накал проблемы. Психолог Полина Линник объясняет, что основная функция группы — развенчание ложного ощущения уникальности ситуации, в которой находится пострадавшая: «Она слышит, что история один в один, как у нее, а, значит, здесь ее поймут. Она видит, что женщина, у которой все было намного хуже, встала на ноги, развелась, в конце концов выжила с двумя и более детьми „без него“. Она думать забывает про безысходность».

Опаздывают обыкновенно все и всегда: работа, детские кружки, курсы повышения квалификации, учеба. Сидят до последнего слова последнего человека. Каждая имеет право поделиться тревогами, проблемами и радостями, с которыми столкнулась за неделю.

Медиатором группы всегда выступает квалифицированный психолог.

«В группе радость — развод»

Перед началом с Ольгой Горбуновой стоим на крыльце дома. Она только что завершила очередной четырехдневный тренинг для специалистов в области домашнего насилия. Оля курит и энергично держит слово.

— Как там ваш агрессировавший с галерки?

— Оказывается, Дарья, достаточно четырех дней, чтобы вправить мужику мозги. Дать понять, кто есть кто в нашей ситуации. В первый день сильно негативил. На третий потеплел. Подошел, начал рассказывать про сложности с их кризисной комнатой, а на четвертый — поцеловал в ухо. Мы вручали сертификаты, всех хвалили, и он, большой и стеснительный, случайно в ухо поцеловал, когда его обняла. — Горбунова дополняет рассказ образной жестикуляцией, по которой сразу определяешь и размеры мужика и то, какой он в действительности славный малый.

Стеснительный и большой славный малый — заведующий кризисной комнатой в регионе. Комната находится в бараке с недостаточными для проживания условиями. Оля продолжает фонтанировать впечатлением.

— В целом все позитивно закончилось. Все такие под эмоцией в конце. Всем понравилось: «Вы, „Радислава“, такие молодцы, тра-та-та-та. Столько вы работали, и вот результат — закон приняли. — Оля рассмеялась. — Это если люди, которые должны быть вроде как в теме, не знают до сих пор, что нет в Беларуси отдельного закона «О домашнем насилии», и путают его с другими законами, то что тогда говорить про обывателей и их правовой грамотности. Тяжко, короче. Пойдем наверх, уже все подтягиваются.

Катя Маркевич, администратор Убежища, проспала и не успела позавтракать. Ночь она провела без сна из-за переживаний от смены, в которую принимала звонки на общенациональной горячей линии для пострадавших от насилия, и теперь полуживая сидит в кресле. Клиентка Тамара Д. раскладывает «вкусности». «Вкусности» — непременный атрибут посиделок. Переживания и радости заедаются трюфелями, домашней выпечкой, солеными крендельками, халвой, зефиром в шоколаде, карамельками и фруктами. Если на столе стоит торт, значит, в группе радость — развод.

— Мне аж моргать больно, так голова болит, — как бы демонстрируя, Маркевич моргает громадными глазами-блюдцами. — Дети дали анальгин сейчас.

— Ты покушай, — Тамара вытягивает из кургана сладостей зеленую мармеладку и мандарин и уточняет. — Кто сейчас у вас тут проживет?

Аня, ее мать Лена и сын-наркоман

— Рита, Лиана, Аня и Лена, — перечисляет Горбунова.

— Нет, Аня и Лена в зеленой комнате. Аня, Лена, ох, — вздыхая, поправляет Екатерина.

— И Марта Велимировна.

— Ой, тут бесперспективняк. Ждем, пока оставит всех в покое, — дополняет Маркевич.

— Что? Я не жду! Я слышала, ей через 4 месяца квартиру дадут.

У Горбуновой в недоумении искажается лицо. Здесь не лишним будет сделать ремарку. Марта Велимировна проживала в Убежище последние семь месяцев. В дома для престарелых не попасть — либо огромные очереди, либо огромные ценники. Все называют ее Бабушкой. Бабушке 82 года. Крохотная и хрупкая, она та, кто реанимировал участок при доме. Марта Велимировна крепко любит своего сына и постоянно готовит ему наваристый борщ. Жить с ним она не могла, потому что он ее бил. Поэтому борщ она варила на кухне Убежища, а потом относила сыну.

Оказалось, что Марта Велимировна не при чем. «Оставить всех в покое» должен сын Ани, из-за которого и сама женщина и ее мать Лена оказались в Убежище.

— Оля! Ты что?! Я говорю про Аниного сына.

— А-а-а-а…

— Вы про кого? — для Тамары Д. разговор уже начал рассыпаться.

— Про наркомана, сына Ани. Он же сбежал из больницы, взял в заложники ее брата. С ножом там по квартире бегал. Она дома была как раз, забежала ванну принять. А он в это время и пришел. За тесак схватился — что успела накинуть на себя, в том и выбежала.

— А брат жив? — Спросила Горбунова.

— Да. На брата кидался, но тот у него нож выхватил. Тогда сын пошел бросаться с балкона. Попутно кричал: «Всех порешу! Всех замочу!». Соседи милицию вызвали, а брат — внимание! — милиции дверь не открыл. Если бы открыл, так хоть бы в дурдом забрали. Хорошо, что Аня убежала.

— Да, он зарезал бы ее, — утвердительно кивнула Горбунова.

— То есть он не в больнице? Дома сидит сейчас? — Когда Тамара начинает волноваться ее голос становится ниже.

— Скорей бы это все закончилось. Его на принудительное лечение скоро заберут. Боюсь за них. Выследить же может. Он же за деньгами даже к ней на работу как-то приходил — знает, когда у матери зарплата.

— Так, а она милицию не может вызвать снова?

— Тома, чтобы это сделать, ей, как минимум, надо находиться рядом с ним. А он ее просто прирежет, окажись она на расстоянии вытянутой руки. Она его боится. И потом, суд скоро будет, уголовное дело заведено, но бабушка его уже успела написать отказ от дачи свидетельских показаний. Аня в суд идти не хочет, все плачет.

— Блин, если Лена собирается покрывать внука, чтобы он потом порешил всю семью, то с этой позицией надо конфронтировать, эта позиция опасна. Чем дольше тут работаю, тем страшней становятся случаи детей-агрессоров, — закрывает тему Горбунова.

«Маму жалко»

Анастасия П. царапает ногтями пряжку ремня и рассуждает:

— А маму твою жалко. Она не понимает реального расклада сил. Она действительно считает, что женщина без мужчины — ничто, и что вот эти жалкие «Приятного аппетита!» хоть на сотую долю процента являются компенсацией всего того, что этот монстр натворил. С такой же уверенностью можно думать, что мир стоит на трех черепахах, что если положить нож под кровать, то он разрежет твою боль, или что, если повесишь красные трусы на люстру, то приманишь деньги.

— Все такие сразу визуализировали красные трусы на люстре, — засмеялась Горбунова вместе со сбившимися в круг клиентками.

— Очень боюсь зависимости от людей, которые нам помогают, — завершила монолог Анастасия П. и спикировала в грустную ноту. — У меня ученик есть, под сорокет. Спросил как-то, почему мужчины бьют женщин. Мне ж не жалко, я ж учительница, я ж алфавит, модальные и неправильные глаголы объясняла столько раз, сколько у меня волос в бровях. Мне и ему не влом еще раз объяснить, что когда человек чувствует себя физически, финансово сильным и при этом безнаказанным… А я пояснила, какое наказание существует в стране для всех этих «поступков». То почему ему это не сделать? Ведь нет ни одной причины, чтобы не дать себе волю и не покуражиться.

Трехминутное молчание. Тяжелое. Каждая вспоминает свою предысторию, которая подтверждает слова Насти.

— А потом, когда человек меня спросил «что делать?», я ответила. Первое. Наказание должно быть жесткое, как за то, что на площадь сходил с транспарантом: «Я против Лукашенко». Второе. Детям еще в детском саду, в школы вдалбливать элементарные вещи: человека нельзя бить, на слова надо отвечать словами, а действие можно применять только в качестве самозащиты. Но это же, наверное, еще более нереалистично, чем пункт про наказание. Короче, всех назад в детский сад — и объяснять.

— Настя, — вступает в разговор Дарья С. — Наши бывшие мужья чувствовали свою безнаказанность. Мы с Олей Казак в среду встречались, она мне рекламу показывала: «Это Сергей, он бьет жену. Сергей на свободе. Это Вова, он тоже избивает жену. Вова тоже на свободе. А это Лена. Она сидит в тюрьме за то, что убила мужа, не выдержав его издевательств». Я эту рекламу все в голове верчу и верчу. Могла и я на месте этой Лены оказаться. Вот сидишь и думаешь, что где-то там, даже у твоих соседей в доме, намного лучше, а оказывается, такая же ситуация. А есть же семьи, где они над детьми издеваются, и матери молчат! Помню, кто-то из девочек говорил: «Ты не родил, чтобы над ним издеваться». Честно, сейчас меня опять злость сцепила. Такое прощать нельзя.

— Злость — это хорошее чувство. Запоминай, — Ольга Горбунова знает, что злость — это тоже ресурс.

— Покажите, покажите, что государство реально помогает. Ну, да, может, одного из сотни и сажают, потому что деваться некуда, доказательств много. Может, и моего посадят.

 «Я начинаю себя любить»

— Слушай, Дарья, а позитивное что-нибудь у кого-нибудь припасено? — спрашивает Оля.

— Я начинаю себя любить, и мне это нравится. Училась говорить: «Нет». Получается. В голове все светлеет. Начала задумываться о будущей жизни, о том, что могу встретить мужчину и даже родить еще одного ребенка. Появилось желание жить. Я не буду видеть в любом мужчине, который ко мне подходит, насильника. У меня было в жизни лучшее, я знаю, что и счастье тоже может быть. Единственное, что меня волнует, что мальчику нужен мужской пример. Мама-мамой…

— Уфф… — Анастасия П. четко обозначает свое мнение на счет мужского примера.

— Так, Настя, не надо, не надо! Пока мне легче, но уверенности в себе нет. Работу с Христиной ищем.

— Не торопись, — произносит Горбунова.

— Я не тороплюсь, просто многие места заняты переселенцами с Украины. Мы решили пробежаться сперва по высоким зарплатам. Два варианта есть, один перезвонил: «Если б муж был тракторист, я бы сам приехал и забрал!» — смеется Дарья С. — Ну, посмотрим.

Дарья замолкает. По устоявшейся традиции, после того как женщина завершает свой монолог, все присутствующие говорят о своих чувствах и мыслях, которые появились во время рассказа. Оля называет это «реакцией». Первой «реагирует» Анастасия П.

— Я вижу изменения, реально. Та, которая в прошлую субботу ехала с детского праздника, и та, которая сейчас сидит здесь, — две разные женщины. И, что главное, я по себе знаю и по другим, что эти позитивные изменения будут только накапливаться. Я уверена, что ты себе себя вернешь. Не завтра, не послезавтра, но постепенно. Мы живучие. И прекрати эти глупости по поводу мужского примера. Мы же, по сути, говорим о воспитании на достойном примере. А кто тот человек-ориентир, мужчина или женщина, не имеет значения. Я — все.

Всем пережившим травматический опыт (100% присутствующих) известно явление под названием «качели», когда остро упадническое настроение резко сменяется аффективно радостным и наоборот, поэтому Ольга Горбунова с настороженным удивлением соглашается с Настей:

— Слушай, поразительно. Я вспоминаю прошлый вторник, когда мы все тут сидели рыдали. Магия какая-то.

— Мне, кстати, мама приснилась, сказала, что любит меня, отпустила. Мне, Оля, стало легче.

Мужу Дарьи С. дали 11 лет тюрьмы по статьям 147 УК Беларуси (Умышленное причинение тяжкого телесного повреждения) и 174 УК Беларуси (Уклонение родителей от содержания либо от возмещения расходов, затраченных государством на содержание детей, находящихся на государственном обеспечении).

«Спасибо, что поверили»

— Знаете, спасибо вам. Никто не толчет в бок по утрам: «Почему ты еще не на кухне». Спасибо, что поверили. Никто не верит. Им проще его послушать. Загнобил ниже плинтуса. Тотальный контроль везде. Он напивался, меня избивал, а его мать ему с утра бутылочку: «Молодец, сыночка. Воспитывай жену, она у тебя молодая, ничего не знает». Они меня все спрашивали: «Как ты одна справишься с двумя детьми?». А как я раньше справлялась? У меня же их по сути трое было, считая мужа. Я хочу верить, что вы мне поможете. Я чувствую, что в правильном месте сейчас.

— Ира…

Контактный номер телефона для пострадавших от домашнего насилия — общенациональная горячая линия: 8 801 100 8 801

Контактный номер телефона для размещения в Убежище для женщин, пострадавших от домашнего насилия: 8 029 610 83 55

Общенациональная детская линия: 8−801−100−1611[1] Исследование по оценке ситуации в области домашнего насилия в Республике Беларусь, 2014 год. Проведено ИЧУП «НОВАК» для Фонда ООН в области народонаселения (ЮНФПА) в Беларуси.

[2] Из практики специалистов ОО «Радислава», работающих более 12 лет с женщинами, пострадавшими от насилия.

Читайте также:

• Дом и насилие. Одиннадцать портретов — одиннадцать судеб
• Дом и насилие. Почему не уходят?