"Я оказался 157-м, а булок всего 150 привезли": в Рогачеве нашли личный дневник середины ХХ века

Источник материала:

В старом доме в Рогачеве случилась необычная находка. Убираясь на чердаке, в стопке макулатуры новая хозяйка Ирина Закревская обнаружила вещь, пролежавшую здесь более полувека. В тот вечер ее семья осталась без ужина: мама зачиталась. В руки к ней попал личный дневник подростка из 1940-х годов, пишет «СБ Беларусь Сегодня».

— В общей тетради мальчишка с 1948-го по 1950 год описывал почти каждый свой день, — рассказывает Ирина, пока мы взбираемся под крышу дома по улице Друцкой. Здесь холодно и пыльно. — Записи лежали у окна. Вот только чьи они, так и не узнали. На Друцкую мы въехали только в 2006-м, а домовая книга, которая досталась от предыдущих жильцов, начинает отсчет лишь с 1972-го.

Закревские решили передать дневник в музейную экспозицию СШ № 6, где учился их сын Алексей.

— Леша отдал мне его на перемене, — рассказывает учитель истории Лариса Литвинова. — Не помню, какой была тема следующего урока, но мы с ребятами так впечатлились, что все 45 минут вслух читали написанное в тетрадке. Представьте, тут рассказ о том, чем жили подростки 1940-х, как подрабатывали, влюблялись. И так захотелось вернуть воспоминания автору.

Дневник пересмотрели трижды, имена, указанные на страницах, выписали. Получилось двадцать — родственники, одноклассники, учителя, но как зовут хозяина тетрадки, не установили. Узнали лишь, что ему на тот момент лет 15−16 исполнилось, растила его мама одна.

— Она, видимо, была верующей: когда в октябре 1948-го арестовали жившего рядом с ними священника, ей под опись передали все его имущество, — пересказывает моменты из записей педагог. — Мы подсчитали: этому парню сейчас около 80, и стали опрашивать старожилов с Друцкой. Те в ответ лишь плечами пожимали: не знаем такого.

Школьные архивы — учебных заведения в то время в городе было два — тоже не помогли. Данных этого периода не оказалось. Оставалось лишь внимательно читать дневник.

— И сейчас мы тоже его пролистываем. «14 января 1949 года первый день занятий после зимних каникул, нас разделили на два класса — 7 «А» и 7 «Б», 28 и 27 человек. В кабинете очень холодно, многие сидят в пальто, — читает выбранные отрывки Лариса Литвинова. — Через год он пишет: «13 января 1950-го утром было 36 мороза, днем — 32. Новый 1950-й мы встречали дома у Люси Бороховой».

24 октября 1948 года

В воскресенье в 5.30 ходил смотреть кинокартину «Молодая гвардия». Показывали первую серию. У входа была сильная давка, но я все же пролез и занял место.

Эта самая Люся стала единственным человеком из дневника, кого удалось найти. На тот момент ей только исполнилось 17. Сейчас Людмиле Романовне Жуковой 83. У нее уже восемь внуков и даже шесть правнуков. В ее доме на улице Либкнехта десятки старых фотографий.

— После войны ребята в классе были разного возраста, некоторые десятилетку только к 20 заканчивали. Отец у меня офицер. Так вышло, что в середине седьмого класса мы из Запорожья переехали в Рогачев. Чтобы я поскорее сдружилась с одноклассниками, родители предложили позвать их на день рождения, а потом и на Новый год. Голод, угощать было нечем, мы даже по 15 рублей на стол складывались, — вспоминает женщина. И называет имя автора дневника — Анатолий Марков.

— Высокий, худощавый. Сын летчика, отец у него погиб в 1939-м. Его китель Толе позже перешили на пиджак, который он не снимал ни зимой, ни летом.

Говорит, одноклассник часто болел, читает: «На первом уроке мне нездоровилось. Температура поднялась до 40,8».

— Тогда из-за морозов и недоедания весь город лихорадило. Схватит, случалось, и трое суток не отпускает. Медсестры даже по домам лекарства разносили.

Женщина тот период зовет сложным, но искренним.

— Идешь, например, возле кинотеатра, если фильм веселый — рогот стоит, если грустный — рев, — отвлекается, переходит на шепот: — Знаешь, а ведь у Толи ко мне чувства были. Он даже платок на память попросил. «Сейчас читаю „Мое поколение“, мне хочется быть таким же счастливым в „Л…“, как и Алеша». Наверное, про меня.

После восьмого класса Людмила Романовна поступила в учетно-кредитный техникум и на время уехала из Рогачева.

23 февраля 1949 года

Ночью 1944 года в этот день части Красной армии освободили Рогачев от немецко-фашистских оккупантов. Город горел. Немцы согнали много людей на наш огород. На горе поставили пулемет. Но стрелять не успели, в город вошла разведка.

Другая одноклассница — Жанна Лопатик — осталась. Правда, обращаться к ней иначе, как Жанна Павловна, теперь неловко. Известному в Рогачеве врачу-терапевту чуток за 80. Она случайно открывает дневник на следующей записи: «В 7.30 пошел за хлебом, но ничего не получил. Была большая очередь: человек 170−180. Я оказался 157-м, а булок всего 150 привезли».

— Помню эти часы под магазином: бабушка становилась в пять, а я в восемь ее сменяла. Жили мы втроем — еще мама. Не успели как-то с бабулей достать хлеба, сварили борщ, дождались единственную в семье кормилицу на обед и смотрим виновато. Стыдно, что ей придется пустую воду хлебать. И тут бабушка не выдержала: «Почему ты не можешь хотя бы для себя кусочек с работы взять?! Ты же директор хлебозавода!» Мама разозлилась: «Я возьму, другой возьмет, а что стране останется?!» Идейные мы были и дружные. В кино, гулять да на речку только толпой ходили. Отличники всегда сидели на первых партах, а мы — хорошисты — дальше. Класс был сильный, после 10-го шесть медалистов выпустили. Есть у нас и космический разработчик, и даже писатель. То есть был. Нам ведь уже за 80. Многих нет в живых. Первым не стало Толи, — рассказывает Жанна Павловна.

После 8-го класса он поступил в мореходку. Во время учений на судне случился пожар. Мальчишки попрыгали в воду.

— В Рогачев его доставили с воспалением легких, он даже в отдельной палате лежал. Мы его два раза навестили. Перед Новым годом он умер, — теперь о тех событиях собеседница рассказывает почти без эмоций. Так давно это случилось. — Мы, дети войны, казалось, привычные к смерти. Но нет… Для всех это была трагедия, ведь до этого никто из нас ровесников не хоронил.

26 марта 1949 года

Прилетели скворцы. Друть начинает очищаться ото льда, снег лежит отдельными пятнами. Мы с Иваном делаем схематическую модель самолета. Вот только нет резины для мотора.

Могила Маркова — на старом кладбище, у каплицы. Найти ее у меня и Ларисы Васильевны не получается: нет ни надгробия, ни креста. Мы выходим на берег Днепра, к тому месту, куда Анатолий с друзьями ходили купаться.

«5 ноября 1950 года. Забежал на школьный вечер, был сильный дождь, вымок основательно…» — педагог закрывает дневник. Это последнее в нем предложение. — После смерти сына его мама уехала из Рогачева. Я часто думала, почему она не забрала дневник? Не знала? Получается, эта общая тетрадь — единственное, что сохранило память об этом человеке. Его дневник — хроника той эпохи. Бесценная для нас история.