"Пока три месяца жила в Минске, думала, что в тюрьме". Истории людей, которые не убежали от радиации

Источник материала:

От украинской Припяти до белорусской Ветки — около двухсот километров. Но после аварии на Чернобыльской АЭС опасный радиоактивный ветер дул именно в эту сторону. И, как потом выяснилось, с угрозой для жизни. В итоге из района в безопасные регионы уехало около половины местных жителей, а 59 деревень и вовсе превратились в заброшенные и закрытые навсегда хутора. О том, что когда-то здесь были люди, напоминают лишь полуразрушенные и покосившиеся хаты, скрывшиеся сегодня за деревьями и проросшим на плодородной почве бурьяном.

Ветковский район входит в двадцатку самых загрязненных регионов Беларуси. Отсюда можно было уехать: и в конце 80-х, и начале 90-х… Людям предлагали деньги на переезд и бесплатные квартиры подальше от радиации. Но бежали не все.

В очередном материале проекта «Чернобыльцы» — истории тех, кто не смог и не захотел уезжать или побоялся, что на новом месте будет еще хуже.

Проект TUT.BY «Чернобыльцы»

Слово «чернобыльцы» звучит уже почти тридцать лет. Означает оно теперь не только и не столько жителей украинского города на реке Припять. Чернобыльцами называют спешно эвакуированных с загрязненных территорий и отселенных на «чистую» землю годы спустя. Чернобыльцы — так говорят о себе люди, схватившие в 1986 году ударную дозу радиации. Если кто-то в беседе произносит «чарнобыльскі», остальные понимающе кивают головами.

Проект TUT.BY рассказывает истории людей, которые изменила авария на атомной станции.

«Ой, уже 30 лет прошло! Какая там радиация?»

Уже на подъезде к Ветке шкала дозиметра, которая до этого держалась на зеленой отметке, начала подниматься. Если верить прибору, уровень радиации в городе — 0,46 микрозиверта в час. Это значит, что, выходя на улицу, местные жители как будто попадают в рентген-кабинет. Это, конечно, не смертельно, но и здоровья не прибавляет.

— Тыквенных семечек не хотите взять? — предлагает бабушка на местном рынке.

Мы вежливо отказываемся.

— Наверное, боитесь, что заразим вас, — с улыбкой реагируют продавцы на гостей с дозиметром в руках. — Ой, уже 30 лет прошло! Какая там радиация? Все уже давно распалось.

Об этом Ольга Семеновна читала в местной газете. А раз так написали, то и спорить не нужно. Хотя от этого ничего и не изменится.

Кроме овощей со своего огорода на Ветковском рынке можно купить еще конфеты, бытовую химию и венки с искусственными цветами.

Помимо семечек на прилавке у женщины — фасоль, зелень и картошка по 50 тысяч за ведро. Все эти овощи — со своего огорода. Но она говорит, что бояться нечего. Каждые три недели она сдает свою продукцию на проверку.

— Все у нас в норме — ничего не фонит. У меня и справки есть. Санстанция приезжала, брала немного бульбы на проверку. Так сказали, что все нормально, можно есть, — уверяет Ольга Семеновна. — Грибы и ягоды лесные, правда, зараженные бывают. В районке пишут, что вот ими нельзя торговать. В сезон милиция даже приходит ловить нарушителей. Но, бывает, тайком все равно кто и выставит принесенное с леса.

— Ну и что! Мы это все едим тут. И ничего. Даже укрепились за столько лет, — поддерживает подругу другая местная продавщица баба Катя. — Мы тут остались после Чернобыля — и живем. А кто уехал, наоборот, быстро поумирали. От скуки и от расстройства. Оказалось, что это опаснее радиации.

— Знаете, пускай здесь и радиация, но для меня это рай. Потому что это родина: мы здесь жизнь устраивали, и дома строили, и детей рожали… А я как-то побыла у внучки в Минске три месяца, стерегла ее там от столичных женихов, так думала, что в тюрьме, — включается в разговор Наталья.

Старожилы вспоминают, что в начале 90-х из Ветки уезжала в основном молодежь: кто в Мозырь, кто в Гомель, а кто и в Минск. Говорят, те, кто хорошенько побегал по чиновничьим кабинетам, поплакался и «поставил кому нужно бутылку коньяку», умудрились получить по две-три квартиры. Продавцы на рынке признаются, что и они — не исключение. Правда, у них всего по одной.

— Спасибо Чернобылю — хоть дети с квартирами. Ну, а как бы они их сейчас получили с такими-то ценами? Сидели бы здесь в хатах и никуда не выбились. Ну, а мы, старики, уже здесь остались. Куда нам было бежать?! — говорит Наталья. — А мы при случае выпьем бокал красного вина — и так выгоняем из себя радиацию.

При этом женщины признают, что первое время после аварии было страшно: никто не знал, чем впоследствии обернется для них радиация. Поэтому старались каждый год возить детей и себя вместе с ними за границу на оздоровление.

— Помню, в первый год после аварии поехали по спецпрограмме в Тольятти на отдых. Так они там как узнали, что мы чернобыльцы, прятались от нас: боялись радиации и думали, что мы заразные, — вспоминает Людмила Николаевна.

Тем, кто говорит, что в Ветке плохо жить, местные советуют включить телевизор и посмотреть, что в остальном мире творится. По мнению продавцов с рынка, за границей-то проблемы куда серьезнее — войны и перевороты. А у них в районе — тишина и спокойствие. И даже рождаемость в последние годы пошла вверх. Для молодежи даже открыли кафе «Московское» и «Вероника», пиццерию, ресторан и отремонтировали Дом культуры.

— Выйдешь на прогулку — так коляска за коляской. Раньше такого не было. Все, видимо, заводят по третьему ребенку, чтобы получить материнский капитал. Ну хотя бы так, — говорит баба Наташа.

— Нам только не нравится, что много теперь нужно платить за газ и за свет. «Коммуналку» покроешь, детям и внукам подарки купишь — и жить уже не на что. Пенсия у нас миллиона три, и это с учетом надбавки чернобыльской. Вот и приходится на рынке сидеть. Но проблема еще и в том, что ничего никто не покупает. Денег ни у кого нет, — жалуется Людмила Николаевна.

«Мы стали осознавать, что здесь опасно, только когда внезапно стали умирать люди»

На лавочке у старой пятиэтажки пенсионеры собрались поговорить за жизнь. На вопрос «как живется?» отвечают без раздумья.

— Плохо все. Болеем. А лечиться пойди — все платное, — жалуется Надежда. — Мне 62 года всего. А уже все зубы повыпадали, голова раскалывается, сердце часто болит… Лет пять уже так. Это, наверное, радиация доедает нас. А еще кости крошатся: ноги уже плохо ходят.

Надежда вспоминает, что 26 апреля 1986 года они так же с соседками сидели на лавке. Ничего подозрительного они не замечали. И только одного не могли понять, почему председатель райисполкома, который жил в их доме, прогонял их с улицы. Они, конечно, его не слушали.

После того как новость про аварию на ЧАЭС перестали скрывать, Надежда с мужем и двумя детьми записалась в добровольцы на переезд в другой регион. Но бесплатной квартиры вдали от радиации ей не дали: сказали, что не положено.

— Мы плохо понимали, что это такое. Детей только на несколько месяцев вывозили в чистые зоны. Раньше и льготы какие-то были. А сейчас все забрали, — рассказывает женщина. — Мы стали осознавать, что здесь опасно, только через пару лет после взрыва, когда внезапно стали умирать люди. Было такое, что утром ты еще с кем-то разговариваешь, а вечером тебе говорят, что его уже нет. Было страшно.

Ни Надежда, ни ее компаньоны по лавке не верят, что в Ветке безопасно жить. Но ничего другого им не остается.

— В лес нам за грибами и ягодами ходить нельзя. Если поймают, выписывают штраф в 15 миллионов. Мол, грязно. А наш город в нескольких метрах от радиации считается чистым. Кто мне объяснит, как такое может быть? — не понимает Леонид.

Может, Леонид был бы добрее, если бы в его родной Ветке было чем заняться. А ситуация в городе такая, что заводы и фабрики закрываются, людей сокращают, а там, где и есть места, платят по два миллиона.

 — Жить на это невозможно, — делится мужчина собственным опытом. — Говорят вот, что рождаемость у нас увеличилась. Так молодежи, которая здесь живет, ничего и не остается, как детей заводить. Декретные — выше зарплаты. У нас же чернобыльская надбавка в 50 процентов — и пособие получается больше трех миллионов. На предприятиях у нас столько не заработаешь.

Мама двоих детей Агния Григалюнайте говорит о жизни в Ветке более позитивно. По ее теории, все проблемы в городе вовсе не от радиации. Молодая девушка уверена: тот, кто хочет работать, найдет себе место.

— Я из Ветки никуда не уеду — мне здесь нравится. Вот парк недавно сделали, где можно прогуляться. А летом еще и бар откроют: будем приходить с детьми мороженое кушать. Потихоньку все делается, а с годами все еще лучше будет, — уверена Агния.

Девушка родилась через год после чернобыльской трагедии в Республике Коми. Туда ее родители, которые жили в Ветковском районе, бежали от радиации. Их деревню отселили полностью. Потом они с отцом-военным успели покататься по просторам бывшего СССР и в итоге на 19 лет осели в Литве. Но Агния с мамой все-таки вернулась на малую родину в 2008 году.

После окончания колледжа в Буда-Кошелеве девушка сама попросилась по распределению в Ветку и устроилась инженером-энергетиком в местный ветеринарный агросервис.

— У нас в семье не очень любили разговоры про Чернобыль. Родителям сложно было вспоминать те проблемы. Но когда я сказала маме, что еду работать в Ветку, она меня поддержала, поскольку и сама всегда хотела вернуться. И как только я сюда приехала, сразу ощущение было, что это мое место, — говорит Агния. — Я не боюсь радиации. Нам все свыше написано: как и сколько жить. Есть места и похуже.

Для полного счастья Агнии с детьми не хватает только собственной квартиры. А так все есть.

— Мы на работе проходим медосмотр постоянно, никаких проблем со здоровьем у меня нет. И дети редко болеют. Знаете, я даже грибы сама собираю. Хоть и говорят, что здесь нельзя. Но если вымыть хорошо и пару раз отварить, то все нормально, — уверяет девушка. — И наш агросервис занимается выращиванием кормов для животных. Там постоянные проверки и почвы, и продукции на выходе. Не помню такого, чтобы показатели по радиации превышали норму.

Больной раком: «Военкомат сказал: „Надо“. Я и поехал».

— Радиация не видна: у нее же нет ни цвета, ни запаха. И многие, кто остался здесь жить, до сих пор не понимают всех последствий аварии на ЧАЭС: не следят за здоровьем, ходят в лес за грибами и за ягодами. Сначала кажется, что все хорошо, но лет через 15 начинаются проблемы, — говорит врач-онколог Ветковской районной поликлиники Александр Швед.

Расхожее мнение, что радиация создает риск раковых заболеваний, он практически каждый день подтверждает на практике. Печальная статистика по онкологии растет в районе последние пять лет: она значительно выше, нежели в так называемых чистых районах Гомельской области.

— 544 человека стоит у нас на учете. Это значит, что 3% от общей численности населения района больны онкологией. Основные проблемы — это рак желудка и ободочной кишки. В зоне риска — люди старше 50 лет. Причиной всему этому является радиоактивная обстановка, экология, а также питание и стрессы, — объясняет Александр Николаевич.

По его словам, в последнее время усилилась работа по ранней диагностике: сегодня в районе около 60% заболеваний удается обнаружить на ранних стадиях. Чтобы улучшить показатели, нужно обновить оборудование и поменять менталитет местных жителей, считает доктор.

— Наши люди не хотят идти к врачу. Даже если появляются проблемы со здоровьем и мы находим у них рак, некоторые пациенты пишут расписки и отказы от лечения. А потом, когда ничего уже сделать нельзя, приходят и просят, — рассказывает Александр Швед.

Борис Сафронов последнее время живет в доме-интернате. Почти все его родственники умерли, осталась только дочь, которая уехала в Германию.

В 91-м, еще при СССР, он переехал в Беларусь из Риги. Военкомат отправил его в Хойникский район «уничтожать вредные вещества», которые остались после аварии на ЧАЭС. Он работал на отселенных территориях: разбирал дома, фермы и собирал металлолом.

— Военкомат сказал: «Надо». Я и поехал. Тогда было совсем не страшно. Тем более что обещали и зарплату хорошую, и пенсию, и жилье. О последствиях никто не говорил тогда. Да и мы не думали, — рассказывает мужчина. — Понадеялись на госудасртво, но так ничего и не дождались, а теперь уже никому не нужны. Ни родины, ни флага, ни здоровья, в общем…

Последний месяц он лежит в ветковской больнице. Борис Ефимович говорит, что проблемы со здоровьем начались у него пять лет назад. Просто болел живот. И он не придавал этому большого значения.

— Таблетку выпил, потерпел — и нормально, — говорит мужчина.

Но в последнее время ему стало больно глотать. Но и это он долго терпел, ел одни только супы.

— Потом чаю решил выпить. Я его пытаюсь проглотить, а оно все назад. Тогда меня уже привезли в больницу.

Как потом выяснилось, у 66-летнего мужчины рак поджелудочной железы. После операции обострился и диабет. Чтобы поддерживать уровень сахара, нужно нормально питаться. Но ему по-прежнему сложно принимать пищу.

— Во всем виноваты те, кто нас отправил работать в этот заповедник радиационный. Сейчас бы я уже не согласился, конечно. Потому что я в этой шкуре уже пожил, здоровье угробил, а по итогу оказался никому не нужен, — на этих словах у взрослого мужчины на глазах наворачиваются слезы.

Борис Ефимович уже не верит, что у него в жизни что-то наладится и его состояние станет лучше. Ему сложно ходить, еще сложнее — говорить.

— Хочу сбежать уже поскорее отсюда. Пойду на речку рыбу ловить: у меня и удочки есть, и спиннинг. — Если бы мне сегодня предложили исправить ошибки в жизни, то я бы вообще все по-другому сделал. Но уже поздно.

Самоселы: «Нашы власці мясцовыя ўсіх падурылі гэтай радзіяцыяй»

Если ехать из Ветки в сторону Украины, то кажется, что безопасно здесь только на трассе. На входе в лес висят запретные указатели, предупреждающие о радиации. Стоит заступить с дозиметром за «кирпич», как прибор загорается красным и начинает пищать. Уровень облучения опасен для жизни.

По навигатору едем в деревню Бартоломеевка. Указателей нет. Полтысячи домов расселили через несколько лет после аварии на ЧАЭС — в 1992 году. Сегодня на их месте — руины, поросшие сорняками. Но несколько человек на свой страх и риск все-таки решили здесь остаться.

Елене Никитичне Музыченко 86 лет. Ее не испугала ни радиация, ни экскаваторы, которыми угрожали разрушить ее дом. Уезжать из родной хаты она отказалась. И до сих по ведет здесь хозяйство. После обеда решила выгнать своих гусей на улицу.

— Нашы власці мясцовыя ўсіх падурылі гэтай радзіяцыяй, дзярэўні толькі паразбурвалі. Але трэба было не чапаць. У нас тут саўхоз быў, завод брыкетны, сталовая… Луг блізкі, лес. Усё дзешавое, — вспоминает баба Лена. — А тут людзей натапурылі, што радзіяцыя — і трэба бегчы. Дык яны ў гарады паз’язджалі. Але не спасло іх гэта — многія паўміралі. Не ад радзіяцыі - ад скукі. А мы тут жывем. Усё сваё садзім і ядзім: буракі, яблыкі, бульбу, грыбы збіраем. І нічога нас не бярэ. Толькі ногі баляць, але гэта ж ва ўсіх.

Дочка Елены Никитичны до аварии на ЧАЭС тоже жила здесь. Но при отселении переехала в Гомель. Там же официально прописана и баба Лена. В Бартоломеевке она — самосел.

В 1992 годы в их деревне обрезали свет. Поэтому теперь женщине приходится зажигать по вечерам керосинку. Кот, облезший то ли от радиации, то ли от возраста, греется на только что протопленной печке.

Бабе Лене предлагали переехать, но она наотрез отказалась.

— Нашто мне ісці на той этаж. Гэта ж мая родзіна тут. Летам гарод садзім. Ёсць, чым сябе заняць. А зімой скучна, канешне. Слухаем па радзіве, што ў міры творыцца. Яно на батарэйках. Неяк немцы прыязджалі, дык падарылі, — описывает быт Елена Никитична.

В гости к Елене Никитичне зашла соседка — Любовь Андреевна Галушко.

— Мне тоже предлагали уехать в Тарасовку. Это три километра отсюда. Так какая разница, неужели там радиации меньше. И я ж там еще никого не знаю, — рассказывает баба Люба. — Когда начали выселять, тракторами приезжали бурить хаты. Но мы сказали, что можете вместе с нами сносить. У нас же хозяйство было: коров, свиней жалко.

Автолавка в заброшенную деревню приезжает только перед выборами. А так приходится ездить за продуктами в райцентр или ждать, пока навестят дети с гостинцами.

В доме бабы Лены дозиметр показывает 0,7 микрозиверта в час. Это в три раза выше допустимой нормы.

— Это ты натопила брикетами печку. Его же с болота берут. А там же радиация повышенная. Вот поэтому у тебя и голова болит целый день сегодня. Дрова лучше пали, — советует Любовь Андреевна соседке.

Она рассказывает, что чувствовала радиацию только первые месяцы: в горле как будто волос застрял. Подташнивало. А потом привыкла. И сегодня уже показаниями пищащего во дворе дозиметра интересуется только ради любопытства.

Баба Люба говорит, что последний раз специалисты проверяли уровень радиации два года назад. Сказали, что все в норме.

— Мы здесь можем по грибы и ягоды ходить. Нам как местным разрешают. Бумагу даже специальную выписали, — говорит женщина. — Мы потом лисички частникам сдаем. Они специально приезжают. Наши грязные берут подешевле. А потом мешают с чистыми, наверное, и продают. Не знаю даже… Но мне кажется, что опасности от этого нет.

Чтобы не скучать, Елена Никитична вышивает, а Любовь Андреевна читает книжки. Любит серьезную литературу: исторические романы и детективы. И никакой фантастики.

О том, что не уехали из Бартоломеевки ни баба Лена, ни баба Люба не жалеют. Обидно им только за то, что в свое время здесь снесли почти все деревни. Говорят, старикам только нервы попортили, когда хаты рушили, а помощи никакой.

— Может, это все было и зря. Мы ж вот не померли…

Теги: Новости, Гомель