Записки заключенного: я свободен?

Источник материала:

На бесконечных собраниях администрация нам постоянно жаловалась, что среди бывших заключенных немалый процент, вновь совершая преступления, возвращается в зоны. "Как так?" — вопрошали милиционеры у зеков. "Ну вот, как-то так", — все, что мы могли им ответить.

Возвращаться — плохая примета

Никто из тех, с кем я сидел, не рассматривал вариант "садиться" вновь. Все в один голос утверждали, что они в первый и в последний раз "оступились", и больше такого не повторится. Зеки занимались на стадионе, читали книги, смотрели клипы, мечтали и готовились к лучшей жизни на воле. И, тем не менее, некоторые из них, не успев и полгода погулять после освобождения, вновь совершили преступление и поехали обратно в зону. Были и те, кто продержался дольше. По моим наблюдениям, если человек пробыл на свободе более одного-двух лет, то вероятность вновь сесть резко сокращается.

© Sputnik Табылды Кадырбеков

Записки заключенного: предпоследний шаг к свободе

По зеку практически всегда видно, сядет он еще раз или нет. По крайней мере, опытные заключенные почти без ошибки определяют это. Предполагаю, что и милиционеры, проработавшие в МЛС не один год, глядя на своих подопечных, заранее знают, кто из них вернется обратно. Но вот что удивительно: система построена таким образом, что досрочно, чаще всего, освобождают именно тех, кто с большей вероятностью вновь "заедет" в зону.

"Нагой па караку"

У нас в отряде сидел мужик по имени Сергей и кличке Мадей. Обычный парень из небольшого городского поселка, — в свои двадцать девять он выглядел на сорок лет. На вопросы, почему же он так плохо сохранился, он неизменно отвечал: "Крэпка пиу". Свернутый набок нос показывал, что он любил не только выпить, но и подраться. Сидел Мадей как раз за совмещение этих занятий: дал своей знакомой "нагой па караку" за бутылку "чернила". Мадею "пришили" разбой, осудили на семь лет, и присудили иск — стоимость той самой бутылки.

Так вот, Сергей большую часть срока работал бригадиром на промзоне, имел огромный авторитет у милиционеров и зеков и очень хотел досрочно освободиться. Он был твердо уверен, что больше не сядет, хотя и не скрывал, что как только выйдет, сразу напьется. Мадея освободили на "домашнюю химию", как только появилась такая возможность. По правилам, досрочно освободившийся человек должен стать на учет в милиции по месту прибытия в течение трех дней. Мадей же первые полторы недели беспробудно пил, не думая ни о каких "учетах ". В итоге, отпив и отгуляв лето, он поехал в "строгую" зону (там сидят зеки с двумя и более "ходками ") по 415 статье, за постоянные нарушения режима содержания на "химии".

С другой стороны, в нашей зоне сидел бывший таможенник из Гродненской области, Павел Эдуардович. Замечательный, светлый человек. Ему дали огромные срок и иск. Ко времени моего освобождения он пробыл в МЛС более десяти лет, и ему еще оставалось года два-три. Павла Эдуардовича "повязали" практически вместе со всем дружным коллективом их таможенного участка. Это происходило во времена, когда несчастных стражей границы сажали пачками, причем с большими сроками и исками.

Так вот, несмотря на то, что Павел Эдуардович был глубоко верующим католиком, на то, что дома его ждали жена, дети и внуки, и на то, что он был абсолютно случайным человеком в зоне, не растерявшим за десять лет внутреннего света, ему грозило сидеть до конца срока, поскольку для системы он был большим преступником и, самое главное, у него был огромный невыплаченный иск. Я могу привести кучу примеров, когда досрочно освобождали тех, о ком заведомо было известно, что они снова попадут в зону, а людей, по которым было видно, что это их единственная отсидка, "мариновали" до конца срока. Не скажу, что подобное происходило в ста процентах случаев, но назвать это закономерностью можно.

© Sputnik Виталий Аньков

Записки заключенного: полусвобода или полузаключение?

Тяжелый выбор

Иногда, глядя на поведение милиционеров, складывалось ощущение, что администрация в зоне не переживает о том, исправятся зеки или нет. Колония больше напоминала место, где человек самостоятельно принимает окончательное решение: быть преступником или нет.

Попадая в зону, человек, с одной стороны, обучался блатной культуре, перенимал опыт других заключенных, полностью окунался в преступный мир и начинал воспринимать себя именно как зека,  стоящего отдельно от обычных "вольнячих" людей, приобретая, так сказать, цеховую идентичность. С другой стороны находились милиционеры, которые должны были предоставить нам какой-то положительный пример исправления, но вместо этого пытались вбить страх перед системой. А вместе со страхом у нас появлялась ненависть к этой самой системе и ее представителям, а также способность лгать, необходимая для того, чтобы выкрутиться, когда требуют исполнения дурацких правил.

Адекватный зек сам приходил к осознанию того, что зона — не самый лучший вариант для жизни, и то, что он видел в колонии, укрепляло его в этом. Но если в лагерь попадал человек не очень развитый интеллектуально и морально, не очень сильный, без стержня (а таких было много), то со стопроцентной вероятностью он со временем ехал на "строгий" режим.

На "строгом" же все гораздо проще, там (за небольшим исключением) отбывают наказание люди определившиеся, те, кто отсидел не один срок, и не один год. Рассказывали, как некоторые "строгачи", освобождаясь, закапывали в зоне ящики с вещами и инструментами, чтобы, приехав на следующий срок, спокойно откопать их и жить дальше с заранее приготовленным хозяйством. Хотя, встречались и те, кто, отсидев половину жизни, брался за ум и пытался начать нормальную жизнь на свободе.

© Sputnik Табылды Кадырбеков

Записки заключенного: зеки и единицы

Лучшие камеры не в айфонах, а в Норвегии

Помню, как один офицер в лагере рассказал мне о том, что некоторые зеки не хотят освобождаться, поскольку для них в колонии условия лучше, чем на свободе. И это в зоне, где официально мыться можно раз в неделю, где самодурство милиционеров иногда зашкаливает, где запрещено практически все, и где бытовые условия и еда находятся на уровне "чтобы человек выжил". Заключенные вспоминали случаи, когда милиционерам приходилось искать освобождающегося зека и буквально тащить его к выходу. Не знаю, насколько эти рассказы были правдивыми, но я был знаком с людьми, утверждавшими, что, если бы они знали как хорошо в ИК, то сели бы гораздо раньше.

В зоне, как и на свободе, многие говорят о норвежских тюрьмах. О прекрасной обстановке, в которой содержится террорист Брейвик. Об его двух комнатах, тренажерах, приставках, и о том, как он выиграл суд, подав иск против своей тюрьмы, и выдвинув обвинение в том, что устаревшая приставка, холодный кофе и прочие условия унижают его человеческое достоинство. Многие зеки даже представить себе такого не могут. Скажу больше, такой жизни представить себе не может и большинство никогда не сидевших людей.

Я понимаю, что различные правозащитные центры хотят для заключенных лучшего, приводя в пример европейские тюрьмы. Но я также слышал от многих белорусов (не только зеков), что они не прочь пожить так, как сейчас сидит Брейвик. В зоне ходила шутка о том, что создай у нас условия, хотя бы минимально приближенные к европейским, очередь в тюрьму выстроилась бы за километр. И, как многие шутки, она была выдумкой только наполовину…

В зонах прекрасно знают о людях, которые "садятся" на зиму, чтобы на "казенных харчах" пережить холода. Для этого они в конце лета совершают мелкое правонарушение, за которое могут дать не больше полугода, отсиживают его, и весной выходят на свободу. Посадят на больший срок, — тоже не беда — дольше будут кормить на халяву.

© Sputnik Михаил Фомичев

Записки заключенного: надзирать и наказывать

Сидя в зоне, я пришел к довольно тривиальному выводу: каждой стране нужны свои тюрьмы.

Зона — это, в первую очередь, лишение. Лишение того, что является для человека самым ценным. Мне кажется, Брейвик занимается сутяжничеством не от вредного характера или "зажранности" (как со злобной завистью говорят некоторые мои соотечественники). Ему нужно почувствовать себя гражданином, вспомнить, что у него есть права и, что он человек, к которому прислушиваются. В Германии побег из тюрьмы считается инстинктивной тягой к свободе, и там за него не наказывают (конечно, если поймают). Поэтому и условия в европейских тюрьмах — не чета нашим: человек там наказан уже тем, что вырван из своей жизни, зачем его унижать или мучить еще сильнее?

Родственники и знакомые многих заключенных, когда им рассказывали о зоне, в один голос говорили: "О, так у вас там замечательно: и кормят, и спать укладывают, и стадион — сиди не хочу!" И никто из них не вспомнил о том, что мы были лишены свободы.

По этому поводу хорошо сказал один зек, когда я освобождался, а он ехал в психиатрическое отделение: "В европейских тюрьмах отбирают свободу, поэтому там оставляют все остальное. В наших же отбирают вообще все. И когда ты выйдешь, тебе вернут все, что отняли… Так что с "освобождением!"