Николай Пинигин:В Питере никто ни с кем не дружит, там работают

Источник материала:

Знаменитый белорусский режиссер готовит премьеру в родном Купаловском театре впервые после отъезда в легендарный товстоноговский БДТ

Семь лет назад Николай Пинигин уволился из Купаловского театра и принял приглашение Кирилла Лаврова, возглавляющего Большой Драматический театр после смерти Георгия Товстоногова.

- Для отъезда у меня были и личные причины, и творческие, - объясняет режиссер.

Окончательно с Беларусью Пинигин не порывал никогда - именно во время его формального отсутствия в Минске возник «Николотеатр», на телевидении он вел передачу, в опере оставил грандиозного «Бориса Годунова». Сейчас он репетирует в родном Купаловском театре спектакль по коласовской поэме «Сымон-музыка».

Накануне премьеры мы говорили о поэзии, о Петербурге, об испытаниях, которые приходится преодолевать художнику, о российских звездах…

Я смирил свою гордыню

- Семь лет - срок немалый. Вы сильно изменились?

- Не меняются только... Конечно, для меня это были непростые годы. Уехать в сорок лет в другую страну, чужой город с такими мощными культурными традициями. Никто меня, естественно, там не ждал. Испытание сложное. Я во многом смирил свою гордыню, стал спокойнее ко всему относиться. Я теперь, как мне кажется, больше доверяю жизни, той программе, которая тащит тебя по жизни. Я, кстати, немного по-другому стал относиться к тому, что происходит здесь, в Беларуси. У меня есть возможность со стороны смотреть.

- Ну и как оно со стороны выглядит?

- В Минске чистые улицы, работает транспорт. Все вылизано, вычищено. Это возможно только благодаря жесточайшей власти. В России - демократия, никто ничего не запрещает, говори, что хочешь, но абсолютный бардак при этом. В какой-то момент мне надоело об этом рассуждать. У меня есть свое дело, и я хочу делать его хорошо. Купил домик в деревне, значит надо, чтобы вокруг него было все хорошо, чтобы озеро рядом было чистым. Я могу сделать только то, что могу.

- А деревня в Беларуси?

- Конечно. В Витебской области.

- А гражданство?

- Российское. Но в этом нет никакой демонстрации, просто театр давал мне квартиру, а для этого нужно было быть гражданином России.

- Хорошая квартира?

- Рядом с Невским, двухкомнатная. Мне хватает.

- Говорят, одно только слово может убить человека. Питерская театральная критика столько слов в ваш адрес отпустила... Как вы живы?

- Это приучило меня не обращать на критику никакого внимания. Треть репертуара в БДТ - мои спектакли. Есть спектакли, которые успешно идут девять - восемь лет.

- Но отсюда вы уезжали режиссером номер один...

- Питер особый город, очень жесткий. Там процветает групповщина, была задача убрать меня из города. Но у них ничего не получилось. Я никого из моих критиков не знаю, ни с кем из них не общаюсь, водку с ними не пью, до четырех утра бессмысленные разговоры об искусстве не веду. Я живу - работа-дом, книжки читаю. А они за это мстят. А Питер - специальный город, построенный на болоте, со всякими своими ужасами. Там любят какое-то нездоровье, червоточинку. Не зря у Пушкина в «Пиковой даме» есть такая тайная недоброжелательность. Фоменко, которого выжили из города (чего уж про меня говорить) в спектакле «Пиковая дама» даже вывел персонаж Тайная недоброжелательность. Питер - город не для жизни. Даже у Гоголя есть украинский период с «Сорочинской ярмаркой», а потом пошли «Шинель», «Нос». Чего он в Италию сбежал? Он не мог там жить. Вся эта дьявольщина, обреченность, внутреннее умирание…

- А моменты отчаяния - все бросить, вернуться - были?

- Было часто. Но это мне было нужно. В Минске ко мне очень хорошо относились, меня любили. А в Питере попал в ситуацию, когда до двух никто не считал.

- Но круг общения у вас появился?

- Практически никакого.

- Это одиночество?

- Нет. Есть работа, дом, семья. Просто жизнь сейчас такая, что времени нет на какие-то сердечные отношения. В БДТ никто ни с кем не дружит, там работают. В Минске еще все дружат, потому что нет таких сумм, которые витают там.

«Сымон-музыка» - способ отдавать долги

- Сегодня из Беларуси уезжает много артистов, художников, журналистов. Все устраиваются, никто не пропал. Выходит, те, что остались, в проигрыше?

- Есть люди, которым не важно, где жить и работать. Такой американский вариант. А есть те, для которых это важно. Я, находясь вне Беларуси долгое время, понял, что эта земля давала мне силы. Я не могу высказать все, но я что-то понимаю про эту землю, что-то про нее чувствую. Это родное. Это то, о чем «Сымон-музыка», о невидимом, непроявленном мире. В афише спектакль обозначен как мистерия. Мистерия как таинство, тайна. А таинство потому, что у Коласа это все заложено в поэме.

Вообще, есть два отношения к жизни. Некий анализ того, что происходит - это такая западная традиция. И восточная - восторг, созерцание и ощущение божественности происходящего. Это такое белорусское язычество. Мне показалось, что это будет интересно. Для меня обращение к «Сымону-музыке» - в какой-то степени способ отдавать долги. Всплывают какие-то времена, когда мы на рыбалку ездили по всей Беларуси, везде путешествовали - какие-то озера, леса, люди, встречи. Чего нужно? Напитаться красотой этого мира, больше ничего.

Западная идеология очень разрушительна. Люди перестали слышать тонкие вибрации. Потому что цель зарабатывать много денег, чтобы в старости покупать дорогие лекарства, мне кажется сомнительной. В результате возникает техногенный тупик, а ощущение «ни к чему не прикасаюсь, а только вдыхаю это в себя» можно назвать языческим или восточным. Я вообще сейчас Востоком увлекся - не теорией или религией, а каким-то его мироощущением. Это совпадает с тем, что есть у Сымона. Плюс, конечно, это путь художника. Все равно ведь все про себя делаешь. У Сымона есть инструмент, есть возможность что-то выразить. А дальше начинаются какие-то соблазны - деньги, когда Сымон лабает в кабаке за деньги и тошнит его от этого.

- Приглашение в БДТ для вас было таким соблазном?

- В какой-то степени да. С другой стороны, это просто работа. В «Сымоне» для меня еще очень важно, что в сегодняшней культурно-языковой ситуации мы практически ставим спектакль на древнекельтском языке. Языки уходят, исчезают народы. Это плохо, а с другой стороны, это некая объективная реальность. Приходят те ассоциации из глубины сознания, которые невозможны на русском языке. Вместе с этими словами приходит что-то, чего в жизни сейчас нет, встают иные энергии, возникает другая страна. Поэзия имеет свою магию, свою музыку, она не информативна, она, скорее, эмоционально воздействует. При этом мы убрали из поэмы все социальные истории, революции, всякие «будзе бура!». Осталась созерцательность - Сымон ни к чему не притрагивается, ничего не ломает, не портит. Он сам часть мира.

Театр убивают сериалы

- Вы работаете с самыми яркими российскими звездами. Можете оценивать нашу актерскую школу как бы со стороны...

- У меня ощущение, что белорусские артисты в большей степени европейские артисты. По скорости рефлексов, некой внутренней гибкости русский артист более неподвижное существо.

- Вас называют ублажителем народных артистов, имея в виду многочисленные постановки бенефисов. Как с ними работается?

- Да с ними намного легче работать, чем с так называемым средним поколением. В них еще осталось трепетное отношение к профессии. Лановой, с которым я поставил его бенефис три года назад, звонит мне из Москвы после каждого спектакля и рассказывает, как он прошел. А какая-нибудь Маша Аронова придет и кинет тебе роль, потому что у нее 44 антрепризы, еще и нахамит. Сегодня происходит чудовищная вещь. Минска это еще не коснулось. В Москве или Питере выпустить спектакль в большом хорошем приличном театре практически невозможно, потому что в труппе работают только старики, которых уже не снимают, и молодые, которых еще не начали снимать. Поколение от 30 до 50 - очень снимаемые люди в любых мыльных операх, сериалах. Артист получает в день столько, сколько за год в театре, если не больше. Такое тотальное наступление сериалов на театр смертельно. Из БДТ артисты уходят пачками. Потому что 20-серийный фильм обеспечит тебе года три хорошей жизни.

Когда мы делали «Калифорнийскую сюиту» с Алисой Фрейндлих и Олегом Басилашвили, государство платило им по сто долларов в месяц. Тогда в кино никто не снимался. Поэтому артистам просто нужно было зарабатывать, они с «Сюитой» дважды съездили в Америку. А что было делать? Спектакль и сейчас идет с успехом.

- А «Костюмер» с Басилашвили получился? Ведь вы ставили его еще в Купаловском.

- Басилашвили хорошо работает. Но, к сожалению, у меня не было там такого артиста, как Виктор Манаев.

- Самая свежая премьера у вас тоже по Харвуду?

- «Квартет» - пьеса вроде бы слабее «Костюмера». Если бы у меня были другие артисты, я бы ее не брал. Но в БДТ работают Алиса Фрейндлих, Олег Басилашвили, Зинаида Шарко, Кирилл Лавров. Таких артистов нет даже в Москве - в одном театре такого уровня ансамбль не собрать. Спектакль про четырех оперных певцов, живущих в доме престарелых. Они собирают репетировать квартет из «Риголетто», чтобы спеть перед обслуживающим персоналом, чтобы подтвердить, что они еще живы... Выясняется, что у одной из них голос уже пропал, тогда они решают петь под свою же фонограмму. Они выходят перед залом, включается фонограмму, и они не могут открыть рта, потому что слышат божественную музыку, свои молодые голоса, а под фанеру петь не могут. Декорации сделаны так, что сцена, на которой они выступают, долго-долго уезжает к заднику, и когда Басилашвили, Фрейндлих, Шарко и Лавров долго уезжают в глубину, мы прощаемся с этим театром. Мы понимаем, что в даль уходит то, что называлось Великим Театром. Поэтому публика в зале рыдает в финале, она все понимает.