Перекрестки Винцеся Каратынского

Источник материала:

РУБЛЕВСКАЯ Людмила, СБ

Штрихи к портрету неизвестного поэта

Когда–то Максим Горецкий создал образ белоруса с «двойной душой», чье сознание разрывается между Востоком и Западом, между культурами города и деревни, шляхтой и мужиками. Личность поэта XIX века Винцеся Каратынского, наверное, лучшая иллюстрация этого определения. Скажите честно, уважаемые читатели, ведь не много вы знаете об этом поэте, уроженце Новогрудского уезда, стоявшего у истоков белорусской литературы, из коих истоков мы все испивали согласно предписаниям школьной программы? А между тем жизненно–творческий путь Винцеся Каратынского весьма любопытен. Как всякий путь, изобилующий перекрестками, развилками, странными «петлями»...

Перекресток первый. Крепостной и шляхтянка

Противоречия начались с самого рождения — семья–то получилась уникальная. Отец — Александр Каратай, крепостной крестьянин из деревни Селищи, принадлежавшей Яну Залескому. Мать — шляхтянка, Юзафата из рода Далидовичей. Шляхтянка бедная — из так называемых однодворцев, то есть крепостных не имеющих. К тому же сирота, воспитанная в семье некоего Марка Татаровского — то ли дальний родственник, то ли сердобольный сосед. Но мезальянс все же был страшный. По тогдашним законам, женщина любого звания, даже какая–нибудь княгиня, выйдя замуж за крепостного, сама становилась рабыней. Но, видимо, существовало предварительное «соглашение заинтересованных сторон», потому что перед свадьбой помещик Ян Залеский дает своему крепостному вольную и тот получает облагороженную фамилию — Каратынский вместо Каратай.

В молодой семье один за другим рождаются дети. Винцесь, будущий поэт, затем Ян и Михал. Кстати, любопытно, что в новогрудском костеле не сохранилось записи о крещении первенца Каратынских — тоже факт вопиющий, поскольку такая запись была важным и часто единственным подтверждением личности. И когда спустя 27 лет Винцесь Каратынский захотел жениться, ему пришлось эту запись то ли восстанавливать, то ли подтверждать ее существование задним числом. Кстати, крестным Винцеся был уже упоминавшийся владелец Селищ Ян Залеский.

Хотя дети в семье появлялись, вряд ли погоду в доме бывшего крепостного и пани можно назвать безоблачной. Поскольку однажды Александр Каратынский вышел из этого дома, чтобы утопиться в Немане. Тоже по тем временам поступок исключительный, ведь каждый верил, что самоубийством обрекает себя на вечные муки в мире ином.

Через какое–то время Юзафата вышла замуж за своего бывшего опекуна Марка Татаровского.

Перекресток второй. Самоучка и ученый

Не обучался Винцесь Каратынский ни в гимназиях, ни в университетах. Первое время его наставником был местный органист, потом Винцесь сам стал домашним учителем — вначале для своих младших братьев, потом по всей округе разошлась слава об ученом пареньке. Так странствовал он из усадьбы в усадьбу, от одной случайной библиотеки к другой — книги тогда были редкостью, даже в панских усадьбах библиотека могла насчитывать всего пару десятков томов. Переписывал книги от руки; известно, что переписал таким образом «Историю Польши» Лелевеля и «Демона» Лермонтова. Пока по рекомендации одного из случайных знакомых, бывшего униатского священника Давидовича, не попал на должность секретаря поэта Владислава Сырокомли, «лiрнiка вясковага». Библиотека Сырокомли в фольварке Залучье насчитывала почти 400 книг. Богатство неслыханное.

Вот, собственно, и все университеты Каратынского.

Между тем современники свидетельствуют, что знал он из языков белорусский, польский, русский, чешский, французский, немецкий. Плюс освоил латынь. Играл на скрипке. Работал редактором и корреспондентом варшавских и виленских изданий, входил в состав Виленской археологической комиссии и Статистического комитета, редактировал «Словарь польского языка» и т.д.

Перекресток третий. Поэт и секретарь

Каратынский стал секретарем Сырокомли, уже имея на своем счету первые поэтические пробы. Разумеется, личность уже известного, опытного литератора не могла не повлиять на молодого секретаря. Собственно говоря, так он и вошел в историю — как приближенный и последователь... Первая публикация Каратынского сопровождалась отеческим предисловием Сырокомли. И впоследствии «лiрнiк вясковы» не оставляет такого тона, отзываясь о подопечном: «Надзелены ад нараджэння здольнасцю, ад нас, можа, пераняў ён ахвоту да песнi. Пры нас, можа, развiў яе, але развiў самабытна». Хотелось ли Каратынскому когда–нибудь сбросить с себя звание литературного подмастерья? Кто знает... После смерти наставника в 1862 году Каратынский составил десятитомное собрание его поэзии. Труд, как вы понимаете, немалый и свидетельствующий об искреннем уважении.

Кстати, любопытно, что век спустя другой поэт, Александр Каратай («исходная» фамилия Каратынского!), известный под псевдонимом Максим Лужанин, стал секретарем другого «лiрнiка вясковага» — Якуба Коласа.

Перекресток четвертый. Литвин и белорус

Это был самый больной вопрос для талантов нашего Отечества. Понять, кто ты? Простого ответа не существовало, поскольку не существовало Беларуси как таковой. Были «крэсы ўсходнiя» Польши либо «Северо–Западный край» России. Лучшие из поколения понимали несправедливость происходящего. Они слышали вокруг себя «мужицкую» речь, прекрасные поэтические песни и легенды на ней... «Несуществующий» язык жил... Известны три стихотворения Винцеся Каратынского на белорусском языке. Причем одно из них написано к приезду российского царя Александра II и содержит призывы к торжественной встрече. Вот только дар царю предназначен какой–то странный: «жоўценькi пясочак». Не тот ли, из одноименного рассказа Василя Быкова, в который легли рядом расстрелянные белорус и русский, коммунист и белогвардеец, предатель и герой... Да и обращение к царю на запрещенном языке тоже необязательно было простодушием провинциала.

Винцесь Каратынский, как и Адам Мицкевич, называл себя литвином. Однако в альбом Целины Киркор он пишет пропольское патриотическое стихотворение. В альбом Вериги–Даревского — белорусское. В стихотворении, посвященном русскому царю, усматривали верноподданические мотивы. При этом поэту приписывается авторство двух антиправительственных произведений на белорусском языке — «Гутарка старога дзеда» и «Гутарка двух суседзяў». По свидетельству сына поэта, таких произведений имелся целый цикл. Да и оригинал самого крупного произведения Каратынского, поэмы «Тамила», возможно, был белорусский.

Разгром восстания 1863 года стал для Каратынского крахом надежд. Друзья, в том числе Верига–Даревский, — на каторге, в тюрьмах. Самому Каратынскому удалось уцелеть. Он уехал в Варшаву и жил там до смерти, работая в местных изданиях. В 1864 году в белорусском стихотворении «Туга на чужой старане» он напишет:

Паглядаю праз аконца —

чоран белы свет;

Усiм людзям свецiць сонца —

Мне прасветку нет.

Бо за мною, прада мною

Поўна божых сёл.

Усе ў грамадзе ды з раднёю —

я адзiн, як кол.

Адарвалi сiрацiну

ад сваёй зямлi,

Даўшы розум, харамiну,

Шчасця не далi...

Я не смею прытулiцца

Нi к яму, нi к ёй:

Харамiна — чужанiца.

Розум — вораг мой.

Это стихотворение стало песней, популярной в среде белорусской демократической интеллигенции. И еще одним Каратынский эту среду одарил. Именно он был одним из отцов–основателей «аплакваючай плынi» нашей литературы. То есть вечной тоски о бедных нивах, хатках, селянах и т.п., которая заставила в свое время Вацлава Ластовского развязать дискуссию о праве искусства на «чыстую красу», а молодого Максима Богдановича воскликнуть: «Кiнь вечны плач свой па старонцы!»

Каким же он был на самом деле? Это пытаются понять и молодой литератор Сергей Балахонов в эссе «Литвин с бородою Маркса», и маститые ученые вроде Владимира Мархеля. Нынче, к 175–летию со дня рождения поэта, собирается научно–практическая конференция о нем же...

А был он, надо полагать, типичным белорусом. И стоит ли сейчас спорить, какая культура более имеет права на него и подобных — польская, белорусская? Тот, кто жил на своей земле, думал о ней, страдал ее печалями, достоин, чтобы называться ее сыном.