Петрович

Источник материала:

Очутился в этом городке случайно. Забарахлил двигатель рейсового автобуса, и мы с шоссе свернули к мастерской. Ремонт часа на три. Решил навестить старого приятеля, хотя не совсем был уверен, что застану его: дальнобойщик больше в дороге, чем дома.

Сыпал и сыпал с лопушистым снежком дождь. Я быстро вымок. Утешало, что в такую погоду, к тому же в воскресенье, мой Иван Петрович будет дома. В голову лезли разные мысли. Кажется, и тогда погода была такая же. Завершив, помню, свои журналистские дела, я вышел к Московскому шоссе, чтобы на попутке ускорить возвращение домой. К обочине жалась огромная фура с цветными надписями по бокам. Неподалеку застыл жигуленок. Тут же топталось несколько человек. Прямо на земле лежал бледный, в крови парнишка, прикрытый снятым с чьих-то плеч плащом. Сначала показалось, что он мертв, но послышался стон, шевельнулась под плащом рука. 

— У-у-у… паразиты… Сбили пацана – и укатили-умчались, кажется, на «фольксвагене», а может, на другой иномарке, — сказал, как я подумал, владелец «жигулей». – У-у-у… Не остановились даже. 

— Кончай, — приказал невысокий, коренастый, с седым бобриком волос  в промокшем до нитки свитере шофер фуры. – Надо хлопчика везти в больницу. 

Но хозяин «жигулей» не спешил, вообще не изъявлял желания везти пострадавшего, пачкать салон. 

И тогда «седой бобрик», ни слова не говоря, подрулил свою многотонную махину к лежащему мальчику, которого мы тут же осторожно уложили в кабину… 

Я дождался на шоссе шофера, и он подвез меня до Минска. 

Так и познакомился с Иваном Петровичем. А потом, хотя и виделись нечасто, подружились. Детей у него с супругой Натальей Сергеевной не было. Поэтому я не удивился, когда безродный детдомовец Володя, тот самый мальчишка, подбитый на шоссе, прямо из больницы был взят ими в семью как сын. Супругов не смутило, что из-за поврежденного позвоночника мальчик не может ходить, они надеялись на медицинское чудо,  хотя бы в будущем. 

А затем в семье появились девочки-близнецы: умерла, уж не помню чья, дальняя родственница, и у малышек не оказалось никого-никого, кроме Ивана Петровича и Натальи Сергеевны. Так увеличилась семья. 

…По дороге я прихватил коробку конфет и еще что-то заморско-деликатесное. 

— Ой, да на вас сухого места нет! – всплеснула руками Наталья Сергеевна. – Быстрее переодевайтесь! 

Она принесла старенький халат, короткий и узкий, а сама скрылась на кухне, откуда тянуло вкусным ароматом чего-то печеного. 

— Да где же вы? –  послышалось снова. – Выходите. 

На столе пыхтел самовар, на плоской тарелке – пирог, в вазочках – варенье. А вот графинчика Ивана Петровича не видать. 

«Наверное, в рейсе», — подумал я с досадой. 

— Возьмите мой спортивный костюм, — предложил Володя, неподвижно сидевший в инвалидной коляске. – Вам подойдет. 

Рядом чуть ли не во всю стену тянулись книжные стеллажи. 

— Это все Володеньки, — сказала Наталья Сергеевна и с гордостью добавила: — Володя – молодец! Окончил школу с медалью, теперь учится заочно в университете на историческом факультете. А вы знаете, это непросто. Ох как непросто! 

— Мама, — тихо сказал Володя, — не надо. Давай лучше пирог разрежу. 

По верху пирога шли выложенные из теста  и до коричневого блеска запеченные слова: «Володеньке в день рождения!». 

— Жалко резать такой пирог, — польстил я хозяйке. 

— Нет, резать, резать! – закричали Вера и Люба, сестры-близнецы. 

— Резать, — поддержала невесть откуда взявшаяся голубо­глазая с бантиками в русых косичках девочка – на вид не больше пяти лет. 

Наталья Сергеевна, перехватив мой взгляд, пояснила: 

— Наша доченька Маша. – И тише, только мне: — Петрович ночью на шоссе нашел. Одна-одинешенька. Удочерили после разных формальностей. 

В комнате тихо-тихо. Почернело за окном,  гнетущей тенью залегло в комнате. С портрета на серванте как бы укоризненно и печально смотрел Иван Петрович: мол, чего притихли, нахохлились. Подумалось: «А он все на колесах, на колесах…» Вспомнил, что и мне пора. Наталья Сергеевна принесла просушенные, подглаженные брюки, и я стал прощаться. Напоследок спросил: 

— А вы по-прежнему работаете в диспетчерской? 

— Куда денешься? – ответила женщина. – Все родное. 

У калитки палисадника остановились. 

— Передайте привет мужу, когда вернется из рейса, — сказал я и осекся… Женщина тяжело осела на скамейку, закрыло лицо руками, как-то глухо, страшно вымолвила: 

— Из этого рейса уже не вернется Петрович. Больше года, как похоронили… Работа сами знаете какая, а тут с рэкетом столкнулся, сердце не выдержало. Он-то и не хворал. Никогда, сколько помню, к врачам не ходил. 

— Простите. Ничего не знал. 

— Звонили вам. Да не дозвонились. 

Я тоже присел. Ноги вдруг перестали держать. Было горько, очень горько. Когда-то хотел написать про Ивана Петровича очерк, а он – ни в какую. Незачем, чтобы фамилия моя, дескать, мелькала. Не выдающийся какой. 

«А может, и самый выдающийся, — подумал я сейчас. – В своей скромности и нужности, честности и открытой простоте». 

И вот написал материал этот, а фамилию так и не поставил, может, от того, чтобы не идти против его воли: для меня он, Петрович, и ныне живой.