Солнечный зайчик на теплой руке

Источник материала:

ЛИЦКЕВИЧ Светлана

Мгновения одной судьбы

Мне почему–то очень легко представить, какой она была прежде, молодой и сильной. Сейчас почти невесомая, седенькая старушка подслеповато глядит на меня и улыбается не по возрасту юной улыбкой. «Про жизню мою поговорить хочешь? Чего ж тут! Такая, как у всех!» — смеется Мария Игнатьевна Мандрик. Счастливое свойство характера, всегда вызывавшее во мне светлую зависть: когда жизнь, со всеми ее невзгодами, не обозлила. Скорее, наоборот — лишь дала выход годами зревшей доброте. Незаметное и вместе с тем большое счастье — состариться вот так светло, с улыбкой...

Большая семья

У нее действительно самая обычная жизнь. И самая обычная семья. Да и судьба — самая обычная. Как у многих белорусских женщин, за один недолгий человеческий век переживших целые эпохи.

— При Польше жили, и при немцах жили, и за хлебом за сорок километров ходили.

Обычная... Разве что тяжкой работы в ней побольше да сладких снов поменьше.

— Сколько себя помню, — рассказывает старшая дочь Марии Игнатьевны Александра, — мама раньше двух–трех ночи никогда не ложилась — пока «уходится». А подъем в деревне когда? В пять часов скотину гнать надо.

...Однажды она осталась совсем одна на всем белом свете. Отца, мать, двух младших братьев и сестру расстреляли немцы — за то, что помогали партизанам. Когда Мария пришла в окровавленную родительскую хату, когда схоронила их всех, дорогих, у лесочка, пообещала: у нее обязательно будет большая семья. И слово сдержала: десятерых подняла–вырастила. Как в доброй сказке — пятерых сыновей–богатырей и пятерых дочерей–умниц. Сегодня все отпрыски этой большой семьи могут собраться разве что в просторной родительской хате в Роговичах: только там можно поставить столы, за которые одновременно больше 30 человек усядется — помимо детей, выросли уже 18 внуков, 5 правнуков.

«В жизни счастье всегда несчастьем меряется: кабы не дала жизнь столько невзгод и испытаний — разве прожил бы человек столько?» — любит повторять о судьбе матери Александра Алексеевна.

На зиму она забирает Марию Игнатьевну к себе в Молодечно. Но чуть теплеет, и старушка, которой скоро уж 90, просится назад, в родную деревню Роговичи, что на Вилейщине. «Только там и оживаю», — смеется. Сейчас она готовится покинуть «зимнюю» квартиру. Солнце за окнами все настойчивее. И комната полна солнечных зайчиков — «такую весну надо в своей хате встречать».

— Мы бы и на зиму ее не дозвались, — говорит Александра Алексеевна, — да только слабеет уже: инвалид I группы, «скорую» часто вызываем. А в деревенской хате телефона нет — с 1985 года на очереди стоим, все надеемся. Боязно оставлять: пока там сестра помощи дозовется...

«Каждому зярнятку поклониться надо»

Про жизнь свою Мария Игнатьевна говорит просто и не слишком подробно.

— Как до войны жили? А у кого «шнурок» (полоска земли, с которой семья кормилась. — Авт.) потолще был, тот и жил. Другие голодали. У деда моего «шнурок» знатный был. А уж мы с Алексеем как поженились, так колхоз начался. От работы мы не прятались, хозяйство всегда большое держали. Возьму дитятко младшее с собой в поле, в стог положу — оно там себе забавляется. Час придет — покормлю и снова работать. Каждому ж зярнятку поклониться надо, каждый колосок серпочком поднять. А лен? Все ж пальчиками скручено. Хозяин мой добрый был. Я за него замуж не думала, но он сильно уж моих родителей умолял. Может, с кем другим и счастливейшая была? Да нет, у каждого свое счастье, только он его и понимает.

О детях, внуках и правнуках рассказывает куда с большей охотой. И сморщенные, скрученные артритом руки (такие только у людей, живших тяжелым сельским трудом) начинают живо жестикулировать. И солнечные блики прыгают по ним, будто развеселившись.

— Детки все хорошо учились, пятеро сынов — никто из них даже не курил никогда. Внуки молодцы, все выучились, сейчас вот правнучка одна врачом будет, другая — переводчицей.

Никому не желала зла

— Я много лет учительствовала на селе, — рассказывает Мира Федоровна Савченко, — приехала в Роговичи Вилейского района в 1957 году после педучилища. Семья Мандриков была действительно особенной. Жили в ту пору все в страшной бедности. Но есть бедность убогая, нищая, а есть аккуратная — непостыдная, что ли. У нас в школе учились трое их мальчиков. Помню, сходила я к ним в дом и поразилась: насколько аккуратной и симпатичной может быть простая деревенская хата с земляным полом. И Мария Игнатьевна мне запомнилась лучистой, улыбающейся. Сейчас, спустя много лет, когда доводится мне бывать в тех краях, обязательно к ним заглядываю.

В начале 60–х в скромную хатку Мандриков пожаловал колхозный бригадир, попросил Марию Игнатьевну понаряднее одеться да и повез «как королеву» в Вязынь, в сельсовет. Там уж все районное начальство собралось: вручали Марии Игнатьевне орден «Мать–героиня». Кто–то пошутил: мол, целой хаты твоя награда стоит. А она обиделась: «Забирай себе: я не для того своих деток рожала!» Сегодня о судьбе этого ордена старушка и не вспомнила: внуки, говорит, любили с ним играть.

— Блестел хорошо, ярко! Вот как эти солнечные зайчики, — Мария Игнатьевна улыбается. В этот момент я понимаю: эта первая улыбка весны, нехитрый знак возрождения жизни, ей куда дороже, чем все награды мира.

— А вы приезжайте летом ко мне в деревню. С детками приезжайте. Как родных примем, — Мария Игнатьевна зовет от души, не из вежливости. — Хорошо у нас там, раздольно и воздух. Ох, как хорошо. Богатства нет. Но и не убогие мы: и скатерти есть красивые, и пошивочки восьминитные, кужельные. Когда–то в Роговичах я самая культурнейшая была. У меня всегда чисто, порядок и дома, и во дворе. Где какое собрание — так ведут ко мне. Что инспекторов — сельскую жизнь показать, что на ночлег в чистую хату пристроить. Детки мои даже привыкши были: сразу за занавеску и сидели там тихонько, носа весь вечер не показывали.

Рассуждая о непростой своей жизни, любит припомнить Мария Игнатьевна и то, что немало в ее жизни чудес случалось: «Судьба была мне, значит, пожить». Однажды ее едва успели вытянуть из–под обрушающейся скирды — только валенок под соломой остался. А другой раз, во время бури, рухнул прямо на нее огромный сарай, бревна аккуратно легли вокруг шалашом, а она с гусятами в подоле — «выскочила от грозы спасти» — так и осталась стоять невредима.

— Может, потому, что зла я никогда никому не желала... — улыбается старушка. — Шурка, а таблетку мы сегодня пили? Сердце стучит, разволновалась я что–то...

— Да, мама, пили. Сейчас только капельки можно.

— Вот видишь, — обращается Мария Игнатьевна ко мне, — всю жизнь я в пекле прожила, а теперь наконец–то в раю, как у Христа за пазухой, все есть: и пенсия, и в деревню нашу автобус пустили, и хата хорошая, и как страна наша живет — не нарадуюсь! Дык дзякуй Богу! — расплывается она в широкой улыбке.

Фото автора.