"Звезды" в стране "винтиков": "оттепель"

Источник материала:

В СССР отношения между властью и деятелями культуры всегда были непростыми. Истории такого рода бывали и трагическими, и анекдотическими. Одно являлось неизменным: до граждан страны они доходили исключительно в виде слухов, чаще всего имевших мало общего с действительностью.

"Звезды" в стране "винтиков": эпоха Сталина>>>

Коммунисты, назад!

"Доктор Живаго" не понравился советским чиновникам: автор поминал Бога и мало восторгался Октябрьской революциейКампания против Бориса Пастернака после присуждения ему в 1958 году Нобелевской премии за роман "Доктор Живаго" вошла в историю двумя крылатыми фразами: "Он поступил хуже, чем свинья - он нагадил там, где ел", и "Я не читал этого романа, но глубоко им возмущен".

"Доктора Живаго" не читал и сам Хрущев, в чем впоследствии признался в мемуарах, добавив: "Я сожалею, что это произведение не было напечатано".

Почему вокруг довольно аполитичной книги поднялась такая истерика, сказать трудно.

Известно, что Хрущев был импульсивным и внушаемым человеком, чье настроение изучившие его люди могли повернуть в любую сторону.

Никита Сергеевич болезненно воспринимал упреки коллег, что он "всех распустил", и "при Сталине такого не было". Начиная с 1957 года, он провел серию встреч с деятелями культуры, на которых развязно поучал их, топал ногами, матерился, а однажды заявил: "Имейте в виду, сажать мы еще не разучились!".

По мнению историка Соломона Волкова, сыграла свою роль зависть официозных писателей, которым Нобелевская премия явно "не светила". Один из них публично объяснил решение Нобелевского комитета тем, что "шведы решили отомстить нам за поражение в Полтавской битве".

После того, как Пастернака исключили из Союза писателей, к приемной "министерства изящной словесности" двинулись слушатели Высших литературных курсов - требовать его восстановления. Навстречу вышел какой-то важный чин и гаркнул: "Коммунисты, назад!". Перефразированная строка Александра Межирова возымела действие - молодежь затопталась на месте и разошлась.

Что касается фразы о "свинье", ее произнес первый секретарь ЦК комсомола, будущий председатель КГБ Владимир Семичастный. Анонимный автор ответил ему от имени Пастернака: "Что же сделал я за пакость? Я убийца и злодей? Я весь мир заставил плакать над красой земли моей".

"Я знаю такого человека"

За публикацию "Одного дня Ивана Денисовича" главному редактору "Нового мира" Александру Твардовскому пришлось бороться почти год.

В конце концов, помог Алексей Аджубей - зять Хрущева и главный редактор "Известий", в сентябре 1962 года давший рукопись тестю.

Вскоре после этого на очередном совещании один из участников сказал, что, дескать, не понимает, как подобная вещь может кому-то нравиться.

"Я знаю, по крайней мере, одного человека, который прочитал, и ему понравилось", - ответил Твардовский.

"У нас художники - как шпионы!"

1 декабря 1962 года случился знаменитый "скандал в Манеже".

Началось с того, что художники-модернисты из студии "Новая реальность" под руководством Эмиля Белютина устроили однодневную выставку во флигеле Дома учителя на Большой Коммунистической улице.

Хрущев распекает художника Бориса Жутовского, которого, то ли по ошибке, то ли с сарказмом, назвал "Жутковским"Вернисаж посетили западные корреспонденты, опубликовавшие репортажи об "абстракционизме на Большой Коммунистической".

Видимо, эта игра слов кому-то не понравилась.

Художникам предложили представить свои полотна на большой выставке в Манеже, посвященной 30-летию Московского отделения Союза художников. Это была явная провокация. Выставка уже готовилась к закрытию, но в один из последних дней ее должен был посетить Хрущев.

Дойдя до работ "Новой реальности", глава правительства остановился, и после паузы громко произнес: "Г…но!".

Затем последовала длинная тирада, из которой очевидцам больше всего запомнились фраза: "Мой внук лучше нарисует!" и несколько раз сказанное слово "педерасы" - Хрущеву показалось, что на одной из картин "нарисована ж…а".

Газеты изложили сказанное другими словами: "патологические выверты" и "жалкое подражание растленному формалистическому искусству буржуазного Запада".

Стоявшие вокруг начальники поддакивали и советовали выслать из СССР или даже арестовать художников. Хрущев распалялся все сильнее и крыл "абстракцистов" почем зря.

Правда, в итоге никого не выслали и не посадили. Никита Сергеевич был гневлив, но отходчив.

17 декабря организовали встречу руководителей партии с творческой интеллигенцией, на которой особенно досталось скульптору Эрнсту Неизвестному, также участвовавшему в выставке в Манеже: "Бронзы не хватает для ракет, а тут господин Неизвестный неизвестно что вылепил!".

"У нас художники - как шпионы!" - припечатал Хрущев.

Впоследствии дети советского лидера именно Неизвестному закажут памятник отцу на Новодевичьем кладбище.

7 марта 1963 года в Кремле прошла еще одна встреча, самая представительная по составу участников, где случился не менее знаменитый скандал с Андреем Вознесенским.

Выйдя на трибуну, молодой поэт хотел произнести вполне верноподданническую фразу о том, что вот-де он, как Маяковский, не член партии, но не представляет своей жизни без коммунизма.

Хрущев, не дослушав, взвился: "Он не член! Это не доблесть! А я горжусь тем, что я - член партии, и умру членом партии!".

Вероятно, он был заранее настроен против Вознесенского, поскольку тот позволил себе присутствовать на похоронах Пастернака.

Вознесенский попытался объяснить свою мысль, но первый секретарь не слушал: "Ишь ты, какой Пастернак выискался! Думают, что Сталин умер, и, значит, все можно! Сотрем! Для таких будут не оттепель, и не заморозки, а морозы!".

На следующий день американский корреспондент позвонил матери Вознесенского и спросил, правда ли, что ее сын застрелился.

Хрущевская вспышка на всю жизнь превратила Вознесенского в икону советского либерализма. Во времена брежневской "разрядки" почти каждый президент или премьер, приехав в Москву, считал своим долгом посетить его на квартире: если Вознесенский у себя дома, а не в Сибири, значит, с СССР можно иметь дело.

"Симонов заводит нас в дебри"

Константин Симонов - любимец Сталина, автор пронзительной лирики и честных мемуаровО Константине Симонове говорили: "Список его отступлений компенсирован списком благодеяний".

В начале 1949 года на партийном собрании в Союзе писателей предстояло огласить написанный в отделе пропаганды ЦК ВКП(б) доклад о "безродных космополитах".

Для любого упомянутого в нем литератора это значило, как минимум, отлучение от всех издательств.

Глава Союза Александр Фадеев накануне ушел в запой. У него было два заместителя - Симонов и ярый сталинист Анатолий Софронов. Последнему очень хотелось выступить с "историческим" докладом, но Симонов взял поручение на себя, как он утверждал впоследствии, по одной причине: Софронов мог по собственной инициативе добавить в список еще немало имен.

С наступлением "оттепели" Симонов помогал влиянием и личными деньгами возвращавшимся из лагерей писателям и содействовал публикации запрещенных книг. Например, во многом благодаря ему советские люди прочитали "Двенадцать стульев" и "Золотого теленка".

На каком-то писательском мероприятии один из молодых "стадионных" поэтов заговорил о представителях старшего поколения, которые при Сталине "продавались за премии и дачи". Фамилий он не называл, но все понимали, что стрелы летят в сидевшего здесь же Симонова.

Тот слушал-слушал - и перебил оратора: "Молодой человек, а вы-то сами так-таки ни разу в жизни не продавались?"

"Представьте себе!" - с гордостью ответил поэт, не почуяв подвоха.

"А вас кто-нибудь покупал?"

В 1965 году Симонов отдал в журнал "Новый мир" написанные на основе фронтовых дневников воспоминания "Сто дней войны". Писатель был тяжело болен и понимал, что это, скорее всего, его лебединая песня.

Авторитет Симонова, особенно в том, что касалось войны, был огромен. Но мемуары не напечатали. На этом настоял начальник Главного политуправления вооруженных сил, в прошлом высокопоставленный сотрудник сталинского МГБ Алексей Епишев.

В записке в политбюро он написал, что Симонов "считает неверной предвоенную политику государства, приводит данные о репрессиях в армии, считает ошибкой заключение пакта с Германией".

Брежнев поддержал Епишева, сказав на заседании политбюро: "Симонов заводит нас в какие-то дебри".