МЕЖДУ АЛЬТОМ И СОПРАНО, ИЛИ КОЕ-ЧТО О «ГИБРИДНОЙ ГЛОТКЕ»

Над ними издевались. Их унижали. Ими восхищались. Им завидовали. Их боялись. Ими гордились. Они пришли в историю певческого искусства уже никто не помнит когда, и ушли подобно унесенным ветром. И не женщины, и не мужчины. Андрогины. Существа, имеющие признаки и тех, и других. Исказившие свою природу для того, чтобы люди теряли голову, едва услышав их голос. Да, это были Певцы, как шептали пораженные слушатели. Или кастраты, как шипели надменные недоброжелатели.
Что нам сегодня известно о них, кроме того, что, лишаясь мужских половых признаков, они могли сохранить чистый детский голос? Да, скорее всего, при слове «кастрат» у нынешнего большинства невольно возникает интимная усмешка. Оно и понятно, с чем связанная. Как же… Но я хочу рассказать вам о Певцах, избегая этой самой усмешки. И, кстати, раз уж заговорили о стыдливости. В народном сознании тех времен кастраты были похожи на ангелов буквально во всем — недаром в неаполитанских консерваториях юных евнухов для бодрствования у детских гробов наряжали ангелочками. Благодаря все тому же голосу, словно нарушающему земные законы, в церкви они создавали особую и небывалую связь между Богом, музыкой и человечеством.

Неисчерпаемый запас воздуха?
Эту «стыдную» операцию мог сделать всякий — хоть ученый хирург, хоть деревенский цирюльник. Сознавали ли эти люди, откладывая в сторону нож, что необратимо обрекают мужчину славе либо позору? Понимали ли они, что дарят истории музыки одну из самых диковинных ее легенд и в то же время ставят человечество лицом к лицу с моральной дилеммой, до сих пор не нашедшей разрешения? Или все было проще, и для исполнителей имел значение лишь доход от их практики — доход, в XVII веке умеренный, зато столетием позже взлетевший до небывалых высот? Ощущали ли они себя преемниками, пусть скромными и смиренными, многовековой традиции, сделавшей оскопление одной из самых древних медицинских операций в мире?
Все эти вопросы должны, к сожалению, остаться без ответа, потому что никто из практиковавших кастрацию и, соответственно, опасавшихся полицейского и церковного преследования не оставил нам свидетельства о своем к ней отношении. К слову, долгое время кастрация считалась также лучшим способом излечения грыжи, и с наступлением золотого века певцов-кастратов именно этим итальянские семьи чаще всего оправдывали проделанную операцию. Во Франции она тоже была делом обычным, хотя для музыкальных надобностей не применялась: Королевское медицинское общество в статистическом отчете за 1676 год сообщает, что только в диоцезе Сан-Папуль близ Каркассона из-за грыжи было кастрировано более пятисот мальчиков…
В чем же феномен удивительного совершенства голоса «и не мужчины, и не женщины»? Каким образом это происходило? После кастрации голос мальчика не мутировал, то есть не становился октавой ниже, как у других подростков, а оставался, так сказать, «высоким», полудетским — полуженским и мог быть затем поставлен в промежутке между альтом и сопрано. Главными особенностями кастратов были форма и положение гортани. У мальчиков гортань с возрастом опускается, и даже у девочек при созревании в какой-то степени происходит то же самое, что отражается на тембре голоса. У оскопленных опущения гортани не происходило, то есть связки у них не удалялись от резонирующей полости, что и придавало их голосам столь необычную чистоту и звонкость и способствовало гармоничности звучания.
Но при всем том гортань кастрата сохраняла положение, форму и пластичность детской гортани, и к удвоенным преимуществам такой «гибридной глотки» добавлялась присущая только кастратам замечательная сила голосовых связок, развивавшаяся благодаря усердным — от четырех до шести часов ежедневно! — многолетним упражнениям.
И, наконец, операция приводила к значительному развитию грудной клетки, приобретавшей несколько округленные очертания и превращавшейся в мощный резонатор, что придавало голосу многих кастратов силу, какой не было у фальцетов.
Совершенно безосновательное, однако часто высказываемое предположение, будто кастраты по природе своей имели огромный объем легких и, стало быть, чуть ли не неисчерпаемый «запас воздуха». Это предположение подтверждалось редкостной способностью некоторых певцов (например, Фаринелли) делать при пении долгие, почти в минуту, интервалы между вдохом и выдохом, но на самом деле этот эффект обеспечивался лишь чрезвычайно упорной работой над техникой дыхания, что и позволяло наиболее одаренным артистам достигать замечательных результатов.
В общем, голос такого певца отличался от обычного мужского голоса нежностью, гибкостью и высотой, а от обычного женского — звонкостью, мягкостью и силой и при этом благодаря развитой мускулатуре, технике и экспрессии превосходил детский голос. В этом смысле кастрат — сразу мужчина, женщина и ребенок — являл собою воплощенное и отфильтрованное бесполостью триединство, и на современников, которые, конечно же, доброжелательнее большинства сегодняшней публики относились к разного рода ухищрениям, голос его обычно производил впечатление возвышенное и вместе с тем чувственное. А так как голос этот был своеобразным мостом между мужским и женским голосами, его легко было определить как «ангельский» или «небесный» — именно эти определения к нему обычно и применялись.

Ангелы или чудовища?
В 1773 году Словарь Французской академии объяснял слово «кастрат» (саstrato) так: «Мужчина, оскопленный таким способом, чтобы его голос был сходен с женским или детским». Ангелы для одних и чудовища для других, кастраты на протяжении XVII и XVIII веков являли собой совершенно беспрецедентный для Европы музыкальный, социальный и культурный феномен: находясь под покровительством церкви, они более всего были затребованы ранней оперой, что и привело их сначала к небывалому успеху, а затем к исчезновению со сцены. И, между прочим, капризными примадоннами были вовсе не оперные дивы, а как раз кастраты! Например, кастрат Маркези настаивал, чтобы независимо от содержания оперы импресарио и сочинители давали ему возможность предстать перед публикой на вершине холма, с мечом и в шлеме, украшенном белыми и красными перьями, и чтобы первыми словами были: «Dove son io?» («Где я?»). А для того, чтобы певец Ферри смог спеть для шведской королевы Кристины, было объявлено двухнедельное перемирие между Швецией и Польшей.
...Нет смысла повторять обвинения, часто высказывавшиеся в прошлом и против кастрации вообще, и против тех, кто практиковал ее или ей подвергался. Можно ли судить о медицинской процедуре, в течение двух с лишним веков влиявшей на всю западную музыку, с сегодняшних позиций, весьма далеких от барочной эпохи и существенных для нее условий и правил? Способен ли современный разум постигнуть, почему именно эта эпоха решилась искать чистой и самодостаточной красоты с помощью увечья, наносящего столь заметный «убыток» индивидам, которым это увечье наносилось?
Да и как нам понять отношение к подобной операции, раз ни один из великих кастратов не поделился с нами своими подлинными чувствами? Считал ли он сам произведенную над ним операцию личной трагедией? Не бывала ли она порой оправдана призванием или «природой», для которых традиционное различие мужского и женского оказывалось неважным? Известно, что кастраты Карестини и Салимбени, например, просто хохотали, если кто-то им сочувствовал, но были эти двое правилом или исключением?
Важно лишь одно: на европейских оперных сценах кастраты выступали и пользовались успехом на протяжении почти двухсот тридцати лет, а в католической церкви и того дольше. Разумеется, главными создателями и слушателями таких певцов были итальянцы, и они же были главными поклонниками и почитателями этого необычного пения, так хорошо удовлетворявшего присущую им страсть к нарочитости, любовь к празднику и жажду чувственных удовольствий.
Даже названия для «кастратов» по-итальянски из всех самые уважительные: если французы именовали их «евнухами», «калеками», «огрызками» и даже «каплунами», итальянцы предпочитали определения «musico» или «virtuoso», а евнухами называли только юных кастратов, учившихся в консерваториях, и не придавали этому названию никакого пренебрежительного значения. В сегодняшнем знании о кастратах слишком много пробелов, и прежде всего тот, что нам неведома поразительная красота их голосов, а ведь голоса величайших из них были совершенно не похожи ни на что из слышанного!
Передать голос кастратов сегодня невозможно. В 1994 году в фильме Жерара Корбьо «Фаринелли-кастрат» была произведена попытка воссоздать огромный диапазон голоса Фаринелли искусственно: сопрано записали поверх контртенора, а затем с помощью компьютерной обработки заставили эту смесь звучать как один голос…
…Впрочем, даже самые закоренелые феминистки мне могут возразить, мол, жалость, что мы не можем сегодня услышать одного из Певцов, не так уж и велика на самом деле. И привести в качестве аргументов язвительную реплику Сары Гудар: «Должны ли мы калечить мужчин, чтобы придать им совершенство, коего им не досталось при рождении?». И я молча кивну в ответ.