Остановка в пустыне

Источник материала:

Остановка в пустыне

(Окончание. Начало в № 181.)

В первый раз мы были в Казахстане годом ранее, в конце февраля — марте 1980–го. Незадолго до нашего вылета в Целиноград оттуда с гастролей вернулся наш прекрасный девичий ансамбль «Чараўнiцы». Первым делом мы поинтересовались у них, какая там погода. В Алма–Ате тепло — пообещали нам девушки. И мы, обрадовавшись, оделись по–весеннему...

Когда подлетали к Целинограду, услышали голос бортпроводницы: «Наш самолет совершил посадку в аэропорту города Целиноград. Температура воздуха — 25 градусов ниже нуля».

У нас все похолодело. Когда вышли из самолета на трап, нас встретил ледяной ветер, который пронизывал до костей. А я и наши вокалисты — Леонид Кошелев и Владимир Карась — были в кожаных плащах, которые тут же задубели и стали твердыми, как металл. Их потом в гостинице не надо было вешать на вешалку, можно было просто ставить на пол. Я тут же сменил свою ковбойскую шляпу «Родео» на местный меховой малахай, чем спас от обледенения голову.

И начались тяжелые, но интересные гастроли по Казахстану. Целиноград, Павлодар, Караганда и другие города — везде аншлаги и овации. Теплый прием согревал нас в морозы. Наконец, уже в марте, в конце гастролей, мы добрались до Алма–Аты. Город расположен в ущелье, окружен горами и там другой климат — мягкий, и мы наконец–то отогрелись.

В Алма–Ате нас удивило название концертного зала, где мы должны были выступать — «Ленин–Сарай». Сарай по–казахски — дворец, а у меня долго держалась ассоциация: «Ленин–шалаш» в Разливе. На концертах в этом дворце, кроме нас, выступали и казахстанские звезды — Нагима Искалиева, ансамбль «Дос–Мукасан».

Ну а сейчас была осень, и в Узбекистане и Туркмении было очень тепло. Мы выступали в городке Кушка — это самая южная точка бывшего СССР. И мне запомнилось, как местные музыканты покупали после концерта наши гитарные «примочки». Они брали в руки гитарный эффект, не торгуясь расплачивались, а потом спрашивали — а что это такое?

А в Каршах я купил народный казахский инструмент дутар — «адын палка, два струна». Путешествуя по жарким дорогам Узбекистана, мы останавливались в редких оазисах, где, сидя в дастархане, пили зеленый чай. Ведь, как известно, узбек от жары горячим чаем спасается. А иногда по дороге нам попадался артезианский источник, где была вода с радоном и можно было принять прямо под открытым небом радоновую ванну. Но никто из нас на это не решался — хватало с нас и урана.

В Ташкенте нас свозили в первый в Советском Союзе частный ресторанчик. Деревянные столики стояли в тени деревьев, прямо на берегу маленькой горной речушки, и обслуживали нас старик со старухой, которые были и хозяевами, и поварами, и официантами в одном лице. До сих пор помню вкус отменно приготовленной ими баранины.

Затем мы выступили в праздничном гала–концерте. В прекрасном зале, где был на сцене знаменитый расшитый золотой нитью «бухарский занавес». У Льва Лещенко «поплыла» фонограмма, и он после концерта страшно ругался на режиссеров за то, что его опозорили. Такова цена «фанеры».

А мы, «Верасы–80», честно играли и пели «живьем» и никогда не позорились.

Дальше нам предстояли концерты в Ашхабаде. Ашхабад — это одновременно и древний, и молодой город, так как в результате страшного землетрясения 1948 года он ушел под землю и был полностью разрушен, а потом отстроен заново. Это вызывало у нас и сочувствие, и глубокое почтение. После концерта в ашхабадской филармонии к нам в артистическую зашел местный музыкант — бас–гитарист из ансамбля одного из двух центральных ресторанов. Он поведал, что ансамбли этих ресторанов жестко конкурируют между собой и недавно басист конкурентов купил себе бас–гитару Fender Jazz Bass за пять тысяч долларов. И теперь он, чтобы не ударить в грязь лицом, должен сделать ответный ход и, посмотрев на Rickenbacker Саши Тихановича, спросил: «Она ведь дороже «Фендера»?» Тиханович на секунду опешил, но, вспомнив, что наше турне закончилось и гитару уже можно продать, ответил: «Конечно, дороже. Это же «Рикенбакер», она стоит шесть тысяч». Покупатель тут же выложил деньги и, забрав гитару, ушел довольным. Мы молча смотрели на происходящее широко раскрытыми глазами и удивлялись. А затем к нам неожиданно пожаловали два администратора из Бухары.

— Вы знаете, что происходит в Бухаре? — спросили они.

— Нет, не знаем, — ответили мы.

— В Бухаре холера, город закрыт на карантин, смекаете?

— Сожалеем, но не смекаем.

— Ну как же, ведь ни одна проверка из Москвы в закрытый город не сунется, а у нас там все схвачено. Короче, мы предлагаем вам дать 40 концертов за десять дней в одном тысячном зале. Аншлаги гарантируем, а все деньги за проданные билеты поделим пополам.

— Отчаянные ребята, — подумал я, — тут сроком попахивает.

Наш администратор Леонид Николаевич Знак достал калькулятор и, сделав расчеты, пробормотал:

— Нас тут одиннадцать человек, если деньги разделить поровну, то я получу пять тысяч рублей («Жигули» пятой модели). Но так как вы сделали предложение публично, обязательно кто–нибудь заложит, и я получу срок — пять лет за решеткой. Не пойдет.

И наши визитеры уехали ни с чем.

А затем я побывал на знаменитом ашхабадском рынке. Это надо видеть. Не успел я продать штроксы, как ко мне подошел молодой туркмен и предложил купить у него верблюда за 1.200 рублей. И действительно, он держал за уздечку одногорбую скотину. Я представил, как приеду в филармонию на верблюде, и невольно ввязался в торг.

— Что ж ты мне одногорбого продаешь по цене двугорбого, — закричал я. И он, после некоторого колебания, согласился продать животное за семьсот рублей. Верблюд был, конечно, красавец и его действительно доставили бы по железной дороге, но куда его потом девать?.. Я наотрез отказался, зато купил большую круглую шапку из овчины — «тельпек». А когда в ней пришел в Белгосфилармонию, то Ядя Поплавская не удержалась и попросилась пройтись со мной под руку по Ленинскому проспекту. Я вызывал удивление прохожих и бешеный лай всех встречных собак. Когда маленький Коля, сын фотохудожника Лены Адамчик, увидел, как я в этой шапке играю на дутаре и пою песню погонщика верблюдов, — он зашелся истерическим смехом, и мы долго не могли его успокоить. Вот такая реакция была в Минске на эти экзотические вещи. Дутар, кстати, до сих пор у меня и звучит отменно.

Геннадий СТАРИКОВ.

P.S. А Леонид Знак спросил меня по приезде: «Ну как тебе гастроли?» — «Очень мощные, но очень тяжелые. Вторых таких мы не выдержим, не делайте больше».

Леонид Николаевич сам не выдержал раньше других и вскоре ушел от нас еще молодым...

Плохо, когда искусство требует жертв, хорошо, когда искусство позволяет и в девяносто лет давать концерты.