Патефон и его подчиненные

Сегодня уже не в каждом доме есть радиоточка. Телевидение, Интернет, телефон… А в послевоенные годы именно радио было связью с внешним миром, особенно в маленьких городках, деревнях. Слушатели пачками писали письма любимым дикторам, с первого слова узнавали их голоса. Тамара Бастун, Лилия Стасевич, Владимир Шелихин, Любовь Ботвинник — эти имена были у всех на устах. Любови Яковлевне в конце января исполнилось бы сто лет. Чем не повод вспомнить этого прекрасного человека, а заодно и золотой состав дикторов того времени? В этом плане лучше собеседника, чем заслуженный артист Беларуси Илья КУРГАН (на снимке), не найти.

— Илья Львович, правда, что в середине прошлого века был огромный конкурс на дикторскую должность: на одно место претендовали сотни человек?

— Я пришел на радио в сентябре 1949 года. Пришел, потому что имел неосторожность жениться. Жена была на первом курсе театрального института. Я к тому времени его окончил. Получил направление в Витебский театр. Жена говорит: «Что это за семья такая: ты в Витебске, а мне еще три года учиться в Минске?» Услышал по радио, что объявлен конкурс на место диктора. Подумал, читать-то я умею, человек грамотный. Место было одно. Пришел и испугался: народу было очень много. Хотел уйти. Но дело в том, что в студенческие годы нашу группу приглашали на радио для прослушивания: нужны были люди для чтения художественных произведений. Тогда руководитель литературной редакции Михаил Юревич спросил у меня, не хотел бы я работать на радио? Нет, конечно! Я хотел в театр. Но видите, как в итоге получилось?

— Любовь Яковлевна Ботвинник в то время уже была известным диктором.

— Тогда на нашем радио было около двадцати дикторов. Любовь Яковлевна трудилась там далеко не первый год. Она работала и во время войны, когда белорусское радио вещало из Москвы. У нее был огромный опыт. Она как раз помогала мне осваиваться, подсказывала. Человеком была очень симпатичным, имею в виду не только внешние данные. Участвовала в репортажах, к этому допускали далеко не всех. Парады, демонстрации, праздники с площади Ленина… Чуть позже и мне это доверили. Находились рука об руку с писателями. Помню, Янка Брыль мне объяснял, что в родительном падеже надо говорить не Кургана, а Кургана (с ударением на последний слог), по аналогии — Брыля.

Ботвинник прекрасно разговаривала по-белорусски. Ее речь была образцовой. За нами ведь следили писатели.

— Делали вам замечания, критиковали? Или, наоборот, дружили?

— У нас перебывали все писатели. В ту пору как было: они приходили на радио, читали свои произведения. Тут же появлялись отклики слушателей. Нам ведь приходило очень много писем! И только потом они несли свои произведения в редакцию или издательство.

Помню, после третьего инфаркта меня отправили в санаторий под Минском. Отложился эпизод: прогуливались по единственной там асфальтированной дорожке с поэтом Сергеем Граховским, драматургом Николаем Матуковским… Человек пять нас было. Речь зашла о белорусском языке. В пример ставили как раз Ботвинник.

Я почти шестьдесят лет преподавал в академии искусств сценическую речь. Ребята приходят из школы с очень плохим белорусским языком. Часто говорили, причем студенты разных поколений: нас в школе учили, что по-белорусски «як пішацца, так і гаворыцца». Это чушь. Мова намного красивее, мягче, изящнее, чем им ее преподносили.

— Сначала вы учились у Ботвинник, а потом стали ее начальником…

— По человеческим качествам Любовь Яковлевна очень хороший человек: добрая, мягкая, приветливая. С ней было легко. Она называла меня Ильюша, на людях обращалась по имени и отчеству.

Когда меня сделали художественным руководителем дикторской группы, приходилось слушать радио и дома. Бывает чем-то занимаешься и потом невольно прислушиваешься, кажется, что диктор к тебе обращается. Не у всех так получалось. А Любовь Яковлевна это умела.

Радио для нее — это не работа, а жизнь. Была по уши влюблена в него. Сотрудник очень исполнительный. Некоторым по несколько раз приходилось напоминать, ей сказал — она сделала. Редко допускала какие-то ошибки.

— Илья Львович, вашей профессии в те годы нигде не учили. Кто были те люди, которые стучались в двери Гостелерадио?

— Было много людей случайных, которые не имели понятия о работе диктора. Думали, что имеют подходящий голос. А ведь должна быть природная предрасположенность, как у Ботвинник. Теперь-то, после шестидесяти лет преподавания, понимаю: с этим надо родиться.

Была у нас Лилия Ефремовна Стасевич. Она работала в Купаловском. После войны в театрах были сокращения. С кем расставаться? Не с Глебовым же и Платовым. С молоденькой девушкой… Так она из театра пришла на радио, стала великолепным диктором. А Володя Шелихин какой чудесный был паренек! Человек с музыкальным образованием, он прекрасно играл на пианино. Его можно было слушать и слушать. Неудивительно, что его потом пригласили на телевидение.

— Одна ваша коллега говорила, что в 70-е годы дикторы считались элитой наравне с космонавтами. Это правда?

— Действительно, нас ценили. Но работа эта очень ответственная. Если срочное правительственное сообщение или еще что-то, могли в любое время суток забрать из дома: не важно, моя смена или нет. Бывало всю ночь на киностудии озвучиваешь документальный фильм, а в половине шестого уже на радио. Я ведь хотел уйти, когда жена окончила институт. Мечтал работать в театре. Чтобы остался, дали двухкомнатную квартиру, потом и четырехкомнатную.

Но на радио нас держали не деньги. Платили скромно. Была привязанность к профессии. И творчество. Мы ведь не просто читали — творили. Это нельзя вызубрить. Надо внутренне, интуитивно овладеть. Меня в школе называли Патефоном. Вызывала учительница, давала текст, и я его читал. Все говорили: «Наш Патефон». Вот такими мы были.