"Вежливые люди" 1939 года. История глазами стариков, переживших шесть властей

Источник материала:

Журналист и писатель Василий Сарычев уже пятнадцать лет записывает воспоминания старожилов и пишет историю западного края Беларуси через их судьбы. Он считает, что старики, пережившие на своем веку шесть властей, могут передать историю правдивее академиков. Специально для TUT.BY автор презентовал новую, еще нигде не опубликованную главу, которая рассказывает о невероятной судьбе простого человека, попавшего в жернова большой политики, «вежливых людях» из 1939 года и о побеге нагишом из тюрьмы.

Василий Сарычев известен читателям как автор репортажей в газете «Прессбол» и книги «Миг и судьба», признанной в 2004 году лучшим белорусским проектом в области спортивной журналистики. Параллельно Сарычев уже пятнадцать лет пишет цикл книг «В поисках утраченного времени». Как рассказывает Василий, это «история Европы в зеркале западнобелорусского города, которую рассказали старики пережившие шесть властей» (Российская империя, немецкая оккупация времен Первой мировой войны, период, когда Западная Беларусь находилась в составе Польши, советская власть, немецкая оккупация времен Второй мировой войны и снова советская власть).

«Судьба играла Беларусью как мячиком, бросая то россиянам, то полякам, то немцам. Вокруг штормило, а люди продолжали жить — взрослели, влюблялись, рожали детей, спасали близких в период бед, решали проблемы нравственного выбора — вершили свой маленький подвиг жизни», — рассказывает о своем проекте автор.

На издание новой книги Сарычева объявлен сбор средств на краудфандинговой платформе «Улей». Специально для TUT.BY Василий Сарычев презентовал новый, еще нигде не опубликованный текст, который войдет в одну из его будущих книг.

«Вежливые люди» 1939 года. Чужой среди своих

Их родство безошибочно угадывается по глазам, добрым и немного наивным. На фото, которое опубликовано в начале текста — Вера и, как его звали дома, Тимоша Маслиевич.

О Вере, родившейся 31 декабря 1899 года, мы писали в одной из книг. Помните историю, как в двадцатые годы в Бресте бывший поручик Верхнеуральского полка Василий Петручик хотел выбросить после свадьбы фотографию своей первой любви? А молодая жена снимок разгладила и вернула в альбом: «Это твое, и оно будет с тобой всегда».

Спустя десяток лет муж умрет от туберкулеза, следствия фронтовых окопов Первой мировой. За время болезни Вера продаст все, что имела ценного, и будет потом бедовать с малышами. Последним были золотые сережки, подаренные когда-то отцом, — купила за них лекарство, которое больному уже не понадобилось.

Брат Тимоша семьи не создал. Их с сестрой пути разошлись еще до беженства: юноша уехал учиться в Белокаменную и по окончании служил начальником почтового вагона в поезде Москва — Ташкент. После октябрьских событий семнадцатого года в хаосе безвременья продолжал исполнять служебные обязанности и был расстрелян в пути во имя революционного порядка. Пожалел нищенку с мешком соли, уговорившую подвезти, — было запрещено, но душа-то наша…

Новая наша история — про другого человека, двоюродного брата Веры и Тимоши, Федора Маслиевича. Как ведь бывает: уход один, а плоды разные. Федор по молодости попал на агитаторов и оказался вовлечен в подпольную ячейку КПЗБ (Коммунистическая партия Западной Беларуси — TUT.BY). Там хватало юных лиц, в теориях не подкованных, увлеченных романтикой протеста.

Вывешивал ночью флаги, участвовал в маевках, возил из Советской России запрещенную литературу. Через много лет вспоминал, какими были: едешь с девушкой, такой же революционеркой, ночь вдвоем в купе — и хоть бы поцеловались, одна борьба на уме!

Когда его первый раз задержали с прокламацией и доставили в полицию, пан комендант пробовал образумить. «Естешь млоды глупец!..» — «Дурень ты молодой! Не знаешь, куда лезешь: живи, „закохайся“, женись. Не ломай себе жизнь!»

Но не было веры кату, и Федор продолжал. Выиграть у дефензивы (польская полиция. — TUT.BY) было нельзя, а страданий родным это стоило. Законопослушные родители, большой дом на две половины, шестеро братьев при деле, кто краснодеревщик, слесарь, сапожник — и только Федор без профессии. Мама, женщина глубоко верующая, во времена беженства пыталась устроить его в семинарию, но оттуда сбежал. Не настояла — и вот ходила теперь по полицейским «постерункам», вытаскивая сына из передряг — плакала, выкупала, носила передачи…

С каждым новым разом с ним обходились суровее: пальцы расплющены, сломаны ребра. Могло быть хуже, политических сажали «на воспитание» к уголовникам, но с теми, как правило, находили язык.

Однажды накануне расправы Федор и трое сокамерников нагишом бежали из белостокской тюрьмы. Перепилили решетку и спустились по веревке, связанной из нательного белья. Двоих настигли пули, а Федор с напарником рванули в стороны и ушли. Поскитавшись, набрел на хутор, в сарае переждал ночь, а утром окликнул вышедшую во двор хозяйку. Попросил одеться, и та с перепугу вынесла какие-то портки, в них и отправился дальше — так до Кобрина.

Был уже 1939 год, и в сентябре на улицу Федора пришел праздник. С другими активистами он воодушевленно сколачивал и украшал арку на въезде в город, готовясь к встрече «освободительной Красной армии».

С вежливыми дивизиями, как их сегодня бы назвали, в город прибыли группы товарищей, занявшихся переустройством жизни. В состав Временного управления города включили и несколько бывших членов распущенной КПЗБ — Федора в их числе. Оперативно провели кампанию по выборам делегатов Народного собрания, которое в конце октября в Белостоке огласило просьбу присоединить Западную Белоруссию к БССР и включить в состав СССР. Через два дня — чего тянуть — внеочередная сессия Верховного Совета СССР просьбу удовлетворила, и бывшие Кресы Всходне из одних рук перешли в руки другие.

Федора в числе делегатов не было. Пламенно выступив на одном из митингов и что-то брякнув про самоопределение, он не вписался в генеральную линию. Искренность вышла боком: его взяли на карандаш. В дальнейшем, аккурат как в польское время, перед главными советскими праздниками Федора изолировали в профилактических целях.

Дальше больше: семью успевшего жениться Федора внесли в вывозные списки. За день до войны их с молодой женой в числе других неблагонадежных доставили на вокзал. Там разделили: мужчин увели в неизвестном направлении, а женщин и детей погрузили в товарный эшелон. В пути до Барнаула жена Федора поседела и лишилась половины волос, которые лезли клочьями.

Тем временем занявшие Кобрин немцы открыли ворота тюрьмы. Федор вернулся в пустой дом.

Долго горевать ему не дали. На активиста донесли, и за Федором пришли уже немцы. Успел спрятаться в горохе, так избежал расстрела. Когда волна первой чистки прошла и эйнзатцкоманды двинулись дальше, про него забыли. Он прожил оккупацию то дома, то в деревне у тестя. На рожон не лез, счетов не сводил, но и желания класть голову за довоенную власть не испытал.

Через полгода после освобождения города от немцев, на Рождество 1945-го, вернулась из ссылки жена. Следующей весной она подарила Федору Леночку.

Казалось, беды позади, но былых членов КПЗБ держали для использования. Когда пошла волна репатриации, Федору предложили перебраться в Народную Польшу и засекретиться. Отказался, дочь совсем кроха, и заработал проблемы. Долго не мог нигде устроиться. Взяли сторожем в сберкассу, но, оказалось, по недоработке: уволили, объявив, что украл банку краски. Жили с того, что жена втихую шила, запирая дверь изнутри.

Как-то ночью раздался стук в дверь, которого боялись. Федора забрали — дома так и не знали, почему. Его не было пять суток, жена уже перестала надеяться — но вернулся, улыбаясь чуть виноватой своей улыбкой.

Человек мягкий и добрый, он окончательно замкнулся в семье.

После смерти Сталина и закрытого доклада Хрущева страх помалу рассеялся, но Федор Евстафьевич был по-прежнему настороже. Мало-мальски ответственных должностей избегал, работал сторожем, истопником и держался подальше от активистов. Стоило при нем завести разговор о политике, останавливал и махал руками.

Теги: Брест