XIX век на скамье подсудимых. Как два бобруйчанина бежали из камеры предварительного заключения

Источник материала:

В арестантскую при Бобруйском городском полицейском управлении Алексей Дегтяревич попал за кражу. В ночь на 6 апреля 1885 года он снял с петель входную дверь в доме одного зажиточного бобруйского семейства, зашел в сени и похитил сундук, добра в котором было на 25 рублей. Полиция поймала Дегтяревича на базаре за продажей краденого. В положенное время мировой судья на открытом заседании рассмотрел дело Дегтяревича и приговорил его к тюремному заключению сроком на 1,5 месяца. Теперь, согласно правилам, осужденного следовало перевести в тюрьму, однако этого не произошло — на смену апрелю пришел май, за ним июнь, а Алексей все сидел в арестантской.

Чего боялись наши предки, жившие 150−200 лет назад, о чем мечтали, какое поведение считали предосудительным, в чем видели удачу, кому завидовали и кому сочувствовали, на чем экономили, какие новости обсуждали за обеденным столом и что при этом ели? В научных трудах ответов на эти вопросы не дается. Мы решили поступить по-другому: наша главная героиня — повседневность, а главный герой — обычный, или безымянный человек. А помогут нам документы судебных дел, хранящиеся в Национальном историческом архиве Беларуси.

Истцы и ответчики, правые и виноватые тех давних судебных разбирательств давно обрели вечный покой, но их поступки и слова продолжают жить. Запечатленные густыми чернилами на плотной шероховатой бумаге, они рассказывают нам историю страны и ее граждан сквозь призму бытовых забот и людских страстей.

Имена и фамилии действующих лиц, названия населенных пунктов, состав преступления и приговор суда даются без изменений. Образное описание намерений, чувств и мыслей героев является художественной интерпретацией материалов судебного дела.

«Обдумав все возможные варианты, он остановился на побеге через подкоп»

Волокита произошла по следующим причинам. Поначалу полицейские «бумагомаратели» потеряли справку о летах 21-летнего Дегтяревича — пришлось истребовать новую. Затем возникло подозрение, будто Алексей причастен еще к одной краже — разбирались. Потом в Бобруйском тюремном замке началась эпидемия, и новых осужденных туда не переводили. Ну, а впоследствии об Алексее попросту забыли.

Проволочка ужасно злила Дегтяревича. Он давно сосчитал, что его полуторамесячное заключение должно закончиться 15 июня, но вот злосчастие: к 15 июня оно еще даже не начиналось! Помаявшись еще пару-тройку недель, Алексей решил бежать из-под ареста. Обдумав все возможные варианты, он остановился на побеге через подкоп, а копать постановил у той стены, за которой начинался сад.

Арестантская (помещение для временного содержания арестантов; ее современный аналог — камера предварительного заключения) в Бобруйске располагалась в отдельном здании — небольшом домике, что стоял во дворе городского полицейского управления. Одна стена домика действительно примыкала к саду, где цвел шиповник и качались на длинных ножках красные маки. В арестантской было две камеры и сени. В одной камере имелось небольшое окошечко с железной решеткой, в другой камере, где сидел герой нашей истории, было только отверстие под потолком — «продушина», через которую поступал свежий воздух. Пол в обеих камерах был покрыт пятивершковыми досками (1 вершок — 4,4 см), прибитыми к балкам железными гвоздями. Алексей планировал сорвать одну из досок (чуть подгнившую) у стены, а затем прокопать лаз и выбраться на волю.

Но если копать лаз следовало ночью, когда все спят, то срывать доску — гораздо раньше, так как это дело обещало быть шумным и не только перебудило бы сокамерников Дегтяревича, но и могло бы привлечь внимание полицейского, стоящего на часах у двери в арестантскую. Допустим, доску можно оторвать, когда других заключенных выведут на прогулку, но как потом замаскировать пролом, чтобы его не заметили до наступления темноты? Поразмыслив, Алексей решил, что ему нужен помощник-сообщник, и посвятил в план побега сокамерника Израиля Воробейко.

«Едва за последним из арестантов захлопнулась дверь камеры, как Леха и Воробей принялись отдирать подгнившую доску от пола»

Худой, верткий, жизнерадостный Израиль Воробейко, которого все звали попросту Воробей, попал в арестантскую за кражу головы сыра с телеги базарного торговца. Это была не первая его кража, не вторая и даже не пятая, поэтому он не мог рассчитывать на снисхождение судей и небольшой срок. Идею бежать из арестантской он воспринял с радостью и заверил Дегтяревича, что и «сам уж поглядывал на подгнившую доску и думал, думал». Вообще, 21-летний Леха и 19-летний Воробей, оба коренные бобруйчане, подружились, едва переступив порог арестантской, проводили дни в разговорах и даже выяснили, что имеют общих знакомых.

Вместе с Дегтяревичем и Воробейко в камере сидели еще два человека. Один из них, 50-летний Иван Иванов, пришел в Бобруйск откуда-то из-под Твери и был задержан до выяснения личности. Иванов был профессиональным бродягой, за свою жизнь исходил едва ли не тысячу миль. Дни напролет он был погружен в себя, на внешние раздражители реагировал слабо, в разговоры не вступал. (Полицейские дали ему такую характеристику: «вялый, смурной, чуть ли не полоумный».)

Иное дело четвертый и последний обитатель камеры «с продушиной» — Кирилл Осипов. Задержанный за беспатентную продажу водки, 45-летний ревнитель старой веры (старообрядец), во все вникал, всем интересовался, со всеми заводил разговоры. Леха и Воробей понимали, что, планируя побег, они должны опасаться в первую очередь любопытного Осипова.

Вот арестантов повели на прогулку — всех, кроме Дегтяревича и Воробейко, так как они «сказались нездоровыми». Едва за последним из арестантов захлопнулась дверь камеры, как Леха и Воробей принялись отдирать подгнившую доску от пола. Оторвали ее с большим трудом, при этом сломав пополам. Кое-как пристроили доску на место, а трещину полома прикрыли ветошью. Из-за отсутствия окошка в камере всегда царил полумрак, что в данных обстоятельствах было приятелям на руку. А дальше Леха и Воробей старались под разными предлогами не подпускать к стене с проломом Кирилла Осипова. Их двухэтажные нары стояли у этой самой стены, а нары Иванова и Осипова — у противоположной, поэтому держать оборону, в общем, получалось.

«Копать приходилось голыми руками, при этом действовать тихо, с оглядкой»

Проблемы начались ночью. Леха и Воробей собирались копать, едва их сокамерники уснут, до рассвета сделать лаз наружу и сразу же убежать. Но ночью Осипов долго не спал, ворочался. В итоге приятели приступили к работе поздно. Им предстояло выкопать яму шириной чуть больше аршина (1 аршин — 0,7 м) и длиною в 1,5 аршина. Копать приходилось голыми руками, при этом действовать Лехе и Воробью следовало тихо, с оглядкой. Поэтому к исходу короткой июльской ночи приятели выкопать лаз не успели. До садика, откуда доносился запах цветущих лип, до вожделенной свободы оставалось каких-то пол-аршина земли, но серый рассвет уже сочился сквозь «продушину» под потолком. Повздыхав, приятели перенесли вырытую землю под нары, свесили до полу материю, служившую одеялом, и вновь приладили на пролом сорванную доску, забросав ее ветошью. Продолжать копать лаз они теперь могли только ночью, а впереди их ждал долгий день, в течение которого предстояло держать Кирилла Осипова подальше от их стены с поломанной доской.

Осипов пролом не заметил, но его внимание привлекли грязные руки Лехи и Воробья. А также то, с каким усердием они старались смыть с них песок. Улучив момент, Кирилл Осипов подбежал к нарам приятелей, заглянул под них и увидел груду земли. Леха и Воробей в мгновение ока схватили Осипова за горло и прижали к полу: «Если ты скажешь стражникам о том, что видел, сильно — очень сильно пожалеешь!» Осипов пообещал молчать.

Днем Леха и Воробей следили, чтобы Осипов не общался с полицейским, стоящим на часах, но не заметили, как на прогулке он что-то быстро прошептал арестанту Садовскому.

34-летний Казимир Садовский, почтовый служащий, арестованный за вскрытие чужой корреспонденции, сидел в соседней камере — той, что с окошком. У католика Садовского и старообрядца Осипова было мало общего, тем не менее на прогулках они иногда общались. Осипов прошептал Садовскому о груде земли, тот дождался удобного момента и передал его слова стражнику. Дальше понятно: переполох в городском полицейском управлении и куча вооруженных полицейских в камере Лехи и Воробья. Лаз был обнаружен и заделан, приятели связаны.

Алексея Дегтяревича и Израиля Воробейко судил Минский Окружной суд. Они обвинялись в попытке устроить побег (2 и 3 пункты статьи 309 Уложения о Наказаниях). Приятелям грозило до 3 лет тюремного заключения. Присяжные заседатели признали Дегтяревича и Воробейко виновными, но тут же отметили, что они «заслуживают снисхождения».

Алексей Дегтяревич, по их мнению, заслуживал снисхождения, потому что «был забыт» в арестантской, пересидел там «сверх положенного», и потому что «в молодых естественна тяга к свободе». Израиль Воробейко заслуживал снисхождения, потому что был несовершеннолетним. К тому же «побег их осуществлен не был, а от действий, направленных на побег, никто не пострадал».

Судьи, выслушав присяжных, приговорили Дегтяревича и Воробейко к 1 году тюрьмы. Первое, что сделал Алексей Дегтяревич после оглашения приговора, это потребовал перо и бумагу и написал прошение на имя председателя Минского Окружного суда: «Распорядитесь, чтобы я приступил к отбытию наказания немедленно, иначе меня, страдающего и нищаснаго, опять где-либо забудут».