«Что-то с Россией не так». Леонид Ярмольник о Путине, Зеленском и КВН

Источник материала:

В прокат выходит фильм Тодоровского «Одесса». В одной из главных ролей — Леонид Ярмольник. Он рассказал DW об его отношении к запрету на въезд в Украину, о его близком друге Зеленском, о Путине и о том, что в России не так.

DW: «Одесса» — ваш новый фильм. О чем он?

Леонид Ярмольник: Это фильм о 1970 годе в Одессе. В то лето была холера, но фильм не медицинский. Он про большую одесскую семью.

— А какая она, Одесса, в этом фильме?

— Одесса как Одесса. Там главное… Я играю главу семьи. У меня три дочери с разными судьбами, с разными проблемами. И если что-то их объединяет, то это те проблемы, которыми окружала советская власть и наш быт 1970 года. У искушенного зрителя возникает вопрос: чего вдруг мы стали делать кино про 70-й год. Потому что мы все время надеемся на то, что жизнь меняется, мы становимся цивилизованнее, опытнее, не допускаем старых ошибок. Но чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь в том, что мало что изменилось.

— А что не меняется? Одесский акцент, одесский юмор? Или не меняется ощущение жизни?

— Ту Одессу 70-го года с сегодняшней сравнить нельзя. Во-первых, потому, что очень много одесситов уехали. Но, слава богу, жив еще Жванецкий! И поэтому эта сермяга одесского отношения ко всему, что у нас происходит, зиждется на ощущениях и на том, как их выражает в своих произведениях Михаил Михайлович.

— Вы снимали «Одессу» в Таганроге, Ростове, Сочи…

— Дело в том, что в Одессу нас никто бы не пустил. В первую очередь — меня. Я — невъездной в Украину, при том, что я вырос там.

— Обидно?

— Да нет. С 2014 года не было ни одного случая, чтобы я как-то пострадал с точки зрения творческих планов или человеческих.

— Скучаете?

— Нет, я не стану врать. Я очень люблю Одессу и Львов, но, может быть, потому что мне уже много лет, многих людей, с которыми меня связывают эти места, уже нет. Я вообще считаю, что это — идиотизм, глупость жуткая, которая, надеюсь, в ближайшие месяцы или годы прекратится… Поскольку президентом Украины стал мой достаточно близкий друг и коллега…

— Обязательно про него тоже поговорим. Вас лишили права въезжать в Украину потому, что вы сказали про Крым: «Неважно, чей он, лишь бы людям жилось хорошо». Вы бывали в Крыму с тех пор?

— Нет, не бывал. Не потому, что боюсь санкций. Я сказал то, что сказал, то, что я действительно знаю. Я и сейчас это могу повторить, потому что я не политик, я citizen. Я знаю, что — там, что — здесь, и понимаю, до какой степени все, что творится, преступно, бездумно.

— Вы сказали, что, может быть, это изменится, в том числе потому, что новый президент — Зеленский. Вы его знаете. Расскажите об этом.

— Ну, о чем рассказать? Близкий друг, мы с ним очень много работали.

— Ну, позвонить ему и сказать «Владимир, я должен быть въездным» вы можете?

— Сейчас не могу. У меня есть его телефон, который отключен, и всегда был, потому что мы много работали вместе и вели бесконечное количество праздничных концертов во дворце «Украина», 8 марта и 23 февраля. Много раз он меня звал. Мы вели концерты, нам было очень комфортно вместе.

— После избрания вы с ним уже общались?

— Нет.

— Не было желания позвонить и поздравить?

— Нет, я думаю, что все это как-то нормализуется… Я бы рад был его повидать и, наверное, поздравить. Хотя бы с тем, что его так любит народ, доверяя себя и свою жизнь, свое будущее.

— Вы бы ему доверили свою жизнь, свое здоровье? Он — хороший президент?

— Я думаю, что он абсолютно достойный президент Украины. Я предполагал, что вы будете задавать эти вопросы.

— Вы же сами сказали, что знакомы лично! Как тут не спросить!

— Одно дело, что я лично с ним знаком и был бы рад его увидеть и даже помочь ему решить те невероятно идиотские проблемы, которые существуют между двумя самыми братскими народами…

Потом, что касается президентства, у нас же нет учебных заведений, где учат быть президентом. Я считаю, что президент — это такой помазанник, человек, представляющий интересы народа, нации — и в географическом, и в историческом смысле. Этому невозможно научиться, к этому можно только стремиться. Когда речь идет о президентстве, то речь идет о человеческих качествах, а не о профессиональных: порядочность, знания, желание узнать то, чего не знаешь, окружить себя суперспециалистами во всех областях.

Володя — в сложнейшей ситуации, потому что, наверное, самое неправильное — это то, что с ним начинают разговаривать как с артистом, рассчитывая на то, что он чуть глупее, чуть менее образован, чуть менее опытен. Я думаю, что через какое-то количество месяцев он переубедит, потому что не всякий политик, не всякий президент так точно строит взаимоотношения и свое отношение к тому, что происходит.

— Вы знаете кого-то из современной оппозиции в России?

— Если честно, я не очень за этим слежу. Я считаю, что каждое ведомство должно заниматься своими делами. Политическая жизнь нашей страны настолько отрегулирована, настолько санкционирована власть предержащими, что это — такой большой и не очень искренний театр, скажем так.

— Вы были довольны, когда на прошлых президентских выборах победил Владимир Путин?

— Я считаю, что у страны есть свои традиции, свои правила. Россия — монархическая страна. Это и история этой страны, и география, и менталитет. В этой ситуации, если бы я точно знал, что есть человек, который, скажем так, быстрее и лучше справится с теми проблемами, которые стоят перед сегодняшним президентом… Но у меня таких предложений, таких кандидатов на сегодняшний день нет. И перемен, включая властные перемены, я, честно говоря, побаиваюсь.

— Может, Путина царем сделать?

— А он и так царь! Почему мы стесняемся называть явления своими именами? Он и в народ ходит, и чиновников строит, и с Трампом разговаривает.

— И это хорошо?

— Не всем тем, во что лично вмешивается Владимир Владимирович, он должен заниматься. Это значит, как говорил Михаил Жванецкий, в консерватории нужно что-то подправить…

— Вы противоречите себе. Вы говорите, раз он — царь, то должен везде и все…

— Нет-нет, вы передергиваете. Дело в том, что есть Шойгу, но на самом деле мы понимаем, что все зависит от решения, которое принимает Владимир Владимирович. А я бы хотел, чтобы решения принимал и отвечал за них только Шойгу, а за здравоохранение, за таблетки в аптеках отвечал министр здравоохранения. Вот на этих ежегодных «прямых линиях» мне бывает стыдно, что кому-то там батареи в доме меняют, потому что Владимир Владимирович сказал, или кого-то устраивают в детский садик, или кому-то выплачивают невыплаченную пенсию. Безусловно, это говорит о том, что что-то у нас не так.

— Последнее время очень много снимается патриотических фильмов. Вы считаете, они делают людей патриотами?

— Вы видели меня в патриотических фильмах?

— Нет.

— Я думаю, что это — ответ на ваш вопрос.

— Цензура есть? Вы как-то чувствуете это?

— Я не чувствую цензуры.

— Вы цензуру не чувствуете, но другие чувствуют. «Матильду» хотели запретить, «Смерть Сталина» запретили. Почему?

— То, из-за чего хотели запретить «Матильду», — идиотизм жуткий. Конечно, это уродство нашего времени. Я отношусь к категории тех людей, которые считают, что вместо того, чтобы запрещать, надо не рекомендовать смотреть кино по художественным достоинствам.

— А что с юмором происходит?

— Я думаю, в том, как руководят, в том, какие шутки нам нужны, а какие нет, есть общая потеря. Потому что молодежь, которая участвует в КВН, очень талантливая и резвая.

— А в КВН руководят?

— Конечно, беспредельничать там никто не даст.

— А руководит Масляков? Или есть какая-то комиссия?

— Комиссии, наверное, нет. Но Александр Васильевич настолько натренирован в своем возрасте, он очень хорошо знает, какая погода на улице, что хорошо, а что — нет. И потом, все же надо делать так, чтобы не терять контакт с властью, чтобы ты всегда был почитаем.

— В КВН, получается, цензура есть?

— Это, наверное, теперь не цензурой называется, а осторожностью: что правильнее сделать, чтобы проблем не было. Сейчас цензура носит более иезуитский характер. И нашим, и вашим.