Спецпоселенцы. Кто и почему 90 лет назад принудительно выселил из Беларуси ее элиту

Источник материала:

90 лет назад началась принудительная высылка крестьян из БССР в необжитые районы Советского Союза. Ярослав Чапля был первым белорусским журналистом, который в 1990 году объехал многие районы Архангельской области в поисках свидетелей тех событий и написал об этом книгу «Кулацкі эшалон». Он рассказал TUT.BY, как у крестьян забирали их имущество, как проходил переезд и в каких условиях белорусской элите пришлось налаживать свою жизнь.

Кого выселяли за пределы Беларуси?

90 лет назад в СССР началась массовая коллективизация — преобразование мелких, единоличных крестьянских хозяйств в крупные общественные хозяйства. По подсчетам советских историков, к ее началу доля бедняков составляла 35%, середняков — 60%, кулаков (так называли богатых крестьян) — 5%. Но кулакам принадлежало около трети сельскохозяйственных машин. Разумеется, зажиточные крестьяне не могли согласиться с тем, что у них отбирают имущество, поэтому власти решили действовать максимально жестко.

6 февраля 1930 года на местах получили циркулярное письмо от руководства компартии Беларуси.

В нем подробно рассказывалось, как поступать с разными категориями кулаков.

---

а) першая катэгорыя — гэта контр-рэвалюцыйны кулацкі актыў - павінен быць немедленна ліквідаваны шляхам заключэння ў конц. лагеры;

б) другую катэгорыю павінны скласьці астатнія элементы кулацкага актыву, асабліва з найбольш багатых кулакоў і паў-абшарнікаў, якія падлягаюць высылцы ў аддаленыя мясцовасьці Саюзу ССР;

---

По официальным данным из Беларуси были выселены 15 724 семьи, или 73 415 человек. Наибольшее количество семей было депортировано на Урал — 9113, меньше всего — в Якутию (287). На Дальний Восток вывезли 1561 семью.

Вывозили всех: от младенцев до стариков. Сегодня 73 тысячи человек — это население пяти районов Могилевской области — Мстиславского, Чаусского, Дрибинского, Чериковского, Славгородского. Представьте только: на востоке и юго-востоке от областного центра почти 6 тысяч квадратных километров без единого человека!

Причем мы должны иметь в виду, что за пределы республики выселялись не лодыри, не пьяницы, а трудолюбивые люди. Свое благосостояние они нажили благодаря тяжелому труду всех членов семьи. Белорусский поэт Анатолий Дзеркач, расстрелянный в 1937 году, за десять лет до смерти написал «агропоэму» «Міколава гаспадарка», в которой описал именно такого труженика. В его хозяйстве

Конь, кабыла, жарабок —
Лялькі, а не коні.
Пяць кароў, як на ўбой
Згадаваў Мікола.

А поскольку автор знает, что все это достигнуто исключительно своим трудом, то и вывод делает соответствующий:

Не, Мікола не кулак,
Ён найболей серадняк.

В наших краях не было кулаков-мироедов сродни кубанским или сибирским, о которых мы знаем из произведений русских советских писателей. Поэтому можно сказать, что белорусская деревня в начале 1930-х беспричинно и навсегда лишилась значительной части своего генофонда.

Как белорусы узнали о переселении? Как государство поступило с их имуществом?

О том, что их будут вывозить из родных мест в неизвестность, люди узнавали по-разному. Одних извещали об этом накануне, некоторых — за несколько часов до отправления поезда. Это делалось специально, чтобы никто не мог распорядиться имуществом — отдать родным или соседям, успеть что-нибудь продать. Для депортируемых это была трагедия — вмиг лишиться всего, для их односельчан — зарубка в сознании: партия большевиков с ними шутки шутить не собирается, поэтому лучше быть тише воды, ниже травы и выполнять все ее указания.

Согласно постановлению Политбюро ЦК ВКП (б) «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации», у высылаемых кулаков должны были отобрать абсолютно все.

---

«Конфисковать у кулаков этих районов средства производства, скот, хозяйственные и жилые постройки, предприятия по переработке, кормовые и семенные запасы. (…). Высылаемым и расселяемым кулакам при конфискации у них имущества должны быть оставлены лишь самые необходимые предметы домашнего обихода, некоторые элементарные средства производства в соответствии с характером их работы на новом месте и необходимый на первое время минимум продовольственных запасов, денежные средства высылаемых кулаков также конфискуются с оставлением, однако, в руках кулака некоторой минимальной суммы (до 500 рублей на семью), необходимой для проезда и устройства на месте».

---

В Архангельской области я разыскал наших земляков, которые в деталях помнили, как происходило их «раскулачивание». Семью Огрызко вывезли на Север из деревни Двор Бабча Лепельского района. Она была немаленькая — 8 детей да родители. А хозяйство — 8 гектаров земли, 2 коровы, 2 лошади, 6 овец, несколько свиней.

Местная власть решила, что при таком богатстве 10 человек купается в роскоши. Поэтому у Огрызков все экспроприировали, а с собой в ссылку разрешили взять добра только 5 мешков. Складывать в них можно было все что угодно: одежду, провизию, домашнюю утварь. А чтобы не взяли чего-то лишнего, процесс заполнения мешков проходил под неусыпным контролем активистов. «Лишними» оказались сковородка и окорок.

Но Огрызкам еще повезло. Мария Тарасевич из деревни Великая Слива Слуцкого района вспоминала, что их семью, в которой были и малые дети, посреди ночи выбросили из дома, запретив взять хлеб, крупы и теплые вещи.

Однако существенной выгоды от реквизированного у крестьян добра государство не получило. Пожалуй, точно учитывалась только недвижимость переселенцев. Значительная часть их домашнего имущества и съестных запасов разворовывалась, не доехав до складов, а там нередко присваивалась представителями местной власти и деревенскими активистами. Примеров этому в архивах имеется предостаточно. Скотина передавалась в колхозы, но там из-за плохого содержания и недостатка кормов проку от нее очень часто было мало.

Когда в апреле 1930 года Мозырский окружной комитет КП (б)Б отчитывался о коллективизации и высылке кулаков перед руководством республики, то была зачитана такая справка: «Раскулачылі прыблізна 200−250 сераднякоў. Канфіскаваная маёмасць дрэнна вучцена, у шэрагу раёнаў (Жыткавіцкі, Лельчыцкі) маёмасць пайшла ў індывідуальнае карыстанне. Маёмасць у шэрагу месц застаўлена без догляду, жывёла калела (такія выпадкі былі амаль ва ўсіх раёнах)».

Как был организован процесс переселения раскулаченных на новое место жительства?

Согласно секретному плану ОГПУ (позднее оно было реорганизовано в НКВД), из БССР с 5 марта по 15 апреля 1930 года было запланировано отправить на Урал 5 тысяч семей (25 тысяч человек). Конечной точкой для всех эшелонов был город Надеждинск (сегодня город Серов Свердловской области). Предусматривалось, что эшелоны будут идти туда 8 суток, и для их пассажиров были организованы 4 пункта питания. Причем один из них мог обеспечить питанием немногим более половины пассажиров состава.

9 суток отводилось для эшелонов, отправляемых в Северный край (тогда он включал в себя нынешнюю Архангельскую и Вологодскую области, Республику Коми, Ненецкий автономный округ). Но в отличие от «уральских» эшелонов, «северным» для разгрузки было назначено 16 станций — в Архангельске, Котласе, Вычегде и еще в 13 населенных пунктах. На этом направлении были определены 3 пункта питания. На Север первой очередью планировалось вывезти 3 тысячи семей, или 15 тысяч человек.

Однако первые эшелоны с крестьянскими семьями отправились в Северный край уже 3 марта 1930 года. Сколько их было всего — трудно сказать. Но мне точно известно, что не менее двух — от станции Фаниполь, что под Минском, и из Борисова. 14 марта поезд с кулаками ушел из Лепеля. Это были теплушки — специальные немного утепленные вагоны, предназначенные для переброски войск и армейских лошадей, рассчитанные на 40 человек. В них были нары, а в центре — печка-буржуйка. Функцию туалета выполняла параша — большая бадья в углу вагона за какой-нибудь дерюжкой. Представьте состояние деревенских девчат, прекрасных в своей целомудренности, которым приходилось справлять нужду чуть ли не на виду у всех.

Сколько в эшелоне было теплушек, столько было и товарных вагонов, предназначенных для перевозки их нехитрого скарба. Личных вещей раскулаченным разрешали брать самый минимум. При этом переселенцы, согласно телеграмме ОГПУ, были обязаны взять на новое место жительства топоры, пилы, лопаты, столярные инструменты, по возможности хомуты и шлеи, а также продукты питания из расчета на два месяца. Общий вес всего имущества не должен был превышать 25−30 пудов (409−490 кг). Однако активисты, контролировавшие сборы кулаков перед высылкой, очень часто стремились сделать все, чтобы доля съестного, особенно кумпяков и колбас, в этих пудах была минимальной.

В дороге переселенцы особо не голодали: почти все смогли взять с собой больший или меньший запас провизии. Пассажирам теплушек разрешалось набрать воды на станциях, где останавливались поезда (чтобы паровозные бригады могли смениться, пополнить запас угля и воды).

Пункты питания работали по-разному. В одних крестьянам выдавали хлеб, который они не могли есть, так как он отличался от своего, домашнего, и вкусом, и цветом, и запахом. В других — нечто похожее на суп. Его тоже почти все выливали, потому что такое варево в белорусских деревнях давали только свиньям. Людям из одного эшелона, направлявшегося в Котлас, однажды крепко повезло: им выдали суп с мясом. Только кулаки не оценили и эту щедрость: мясом оказалась конина, которую в наших краях в пищу отродясь не употребляли. Пройдет совсем немного времени, и вчерашние крестьяне, пока игнорируя казенные харчи и хотя бы таким образом проявляя свое достоинство, будут считать за счастье иметь хотя бы ломтик такого хлеба и ложку такого супа, даже и без конины.

Отправка крестьян была заранее спланирована, чтобы обеспечить хозяйство дармовой рабочей силой?

Еще Ленин писал, что Север должен стать «валютным цехом» страны. Он, конечно же, не имел в виду нефть и газ, потому что тогда никто не знал об этом богатстве, спрятанном природой в сибирских недрах. Речь шла о лесе, одной из исконных статей российского экспорта.

В Постановлении Политбюро ЦК ВКП (б) «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации» (30 января 1930 года) однозначно говорится, что репрессивные меры против кулаков приняты, чтобы подорвать влияние кулаков и подавить их попытки противодействовать советской власти.

Но в стране шла реализация одновременно, выражаясь современным языком, двух госпрограмм: коллективизации и индустриализации (процесс форсированного наращивания промышленного потенциала СССР). Поэтому в том же постановлении записали: «Районами высылки должны быть необжитые и малообжитые местности с использованием высылаемых на с/х работах или промыслах (лес, рыба и проч.)».

В этом указании нет никакой привязки ни к лесозаготовительной, ни к промышленной, ни к строительной деятельности. Но слово «промыслы» партийной и советской бюрократией было понято именно в том смысле, какой в него заложили в Кремле.

Поэтому в письме Северного краевого комитета партийным секретарям разного уровня указывалось на необходимость «твердо усвоить, что это мероприятие (т.е. расселение в крае кулаков), помимо политического значения для партии, является прямой хозяйственной выгодой и для страны, и для края, ибо этим самым мы разрешаем колонизационный вопрос, изживаем острый дефицит в рабочей силе и основываем новые районы на Севере».

Использовать труд спецпереселенцев намечалось на лесозаготовках и сплаве леса, в разработке недр и мелиорации, в строительстве, лесохимических и рыбно-зверобойных промыслах, на торфяных разработках, строительстве дорог.

Власти подготовились к переезду кулаков?

К этому действительно отнеслись очень серьезно. В том же Северном крае план приема и расселения спецпоселенцев пересматривался не менее десяти раз. В край намечалось вселить 75 тысяч раскулаченных семей со всего СССР. Для них в каждом поселке силами спецпереселенцев предполагалось построить 100 дворов, школу, бани, фельдшерский пункт, сараи. Утвердили и постановление «О продовольственном снабжении переселенцев-кулаков».

Вся беда в том, что решение о строительсте было принято в конце марта, о продовольственном снабжении — и вовсе в серелине апреля. То есть тогда, когда тысячи спецпереселенцев уже находились в северной тайге. И к их приезду леспромхозовские рабочие соорудили только шалаши-бараки. Это были жерди, поставленные на мерзлую, с утоптанным снегом землю, под углом друг к другу и скрепленные в верхней части. На эту «крышу» строители набросали еловые ветки и насыпали песок. А поскольку песок в двадцатиградусный мороз вручную добыть было непросто, он насыпался вперемешку со снегом. Внутри шалашей-бараков были сколочены нары из свежераспиленных досок и поставлены две-три печки-буржуйки. И это все.

Таких бараков для переселенцев построили более тысячи. При этом секретарь крайкома партии в письме Вячеславу Молотову, одному из ближайших соратников Сталина, хвастался, что стоимость барака в расчете на одного человека составила 3 рубля. При этом он отмечал, что «живут семьи в бараках не худших, чем армия во время войн и мобилизации. Смертность детей — от кори — значительная (до 30% от больных)».

От дыхания 200−250 челевек, размещенных в бараке, и тепла буржуек снег на «крыше» начинал таять, грязная вода беспрестанно капала на людей. Никакого питания новоселам организовано не было. Но пока выручали запасы, привезенные из дома. Воду брали из реки, если она была, или растапливали снег. Пищу приходилось готовить на кострах. Через три дня всех мужчин отправили на лесоразработки за 200−300 км. И тогда началось самое страшное.

Постоянный холод стал причиной заболевания детей, скученность в бараках способствовала распространению инфекции, а полное отсутствие медицинской помощи приводило к ужасающей смертности. В Архангельске за март и 10 дней апреля из 8000 детей заболело 6007. Из них скарлатиной — 199, корью — 1154, гриппом и воспалением легких — 4238, дифтерией — 21. Умерло 587. В Северо-Двинском округе края из 784 умерших 634 были дети. В Вологодском округе только за одни сутки умерли 162 ребенка. Разными болезнями болело 85 процентов детей. В крае умирал каждый 4-й заболевший ребенок, а в Архангельске — почти каждый второй.

Жалобы на нечеловеческие условия заставили Москву отправить в край с инспекцией наркома внутренних дел РСФСР Владимира Толмачева. Его выводы от увиденного поражают объективностью и отсутствием пропагандистских штампов о перевоспитании кулаков:

---

«Самым коренным и острым является жилищный вопрос. (…). Теснота невероятная — есть места, где на человека приходится 1/10 кв. метра площади при постройке нар в несколько этажей (кубатура меньше гробовой). (…). Температура не выше 4 как правило. Вшивость.

С наступлением полной весны (вторая половина апреля, май) земля в бараках растает (многие стоят на болотистой почве) и все население их слипнется в грязный заживо гниющий комок. (…). До сих пор высланные питались своими продуктами, но сейчас их останется всего на несколько дней, и если не будет налажено снабжение пищей, то начнется сплошная голодовка».

---

В итоге было принято решение детей до 12 лет отправлять обратно на родину. За ними приезжали родственники, многие забирали и своих, и чужих детей, увозили сразу по 10 и более. Но жизнь людей легче не стала, потому что бюрократическая машина огромной страны не могла оперативно реагировать на форс-мажорные ситуации. Да и деньги для этого в государственной казне отсутствовали.

В Дальневосточном крае (в него входило Приморье, Амурская область, Хабаровский край) спецпереселенцам было не легче. Большое количество белорусских семей привезли в село Бушуйка (ныне Тындинский район) на границе современной Амурской области и Якутии. Он располагается в зоне вечной мерзлоты, и сорокоградусные морозы здесь — обычное явление.

Одна проверка бушуйских спецпоселков показала, что бараки поставлены «на голых камнях, вечных топях и марях, на абсолютном безлесье или безводии, а в целом в местах, для поселения абсолютно невозможных. Размещение по нарам больше чем уплотненное. Всякие грани семьи, пола, возраста уничтожены. Спят, что называется, вповалку. Воздух отвратительный! Насекомые самых разнообразных пород и сортов везде и повсюду… Потребность в промтоварах очень большая, особенно для белорусов и украинцев, которых привезли в нашу область практически раздетыми».

Здесь детей отбирали у родителей и размещали в импровизированных детских домах, где воспитателями были 12−14-летние подростки из спецпереселенцев.

Охраняли ли спецпоселенцев?

Охрана отсутствовала. Спецпоселки не обносились ни колючей проволокой, ни какими иными ограждениями. Ни милиции, ни тем более солдат НКВД в них не было. Обеспечение порядка возлагалось на коменданта и его двух помощников. Коменданту была дана полная власть над проживающими в бараках. Ею они пользовались по-разному, в силу своих личностных качеств и своего понимания функции власти. Только о комендантах двух поселков мне говорили, что они своей властью не злоупотребляли. В адрес других люди не находили добрых слов. Их характеризовали как жестоких и аморальных.

Позже в спецпоселениях Западной Сибири была уволена четверть всех комендантов. Под суд отдали каждого десятого. Причины для увольнения были типичные: «за систематическое пьянство», «за стрельбу в нетрезвом виде», «за бесхозяйственность, за развал аппарата комендатуры».

Из 36 комендантов в Западной Сибири 33 имели начальное образование, 2 среднее, один закончил совпартшколу первой ступени, в которой учились 3−4 месяца.

Свое возмущение ссыльные чаще всего выражали в жалобах, отправляемых в Москву. Известен один случай стихийного бунта вчерашних белорусских крестьян в окрестностях Котласа, которых усмиряли солдаты НКВД.

Но были и люди, которых называли «палочниками». Это были тоже спецпоселенцы, которые являлись, так сказать, внештатными помощниками коменданта. Во многих спецпоселках они заслужили больше проклятий, чем коменданты. Именно палочники избивали людей за какие-то проступки, издевались над слабыми и больными. Так они зарабатывали себе еду и минимальные льготы.

Предполагалось, что тратиться на охрану поселенцев бессмысленно, поскольку спецпоселки находились в труднодоступных местах, зачастую за сотни километров от населенных пунктов, поэтому поселенцы не рискнут из них убегать: тайга, дикие звери, многочисленные патрули у въезда в города и проверки документов в поездах не оставляли им шансов на побег. Но люди от отчаяния вопреки логике и здравому смыслу уходили из поселков в надежде выжить. Многих ловили и возвращали обратно, другие погибали в тайге, кто-то тонул, пытаясь перебраться через реку. Но других это не останавливало, и побеги из спецпоселков были обычным делом.

Не следует думать, что все беглецы стремились вернуться на родину. У многих там ничего не осталось, а шанс быть пойманными милицей или НКВД — слишком велик. Поэтому устраивались на работу в местных леспромхозах или на промышленных предприятиях: дефицит рабочей силы что на Севере или на Урале, что в Якутии или на Дальнем Востоке был огромный. Руководители предприятий знали, откуда появлялись новые работники, но нанимали их, а в случае проверок даже предупреждали об опасности.

Но немало спецпереселенцев, особенно из числа молодежи, разными, иногда невероятными путями вернулись в родные края и осели в городах недалеко от своих деревень, где у них оставались родственники. Некоторые разъехались по всей большой стране. Каким-то образом выправляли себе документы, но никому о своем статусе спецпереселенца не говорили: знали, что это опасно. Многие с этим страхом прожили всю свою жизнь. Один из моих собеседников, убежавший в 25-летнем возрасте из Котласа в Ленинград, не рассказывал о своем прошлом ни жене, ни детям. Хотя было ему уже 85 лет.

Власть в итоге смогла обеспечить переселенцам достойное существование?

Партийные и советские органы в Москве и регионах знали о катастрофическом положении переселенных крестьян, принимали для его улучшения десятки постановлений. Но государственная бюрократическая машина была крайне неповоротливой, а разгильдяйство и безответственность иполнителей на местах только усугубляли ситуацию. Однако к зиме 1930−1931 годов в Северном крае людям удалось построить немало домов из круглого леса. Они состояли из 4 комнат по 20−25 кв. метров с общей кухней и русской печью. В каждую комнату вселяли одну семью.

Намного хуже было с продовольствием. Очень голодными были вёсны 1931 и 1932 годов. Люди собирали березовые почки, растирали их, смешивали с мукой и пекли лепешки.

Действительно угрожающим было положение с питанием переселенцев в августе 1931 года — особенно в Уральской области и Северном крае. Люди употребляли в пищу различные несъедобные суррогаты, ели котов, собак, павших животных. На почве голода участились случаи самоубийств, выросла преступность. Но государство по-прежнему не справлялось с обеспечением продовольствием огромной массы бывших крестьян. Поэтому в 1932-м людям начали выделять землю под огороды, стали организовываться сельхозартели. Словом, власть стремилась перевести спецпоселки на самообеспечение.

С 1933 года леспромхозы уже платили работающим переселенцам более-менее справедливую зарплату, для детей были организованы школы, появилось медицинское обслуживание, все чаще регистрировались браки. Словом, жизнь после нескольких лет ада стала налаживаться.

С середины 1930-х лучшие ученики школ из спецпереселенцев уже могли поступать в техникумы и институты. А к началу войны бывшие кулаки настолько «перевоспитались», что их наравне со всеми призывали в действующую армию. И хотя были те (особенно из старшего поколения), кто желал победы Гитлеру, молодежь сама рвалась на фронт и внесла свой вклад в победу над нацизмом.

К 1950-м годам слово «спецпереселенец» почти совсем исчезло из официальных документов, перестало оно употребляться и на бытовом уровне. Немало потомков тех белорусских крестьян сегодня живут в регионах, где 90 лет назад страдали их деды и прадеды. Они ассимилировались с местным населением и от переписи к переписи все меньше из них называют себя белорусами.